Пушкинский вальс - Прилежаева Мария Павловна (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Я подозревал, что ты не та, какой кажешься, — говорил он, окончательно теряя рассудок.
— Зачем же ты говорил другое, если подозревал? — возразила Настя.
— Понимаю! Обыкновенная история. Единственная дочка, наряды, уютная комнатка. Пошлая обывательница, вот кто ты, а не друг! — не слушая, не помня себя, выкрикивал Димка. — Дрогнула! Неужели ты дрогнула? А о чем мы мечтали целую зиму, где это все? У нас была цель… Где твоя цель? К чему ты стремишься? Ты ни к чему не стремишься? Зачем тогда жить? Если ты такая… если ты… Отказываюсь от тебя! Топчу все, что было. Оставайся, прозябай в болоте. Барахтайся в тине, пока мы будем строить коммунизм.
— Вы одни будете строить коммунизм, а здесь нет? Может быть, здесь другое государство?
— Шути. Прячься за шуточки! Два изменника из всего коллектива: Абакашин и ты. Благодарю за красивые грезы и пробуждение. Спасибо. Кончено все, наотрез!
Он понесся как сумасшедший с крутизны Откоса, размахивая длинными руками, чтобы удержать равновесие. Полотенце мешало ему. Он скомкал его, швырнул в сторону и полез обратно, карабкаясь в гору почти на четвереньках.
— Настя, ты шутишь? — умоляюще спросил он, выпрямляясь в рост, но не подходя близко. — Поговорим. Ну давай поговорим откровенно, а, Настя? Я ведь чувствую, что-то стряслось, только никак не пойму, что такое могло разразиться в одну ночь? Если они испугались тебя отпустить, я уговорю. Беру на себя! Это мама твоя испугалась. Обыкновенная история. Мама. Они все одинаковы. Моя тоже, но я убедил. Пойдем к ним сейчас вместе, а, Настя? Я упрошу ее… А когда сами они были молоды, неужели держались за насиженное место, неужели им это было важнее, чем смелая и самостоятельная жизнь? Была война, они шли на фронт. Пойдем сейчас же, я ей скажу…
— Нет, нет.
— Тогда все надежды на Аркадия Павловича…
— Не надейся на него, — ответила Настя.
— Кому верить? — отчаянно спрашивал Димка. — Неужели и твои мать и отец, которых я считал самыми идеальными людьми в нашем городе…
— Идеалов не бывает, — ответила Настя. Сегодняшнее утро перевернуло ее. Она смеялась над собой, вчерашней, мечтающей, влюбленной в свой несбывшийся город, Димку и папу.
Она засмеялась вслух, как на сцене:
— Ха-ха!
Димка глядел на нее, ошеломленный.
— Я не уйду, пока ты мне все не откроешь, — сказал он.
— Ничего не открою.
Если бы в эту минуту он шагнул к ней, взял ее руку, не расспрашивал, а только молча взял ее руку, она сказала бы все. Стыдно, но сказала бы все. «Вот какой у меня отец, Димка! А ты-то считал его идеалом!»
Но он к ней не шагнул. Он нагнулся, вырвал с корнем пук травы, и потряс и швырнул в сторону.
— Понимаешь, что ты наделала? Ты разрушила во мне веру в людей.
Отряхнул пальцы и побежал под кручу, ставя ноги боком, худой, тонкий в поясе, с копной волос, просушенных и вздыбленных ветром.
Настя ждала: вызовут в комитет комсомола, станут стыдить, убеждать, призывать к сознательности.
Ничего. В комитет не вызывали. Никто не уговаривал. Никто не пришел проститься.
Она бродила без дела по пустой квартире, ожидая звонка. Димка позвонит. Должен позвонить. Он мог бы хотя позвонить…
«Ну, догадайся! Димка, теперь я все открыла бы тебе. Зачем я тебе тогда не сказала? Ты назвал меня обывательницей. Ты еще хуже назвал. Вырвал сразу, как траву. А мне тяжело молчать про себя обо всем, просто невыносимо! Зачем я тебе тогда не призналась?»
Неужели ни один человек из всего класса ее не вспомнил! Даже Катя Лазорина? Ведь они дружили. Пока не было Димки, они дружили почти неразлучно. Вместе ходили в кино и менялись книгами. Постоянно у них были литературные дискуссии.
Наверное, она позвонила, когда Настя ушла в магазин. Надо было купить капусты для щей, и Настя ушла в овощной магазин. Да, а потом ходила за керосином, довольно долго, потому что керосиновая лавка не близко. В это время девчонки ей и звонили. А она ушла. А вечером им было уже не до того…
Все это позади. Они уехали.
