Продается недостроенный индивидуальный дом... - Гросс Виллем Иоханнович (читаем книги бесплатно txt) 📗
— Лейзик, начинай!
Пусть капитан Кайва убедится, что не так-то просто затянуть песню, если запевала расстроен несправедливым наказанием. Пять суток ареста за ерундовую «самоволку»!
Именно в этот момент лейтенант Пеэгель оглянулся на свой взвод, и прифранченный Эсси спас положение, затянув «Оплот Калевичей».
Когда они вышли на Карловский бульвар, ефрейтор Лейзик стал внимательнее. Не произойди вчерашняя размолвка так внезапно и неожиданно, они c Урве договорились бы, в каком месте и на какой стороне улицы девушка будет ждать его. А сейчас нужно успевать смотреть и туда и сюда. Пестрая толпа людей, с двух сторон опоясавшая улицу, становилась все гуще.
Ежеминутно из толпы могла выйти красивая девушка в черной юбке и лиловой блузке и протянуть цветы, точно так же как это сделала сейчас вон та девушка в красном непромокаемом плаще. Разумеется, она может и не прийти после того, что случилось вчера. Но как это было бы несправедливо! Четыре года отвоевать, пешком притопать сюда из Курляндии, заработать взыскание — а она не придет! Она же отлично знает, что у него в Таллине никого нет, никого, кроме нее.
Урве должна прийти. Теперь это был вопрос престижа. Что скажут товарищи, если именно для Лейзика не найдется сегодня во всем Таллине ни одного букета? Кто-нибудь сразу же начнет зубоскалить: где, с кем прогулял эту ночь запевала Лейзик? Кто повинен в том, что ему придется отсидеть несколько дней на гауптвахте? Если же Урве придет, то все увидят, что для «самоволки» у него была причина, что у него есть девушка, и какая девушка! Ничуть не похожая на ту простушку, которая осыпала сейчас цветами и ласками командира отделения сержанта Мыйка.
Пожалуй, это была сестра Мыйка, иначе она не рассказывала бы о матери, которая лежала дома с больной ногой.
И все-таки с какой завистью все слушали взволнованную скороговорку маленькой худенькой сестренки, ее отрывочные сообщения о доме, где ждали и не могли дождаться этого счастливчика.
— Рейн, черт побери, смотри направо. Видишь, блондинка в зеленом пальто. Ну, чем не Венера, опустившаяся в Таллин, а?
— Что она делает! — в шутливом отчаянии воскликнул Эсси. — Отдала свои цветы этому горбоносому Хааку. Эх, женщины, женщины, неужели вы не видите настоящего мужчину?!
Толпа все густела. Сгущались и облака на небе. Ну вот, этого еще не хватало. Дождь!
Раскрылись зонтики. Теперь найти знакомое лицо было значительно труднее.
Дождь усиливался.
И вдруг — звонкий женский голос сквозь этот шум:
— Гуннар!
В ту же минуту тонкого как жердь Эрамаа вытащили из строя. Полная женщина в сером костюме под зонтиком крепко держала сына за плечо. «Словно утка, прячущая под крылом своего детеныша», — подумал Рейн. Сравнение вызвало на его лице усмешку — он тут же вспомнил, что утки не боятся воды.
Рядом с Эрамаа возник вдруг длинный тощий мужчина.
— Отпусти парня. Не сахарный — не растает, — сказал он, засовывая сыну под мышку белый пакет.
— Как же это вы... Ты до нитки промокнешь.
— Ладно, мама, мне нельзя отставать.
Рейн все больше мрачнел. Во всем большом праздничном городе у него не было никого. Другое дело, в далеком шахтерском поселке. Там у него мать — она часто болеет, изнурена работой, — отец, который все больше молчит, и брат Эро; за годы войны он здорово вытянулся и ростом почти догнал Рейна. Зимой, когда Рейну дали один день отпуска, он видел всех.
— Послушай, а где же девица, которая должна была засыпать тебя цветами? — полюбопытствовал Эсси, который обычно шутил более удачно.
— Ах, — махнул рукой Рейн, — она не спала всю ночь. Какая нелегкая понесет ее сюда, под дождь?
— Ерунда. Что такое сон или дождь в сравнении с большой любовью!
Рейн и сам отлично знал это, и потому слова друга больно задели его.
