Болотные огни (Роман) - Чайковская Ольга Георгиевна (книга бесплатный формат .txt) 📗
— Известно. Какие у всех, такие и у меня.
На Милку это не произвело уже никакого впечатления, тем более что ее по-прежнему мучила мысль о чем-то самом главном и ею забытом. Встал Макарьев. «Ну подождите, голубчики, — подумал Денис Петрович, — сейчас вы получите».
— И у меня вопрос к Латышеву, — сказал Макарьев, — зачем вы вызывали вчера вечером Ведерникову?
— Нужно было поговорить.
— О чем?
— О чем с такими разговаривают?
— Зачем же это понадобилось накануне суда?
— А при чем здесь суд? К суду наш разговор не имел никакого отношения.
Парни из банды опять гоготнули.
— А она, как вы думаете, хотела вас видеть?
— А как же? Хвастать не хочу, только весь поселок знает…
— Почему же тогда вы вызывали ее запиской от имени Бориса Федорова?
— Я не писал никакой записки.
Николай говорил спокойно и даже с ленцой, однако никто не знал, как он боится, — и даже Левка, которому он не посмел рассказать историю с запиской. Собственно, Николай надеялся на чудо — на то, что записка, оставшаяся в руках Милки, не попадет к Берестову. Чуда не произошло.
— Вот как? — спросил защитник. — А между тем вчера вечером какой-то беспризорник передал Ведерниковой записку, в которой Борис Федоров звал ее в розыск. Записка подложная, Федоров ее не писал, в розыск Ведерникову не вызывали. Кто ждал вас, когда вы вышли из дому, Ведерникова?
— Латышев.
— Что он сказал?
— Сперва: «Пойдешь со мной». Потом сразу: «Отдай записку». Но в это время подошел Молодцов.
— Прошу суд вызвать Молодцова и милиционера Чубаря, — спокойно сказал Макарьев («Смотрите-ка», — опять отметил про себя Берестов).
Первым вызвали Костю.
— Вчера сразу после суда, — рассказал он, — вызвал меня вот Денис Петрович и сказал: «Теперь банда — уж я буду так говорить, как мы привыкли, „банда“, — с невинным видом добавил он, — будет охотиться за Ведерниковой, и, наверное, именно сегодня ночью, поэтому поручаю тебе вместе с милиционером Чубарем дежурить около ее дома. В эту ночь что- нибудь да будет». Это оказалось так, и даже не ночью, а вечером. Почему вечером? Очень просто, в это время родственников Ведерниковой не было дома. Поэтому очень скоро мы увидели, как в дом вбежал беспризорник— его в розыске тоже знают, — а через некоторое время вышла и Милка. Я сам слышал, как Николай ей сказал: «Отдай записку».
Милиционер Чубарь подтвердил его рассказ. В зале уже разволновались: дело обрастало все новыми подробностями.
— Вот она, эта записка, — сказал Макарьев и протянул судье бумажку, — прошу вызвать из губернии эксперта по почеркам.
Николай побледнел — это все заметили и приписали страху перед правосудием. Но Николай боялся не суда, не этого вихрастого парня и двух пожилых теть, что сидели за судейским столом. Он боялся Левки, лицо которого тоже побелело, но только от ярости.
Левка обернулся, как видно почувствовав на себе взгляд Берестова. «Что, не всегда бывают удачи? — говорил этот взгляд. — Случаются и неудачи». — «Борьба не кончена», — ответили прищуренные Левкины глаза. «Погоди, бандит, — подумал Денис Петрович, — тебе сейчас наподдадут еще разок».
Теперь говорил Борис. Он рассказал все, что знал о вечеринке у тети Паши.
— Я знаю Ведерникову с детства, — говорил он, — всегда она была хорошей дивчиной, нашей, об этом весь поселок знает, а тут из нее представили черт знает что — чуть ли не девицу легкого поведения. По-моему, это подлость так говорить про девушку, с которой был связан, как это делает Латышев. Настоящий мужчина себе этого не позволит.
Васена даже вздохнула с облегчением — наверно, оттого, что кто-то так хорошо выразил ее собственную мысль. Екатерина Ивановна опять кивнула головой.
