Неизвестные солдаты кн.3, 4 - Успенский Владимир Дмитриевич (читать книги онлайн без TXT) 📗
Риск, конечно, был немалый. Если отряд не сможет ворваться на разъезд, то окажется отрезанным от леса. Летняя ночь короткая, немцы подтянут силы, обратно через железную дорогу не перейдешь, в голом поле не скроешься. И все же Брагин принял этот план. Он сулил победу без больших потерь. Люди, зная, что им обязательно нужно взять разъезд и проложить дорогу к лесу, будут драться решительно, с полной отдачей.
О флангах Егор Дорофеевич не беспокоился. На совещании командиров отрядов было намечено взорвать мосты километрах в десяти восточней и западней разъезда. Эта задача возлагалась на других партизан, Брагин надеялся, что они свое дело сделают, что до утра немцы подбросить «по железке» подкрепления не сумеют. Но случилось так, что через мост перед самым взрывом успел проскочить воинский эшелон, наполовину составленный из цистерн, наполовину из вагонов с продовольствием и обмундированием. В этих же вагонах, как выяснилось потом, возвращались из Германии солдаты-отпускники.
Операция началась удачно. Партизаны сняли трех часовых, ворвались на разъезд неожиданно. Немцы выпрыгивали из окон школы, падали под пулями. Их выкурили из кирпичного здания гранатами. Не сумели захватить только церковь. Там забаррикадировались десятка два немцев и полицейских; с колокольни, мигая огнем, ошалело строчил пулемет, пускал очереди без прицела, куда попало.
Едва успели подрывники взорвать выходную стрелку, как с запада подошел эшелон. Паровоз толкал перед собой контрольную платформу с двумя пулеметами.
Брагин приказал партизанам отступать в лес. Но пробежать триста метров открытого пространства было не так-то просто. Зажигательные пули, попавшие в цистерны, воспламенили бензин, над эшелоном гудело высокое пламя, растекаясь по земле. Один за другим следовали взрывы, разбрызгивая огонь и горючее. Пылала земля, пылали крайние дома поселка. Немцы, спасаясь от огня, устремились на разъезд, на ходу стреляя из автоматов. Невесть откуда ударили два миномета. С колокольни хорошо просматривалось освещенное огнем поле и окраина леса. Опомнившийся пулеметчик бил теперь по партизанам короткими прицельными очередями.
Егор Дорофеевич бежал грузно, пригибаясь, падая среди кочек. Зарядил винтовку бронебойными патронами и выпустил всю обойму в проем колокольни.
– Дядя Егор, скореича! – торопил его ни на шаг не отстававший Ильюшка. – Дядя Егор, отрежут!
– Ничего, ничего! – утробно басил Брагин, продолжая стрелять по метавшимся на фоне огня фигуркам. – В лес они не пойдут, ты не бойся!
– Побежали, дядя Егор! – умолял Илья. – Скореича, дядя Егор! Мамане скажу! – пригрозил он..
До опушки оставалось метров пятьдесят, когда впереди вспыхнул вдруг разрыв мины. Визг, несильный удар. Брагин с разгона шлепнулся в мелкую канавку, пытаясь втиснуть в нее свое громоздкое тело. Осколки жикали у самого уха, стригли траву. И вдруг Егор Дорофеевич почувствовал на себе тяжесть, сверху, прикрывая его от осколков, навалился Илья.
Четыре взрыва попарно лопнули совсем близко. Егора Дорофеевича ударило в голову, но удар был не хлесткий, он не почувствовал боли, а только оглох на одно ухо. Ворочаясь, пытался свалить с себя Ильюшку, кричал ему:
– Беги, чертенок!
Илья вскочил, сделал шаг и, вскрикнув, начал вдруг оседать, запрокидываясь навзничь. Брагин успел подхватить его за ремень правой рукой, поволок за собой. Потом бросил винтовку и взвалил на плечо обмякшее тело. Не чувствуя тяжести, добежал до кустов, пошел, осторожно огибая деревья, освещенные багровым отблеском пожарища. К нему подступили бойцы, хотели взять Илью, но он оттолкнул их.
– Не надо! Я сам!
И зашагал, пошатываясь, в глубь леса, огромный, окровавленный, страшный…
На рассвете в овраге за болотом, где назначено было место встречи, собрались сорок шесть партизан. Троих, смертельно раненных, донесли сюда на руках. Еще восемь бойцов остались на краю леса прикрывать отход и наблюдать за противником.