Теплушка с красным полотнищем уходит, уходит от города. Поезд специальный — на стройку, идет без расписания. Возьмет и встанет, где захотел, где-нибудь на полустанке в степи, пропуская составы по графику. Ребята разбрелись, девчонки рвут ковыль, поют что-нибудь вроде: «Прощай, любимый город…»
Небо такое высокое, какое бывает только над степью, такое большое и знойное. Настя без конца воображает никогда не виданный полустанок, отчего-то именно эта картина стоит перед глазами как живая. Кирпичное станционное здание, платформа, ровные полосы рельсов. Горячий ветер из степи.
Свисток. Тронулись.
Из передней донеслись звонки телефона. Настя кинулась на звонки. Безумно колотится сердце! Они не уехали. Поезд идет без расписания, их задержали.
— Слушаю!
Она больно притиснула к уху трубку.
— Настя, здравствуй, голуба! — знакомый до каждой нотки, близко-близко заговорил глуховатый голос отца. — Дочура, мне необходимо тебя повидать. Я тебя ждал, отчего ты не пришла? Очень надо увидеться, Настюшка, ты слышишь?
Сердце ухнуло вниз. Папа! Она тосковала от одного его голоса. Она насилу сдержалась, чтобы не закричать ему: «Папа! Нам плохо без тебя!»
— Настя, надо увидеться. Сейчас! — Он сделал ударение на слове «сейчас». — Встретимся на институтском бульварчике, слышишь?
Настя молчала.
— Дочура! Выходи же, я жду.
Она повесила трубку. Телефон опять зазвонил. Настя стояла, спрятав в ладони лицо. Зовет на бульварчик! А здесь уже не дом для него? Боится прийти. Чего он боится? Вот так отец…
Телефон не умолкал. Вдруг и у входной двери раздался звонок. Трезвонили вперебой тут и там. Настя приподняла трубку, бросила на рычаг и открыла дверь. Пришел Вячеслав Абакашин. Раньше он не бывал у Насти, но она не удивилась его приходу. Ведь они остались из всего класса вдвоем, отчего бы ему не прийти?
Вообще-то он был нелюдим, всегда с книжкой. Он читал Мериме, Эдгара По, Киплинга, знал наизусть Маяковского, стихи Назыма Хикмета. В школе о нем шла слава: оригинал, одаренный.
Он был невысок, бледнолиц, с нахмуренным лбом и рассеянной улыбкой на тонких губах.
— У тебя красиво, вон как ты живешь! — сказал Вячеслав, входя вслед за Настей в ее комнатку, нарядную от пестрых занавесок на окнах.
Почему-то он покраснел, произнося эту фразу, и, наморщив лоб, добавил:
— Для меня обстановка не имеет значения. Читала, что о них пишут?
Он вынул из кармана сложенную в трубку газету.
Статья называлась «Навстречу высокой судьбе». В довольно пышных выражениях она рассказывала о вчерашних проводах десятиклассников на дальнюю стройку.
Настя пробежала статью от заголовка до подписи — Анна Небылова. «Привет тебе, наша героическая юность!» — писала Анна Небылова. О том, что в классе нашлись дезертиры, как Нина Сергеевна назвала Вячеслава и Настю, в статье не сообщалось.
Настя отошла с газетой к окну, снова внимательно все прочитала:
«…Дмитрий Лавров, душа коллектива, типичный герой нашего времени».
— Стандартные фразы, — сказал Вячеслав, будто отгадав, что она задержалась именно на этих строчках.
У него был слабый голос, с какой-то страдающей ноткой. Настя обернулась. Вячеслав сидел на диване, занеся ногу на ногу, обхватив колено сплетенными пальцами, длинными, как у музыканта. Странно, он казался совсем взрослым, хотя был недоростком.
— Почему ты не поехал на стройку? — спросила Настя.
— Почему все должны жить одинаково? Как стадо? — вопросом ответил Вячеслав.
— Наши ребята — стадо?!
Настю злил тихий голос и потупленный взгляд Вячеслава.
— Я хочу жить как хочу, — сказал он, пропуская мимо ушей ее восклицание. — Я не ворую, не пью, не курю. Даже не ношу узких брюк, хотя теперь они дозволены, вон уже и в универмагах продают… Я хочу заниматься тем, что мне нравится.
Он умолк и задумался, сдвинув над переносицей брови, будто решая мучительно трудный вопрос.
— Отчего ты все время страдаешь? — с удивлением спросила Настя.