И все-таки большего Борис не мог рассказать судьям. Правда, свидетельства Милки и Кости, равно как и его собственные, были очень важны, они влияли на настроение судей, показывали всю сложность этого дела, подрывали доверие к свидетелям обвинения, однако все эти показания били мимо цели. Это хорошо понимал прокурор Морковин, которому предстояло открывать следующее заседание. Это понимал и Левка.
Однако они никак не ожидали выступления еще одного свидетеля — обозревателя местной газеты Ростислава Петровича Коломийцева.
Асмодей вышел на сцену с такой величественной простотой, словно эта сцена действительно была сейчас театральной. Тряхнув волосами, он поднял пергаментное лицо, ожидая вопросов. Рассказ его всех очень заинтересовал.
— Как-то поздно ночью шел я по поселку, — начал он. — Не спрашивайте меня, куда я шел и откуда, на эти вопросы я все равно не отвечу. Да они и не будут иметь отношения к дальнейшим событиям. Словом, коротко говоря: шел я по поселку и вдруг услышал шаги. Не могу сказать, что заставило меня остановиться, — может быть, предчувствие, которое часто служило мне службу в жизни, не знаю. Я остановился и стал за дерево. Мимо меня прошли трое — один впереди, двое сзади. Они шли молча. Это было то совершенное молчание, которое мы обыкновенно называем гробовым, ибо оно несет в себе что-то от смерти…
Я не знаю, как вам это передать, но эти трое вели с собою свою смертельную зловещую атмосферу.
И вдруг…
Асмодей замолчал. В зале стояла та самая гробовая тишина, о которой он только что говорил (лишь какой-то голос спросил шепотом: «Кого они вели с собой?» На него зашикали). Насладившись ею, старик продолжал:
— И вдруг один из тех, кто шел позади, сказал повелительно: «Налево». И тот, одинокий, что шел первым, свернул налево. В этот момент, в какую-то долю секунды, я увидел его лицо и узнал инженера Дохтурова. Он свернул налево. Но вот что поразило меня, так это тон, каким было сказано это слово «налево». В нем было что-то бесчеловечное, что-то волчье, оно было как удар ножа, нанесенный убийцей. Все трое углубились в лес, и вскоре шаги их затихли, однако я не мог отделаться от мысли, что происходит что-то ужасное. И сейчас готов присягнуть, что инженер шел под конвоем, что его насильно куда-то вели.
Эта речь, к большому удовольствию Бориса, произвела огромное впечатление.
Затем Морковин попросил суд вызвать эксперта, производившего анализ крови, найденной у болота. Старый эксперт неохотно вышел на сцену. Он стоял сутулясь. Сквозь очки его смотрела на судей тоска.
— Прошу вас, — сказал судья, — доложите о результатах вашей экспертизы.
— В нашу лабораторию, — начал старик, — работниками розыска был доставлен кусок почвы, на которой содержалась кровь. Нашей задачей было определить, не принадлежит ли эта кровь подсудимому Дохтурову, раненному в эту ночь. С этой целью в больнице лично мною была взята кровь у подсудимого Дохтурова. Произведенный анализ показал, что кровь, содержавшаяся на куске почвы, не является кровью подсудимого.
Морковин сидел с каменным лицом. Судья задумчиво глядел на эксперта. Что же, оставалось только принять к сведению это свидетельство, которое опровергало рассказ подсудимого. Однако Васена не вытерпела.
— А ты, отец, хорошо ли глядел? — спросила она. — Уж больно странно. Человек говорит, что на этом месте его убили, здесь же и пятно крови нашли, а кровь, выходит, не его?
Неожиданно взорвался и эксперт.
— Вот! — закричал он, почему-то протягивая вперед обе ладони, как будто хотел, чтобы на них прочли доказательства его слов. — Вот так целые дни! Целые дни напролет меня уговаривают! Я наука, понимаете? Я наука! И могу говорить только о том, что доказано научно. Я не могу свидетельствовать о том, чего не было! Не могу!
В голосе его слышалось отчаяние. Стоявший напротив Макарьев некоторое время смотрел на него с высоты своего саженного роста.
— Товарищ эксперт, — мягко сказал он, — какой группы оказалась кровь Дохтурова?
— Первой.
— А кровь в пятне?
— Четвертой.
— По какому методу делали вы анализ?
— Ну если я вам скажу, что по методу покровного стекла, это вас успокоит?
— Конечно. Именно этому методу Латтес отдает предпочтение.