Не хватало двадцати шести человек, и не было надежды, что кто-нибудь из них уцелел и сумеет вернуться. Егор Дорофеевич понимал, что отряд сделал большое дело. Выведен из строя разъезд, сгорел вражеский эшелон. Но потери удручали его. Особенно переживал за Ильюшу. Осколки в двух местах пробили пареньку левую ногу.
У самого Брагина ранение оказалось пустяковым. Осколок прошел, не задев кость. Фельдшер выстриг волосы, обмотал бинтом голову. Немного подташнивало, во всем теле ощущалась слабость, но Егор Дорофеевич старался не обращать на это внимания. Не до своей персоны было сейчас.
Раненых погрузили на подводы, чтобы отвезти в бригадный партизанский госпиталь, где имелся хирург. Брагин колебался: а как с Ильей? Может, оставить его в отряде. Марья позаботится не хуже любого доктора. Сел рядом с пареньком, спросил: ты сам-то как хочешь?
– В госпиталь, – с трудом разжал Илья спекшиеся губы. – В госпиталь отвезите, – попросил он. – А мамане скажите, что чуть-чуть зацепило. Успокойте ее, дядя Егор, пусть не волнуется. Я все выдюжу. Я ведь крепкий, – попытался улыбнуться Илья.
– Ну, ладно, ладно, – сказал Брагин, наклонившись над ним. – Ладно, сынок, все сделаю. Спасибо тебе, сынок! – повторил он, неумело ткнувшись губами в его бровь, такую же густую и взлохмаченную, как у Марьи.
Пленные красноармейцы засыпали песком воронки, оставшиеся на железнодорожном полотне после взрывов партизанских мин. Вторая группа растаскивала в стороны искореженные рельсы. Третья – подносила шпалы. Люди работали неохотно, вяло. За каждую шпалу бралось человек по десять, да и то подымали с трудом. Конечно, с пустой баланды да с двухсот граммов черняшки много не наработаешь, но Пашка видел: саботажничают, паразиты! Воткнут лопаты в песок и стоят, смотрят на отвернувшегося охранника.
Им-то что, им лишь бы день прошел. А с Ракохруста спросят. У него строгий график. К двенадцати часам выровнять полотно и уложить шпалы. Потом немецкие саперы положат новые рельсы. С пятнадцати часов по линии пойдут эшелоны. Много их скопилось на станции Орша со вчерашнего вечера. Забиты все пути, все соседние полустанки. Вот и поползут они на восток один за другим, почти впритык. В темноте доберутся до следующего железнодорожного узла, и снова стоп! Ночь – время партизанское. Гремят взрывы, летят к чертовой матери рельсы, семафоры, мосты. С восходом солнца выйдут на полотно пленные, опять начнут восстанавливать путь. А ночью опять взрывы. И так уже целую неделю.
Немцы злятся, психуют. Вывели на дорогу подразделения из городских гарнизонов, вывели полицейских, построили доты и бункера. А толку мало. Дорога длинная, всю не загородишь. Два-три партизана могут подползти ночью в любом месте. И опять взрыв, опять работа, опять нетерпеливые гудки паровозов на станции.
. Ну и хрен с ними, с этими немцами.. У Ракохруста своя забота. Он начальник конвоя. Для пленных он шишка. Ему приносят к месту работы стул и раскладной зонт. Вот сидит он, развалившись, в новом мундире, укрытый от палящих лучей солнца. Он может застрелить любого пленного. Но с условием, что потом предъявит лагерному писарю отчет и труп. Он полный хозяин над пленными. А над ним хозяева – немцы. Любой ефрейтор – это уже начальник.
У немцев строгость во всем, почище, чем при Советской власти. Раньше Пашка легко увиливал от работы: находились чудаки-энтузиасты, готовые вкалывать и за себя, и за других. Ну, в крайнем случае потреплются на собрании, покритикуют, повоспитывают. А немцы не церемонятся. У них так: вот твои обязанности, вот инструкция, вот приказ – выполняй. И к рядовому, и к начальнику требования одинаковые. Хорошо работаешь – получай повышение. Плохо – катись вниз без всяких воспитательных церемоний. Разумно у них все, по-деловому, и в этом их сила.
Не выполнит команда Ракохруста свою задачу до полудня – останется тут, пока сделает. Но за срыв графика пленным срежут по сто граммов хлеба, а Пашку и охранников лишат дополнительного пайка. Три раза не уложился в график – понизят в должности.