Гимнастерка намокла. В сточных канавах журчала вода.
— Запевай!
И первый взвод многоголосо грянул строевую песню собственного сочинения; отраженная стенами каменных домов, она вызвала бурный цветочный ливень. Обидно, что приближалась уже площадь Победы и оркестр, грохотавший на ней, заставил солдат умолкнуть.
Кто-то воскликнул низким взволнованным голосом:
— Господи, сколько же их!
Но песня, видимо, особенно восхитила какого-то сухопарого старикашку, он громко крикнул:
— Да здравствуют наши парни!
Строевой шаг прозвучал на асфальте площади Победы так, словно все эти годы войны люди только тем и занимались, что учились проходить в торжественном марше мимо трибун.
Пестрели лозунги и гирлянды, полоскались флаги. На трибуне правительства генерал-лейтенант Пярн сосредоточенно следил за прохождением частей. Хотел ли он, чтобы ряды были еще прямее? Или испытывал то же чувство гордости, каким были переполнены сердца шагавших победителей, таких, как и он? А может, оттуда, с трибуны, он видел тех, чья доблестная смерть дала свое молчаливое согласие на сегодняшний большой, поистине народный праздник?
— Пламенный привет героям! Ура!
Те, кто проходили, те, кто остались живы, раскатисто кричали: «Уррра-а!»
И только когда они свернули на Пярнуское шоссе, Рейн вспомнил, что, отбивая строевой шаг на площади Победы, он следил лишь за Юхасоо, который маршировал рядом с ним. Если Урве и была где-то здесь, он не мог ее видеть.
Холодные порывы ветра проникали сквозь сырую гимнастерку. Все долгое время, пока они совершали переход к Таллину, жгло солнце, пылили дороги, и только в Сигулде, на берегу славной реки Гауи, где они вечером сделали привал и развели костры, их немного помочил дождик. А теперь льет, как поздней осенью.
На ступеньках Театра драмы Рейн вдруг увидел лиловую блузку. Но женщина в блузке была темноволосая, с лицом цыганки.
Проспала. Не захотела прийти. Одну-единственную попытку поцеловать ее посчитала величайшей дерзостью. Пусть это будет для него уроком. Впредь он не станет связываться c детьми.
На Морском бульваре и на горке толпа, окаймляющая дорогу пестрой лентой, поредела. Но и здесь Урве не было.
Не пришла.
Но мог ли храбрый солдат вешать из-за этого нос? Нет, не мог. Не мог!
Оркестр молчал. Хорошо бы сейчас затянуть песню, которую они всегда пели, возвращаясь c учений, отправляясь на фронт, а иногда — возвращаясь с фронта.
Песня зазвучала внезапно.
не слишком высоко начал Рейн.
Весь взвод подхватил:
Когда они подходили к Балтийскому вокзалу, сквозь дождь уже улыбалось солнце и народ рукоплескал. Вот это молодцы! Так поют, что даже солнце не удержалось, выглянуло. И в колонну снова полетели цветы.
Солдаты прошли с песней до самого Палдисского шоссе. Рейн посмотрел вокруг. Дома, дома, дома. В раскрытых окнах машущие руки. А на оштукатуренных стенах дыры. Полуразрушенные крыши. Дальше — развалины, кое-где в них буйно растет молодая лебеда.
Сейчас хорошо строителям. Сколько здесь работы! Так думал Рейн Лейзик, молодой солдат, у которого не было определенной специальности, но который чувствовал в себе достаточно сил и способностей, чтобы взяться за любое дело.
Палдисское шоссе вело в Палука. О Палука уже и раньше поговаривали в частях, но все считали, что это одни разговоры и ни в какое Палука их не поведут. Однако, судя по всему, эти разговоры имели под собой реальную почву.
Неожиданно в строй протиснулась девочка в красном галстуке и протянула огромный букет полевых цветов Рейну, у которого не было в руках ни единого цветка. Не могла же девчонка знать, что высокий солдат ждал других цветов, предназначенных только ему. И удивительно — когда он потерял всякую надежду получить их, ему преподнесли букет бледно-голубых незабудок.
— Ого! — не без иронии воскликнул Эсси.
Высокий солдат вышел из строя и приветливо, достаточно громким голосом для того, чтобы услышал Эсси, сказал:
