Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
Вася умолк и долго вхолостую шевелил губами. Потом махнул рукой.
— В общем, пришел на станцию часа в четыре утра. Обидно стало — зачем торопился? Потом думаю: а товарняк на что? Сел на товарняк и к началу занятий прибыл в школу.
— Ну, а что толку? — сказал Трош. — На занятиях-то вы, виконт, все равно отсутствуете. Так уж лучше б сидели у матери за печкой и не объедали даром государство.
— Заткнулся бы ты, барон! — Манюшка аж вся передернулась. — Большой ты мастер все приводить к знаменателю. А — не все приводится.
Недели через две с Желанова сняли бинты и он, розово- и нежнокожий, явился на занятия. Лесин какое-то время поизучал его взглядом, задумчиво жуя губами, потом с некоторой торжественностью провозгласил:
— Приветствую вас, голубчик, сердечно от имени взвода и поздравляю с возвращением в строй! Думаю, ваш поступок заслуживает поощрения. Как командир взвода буду ходатайствовать перед командованием…
— Товарищ преподаватель! — взмолился Желанов, и его младенческая кожа заалела спелым помидором. — Я вас прошу…
— Ну, скромность — это похвально…
— Да не скромность! — в отчаянии перебил Вася. — Просто нельзя же этого делать, нельзя!
— Ну, голубчик, позвольте уж мне самому определять, что можно и что нельзя. — Неспокойные зрачки Лесина сердито заметались в орбитах. — Захаров, сегодня же комсомольское собрание! Повестка: «Твой комсомольский долг».
— Собрание можно, товарищ преподаватель, только что тут мусолить? Все равно как раздеть Желанова при всем честном народе. А это больше для бани годится, чем для комсомольского собрания.
Толик говорил негромко, не вставая и не поднимая головы, а последнюю фразу вообще прошелестел себе под нос. Лесин взорвался:
— Что вы там шепчете, как знахарка над приворотным зельем? Опубликуйте, пожалуйста, для всеобщего сведения!
— Да что, товарищ преподаватель… — Захаров встал. — Нечего тут обсуждать. Это раз. А второе — Желанов не комсомолец. Получится не очень-то: комсомольцы, равняйтесь на несоюзную молодежь!
На щеках Лесина заалели пятна. Он негодующе зажевал губами.
— Это как понимать? Почему не комсомолец? Захаров, почему не доложили?
— А что докладывать, товарищ преподаватель? — попробовал отбиться от несправедливого обвинения комсорг. — У вас есть списки, там все черным по белому.
Но Лесин был из тех командиров, что никогда не признают своих промахов. В любом своем упущении они считают виноватыми подчиненных.
— Нет! Обязаны были доложить! Ладно, садитесь, с вами я разберусь позже. — Он снова обратил свой взор на Желанова. — А вы, голубчик… Почему не вступаете?
— Ну… Так получилось, товарищ преподаватель… А какие претензии? Дело-то добровольное.
Он был прав, и все же в голосе его проклюнулась виноватинка.
— Добровольное, да. Но вы учитесь в летной школе… Завтра вам боевой самолет доверят… У вас что, принципиальные соображения? Несогласие с уставом?
— Да нет, полное согласие.
— Так в чем дело? А, голубчик? Биография у вас вроде чистая. Впрочем, назревает необходимость копнуть поглубже.
Желанов поник. Казалось, даже русая шевелюра его запылала розовым огнем, а на лицо горячо было смотреть.
— Копайте, — еле слышно промолвил он.
Наступила напряженная и неловкая тишина, насыщенная зловещей опасностью.
— Ось интересно получается, — нарушил ее Мотко. — То из Желанова чуть не героя зробылы, а то теперь, гляди, и в сукины сыны запишуть.
Послышался ропот. Лесин энергичным взмахом ладони смахнул его.
— Приступим к уроку. И так много времени отнял у нас Желанов.
На переменке Вася подошел к Захарову.
— Можно тебя на пару слов?
Они вышли из класса и поднялись на лестничную площадку, где никого не было.
— Я, чтоб и вправду не подумали, что, мол, у Желанова принципиальные соображения против комсомола… Просто не дозрел еще, прямо скажем…
— А что такое?
— В уставе же записано: бороться с пьянством, хулиганством, нетоварищеским отношением к женщине…
— Ну?
— Ну, с пьянством и хулиганством — ладно. Тут все в порядке. А вот насчет женщин, скажем так, пропащий человек… — Вася в смущении отковырнул от стекла кусок замазки. — У меня, знаешь, как в той песне, «и в Омске есть, и в Томске есть».
— Эх, жисть наша поломатая! Раз понимаешь, что это плохо, так наступи на горло собственной песне.
— Понимать-то я понимаю… Вообще, в принципе, конечно, это плохо, но… отстать от них — выше моих сил. Я как увижу красивую дивчину, так у меня, скажем так, всякое товарищеское отношение из головы вылетает! Значит, что ж? Вступи я в комсомол — и начнутся персональные дела, одно за одним, пока не вышибете из рядов. А кому это нужно? Лучше уж остаться несоюзной молодежью.
— Между прочим, в комсомоле мы сообща боремся со всякими такими вот… привычками, пороками… Помогаем друг другу избавиться…
— Знаешь, комсорг, я еще не готов бороться, — просительно сказал Вася и стал спускаться по лестнице.
— Я понимаю. — Захаров, насмешливо сморщив нос, пошел рядом. — Порок этот не очень-то обременителен. Тебе можно и потерпеть… Знаешь что? Бросай-ка ты Ваньку валять, «пропащий человек»! Не маленький уже, вон какая дубина вымахала!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Две двойки. Страшная месть. Донос. Бойкот. «Мне стыдно за тебя, Женя!»
Поблескивая стеклами очков, Лесин обвел класс внимательным изучающим взглядом. Он выискивал жертвы.
— Сурдин, как вам понравился фильм «Огонь»? Неправда ли, искусство демократической Венгрии добилось заметных успехов?
— Щось мени здається, що Сурдин приде сегодня на паре вороных, — вполголоса заметил Мотко.
Сурдин, которому тоже начинало так казаться, пригнулся за спину впередисидящего и, осторожно зыркая оттуда круглыми и мелкими, как копейки, глазками, начал оправдываться:
— Не хотел идти, товарищ преподаватель! Случайно попал. Честное спецовское.
— Но не жалеете, так, голубчик? Вещь хорошая. Кстати, товарищи, наш киномеханик обещал привезти в субботу сюда эту ленту. Так что посмотрите все… А позавчера вы на какую картину ходили, Сурдин?
— Позавчера? — захлопал тот глазами.
— Ну да, голубчик, позавчера в кинотеатр «Октябрь».
— А-а, — вынужден был вспомнить Сурдин. — На «Немую баррикаду».
— Тоже хороший фильм. — Он взглянул на часы. — Впрочем, о нем мы с вами еще потолкуем. А сейчас пойдет отвечать урок…
Все были уверены, что преподаватель назовет Сурдина. Тот и сам в этом не сомневался и даже привстал. Но Лесин, поставив в журнале точку, вызвал Гермиса.
Сурдина он пригласил третьим: у Лесина во всем главенствовал педагогический расчет.
— Вы, конечно, помните, голубчик, я обещал спрашивать сегодня содержание романа Гладкова «Цемент». Рассказывайте.
— Ну… в этом романе описывается, как Глеб Чумаков…
— Чумалов, голубчик.
— Чумалов, да… вот… Как он работал на заводе и как организовал…
— Одну минутку. — Лесин выставил перед собой узкую ладошку, как бы защищаясь от Сурдина. — Вы просто пересказывайте содержание. Начните с самого начала. Давайте-ка я подскажу. В первой главе Чумалов возвращается из армии на родину. Так?
— Так, — подтвердил Сурдин и машинально спросил: — А дальше?
— Этот ваш вопрос говорит о многом. Дальше продолжайте вы.
Сурдин зашмыгал розовым обмороженным носом, беспомощно взглядывая на товарищей глубоко посаженными глазками.
— Ну, у них все было разрушено и вообще… Я ж не помню дословно.
— А я и не требую дословно, расскажите своими словами.
— А я что делаю?
— Да, а вы что делаете? А вы по учебнику пытаетесь рассказать сегодняшний урок.
Молчание Сурдина говорило о том, что он выкинул белый флаг.
— Н-да… Садитесь, голубчик.
— Так вы что, двойку ставите? — Сурдин обеспокоенно вытянул шею к преподавательскому столу.
— Согласитесь сами, голубчик, что пятерку я не имею права поставить за такой ответ.
