Последние заморозки - Пермяк Евгений Андреевич (книги онлайн txt) 📗
Но Алёша?.. Разве возможно встретить ближе, дороже и светлее, чем он? И если бы встретился такой, то разве бы она позволила даже на миг, на один миг, заползти мысли, что она полюбит другого? Даже лучшего, если лучшие для неё возможны на земле…
Она понимает, что все это только её, сугубо личное. Но ведь любовь не отвлечённая категория, если это любовь. Любовь неповторима в миллиардах её повторимостей. Ийя никогда не будет искать иного счастья. По её глубокому убеждению, любовь, как и жизнь, приходит только один раз.
Ийя видит Руфину, влюблённую и цветущую. Счастливую и уверенную. Да и как может быть иначе, когда она привлекает всеобщее внимание. Ею любуются даже пожилые женщины. Матери, для которых своя дочь самая красивая, и те понимают, что Дулесова первая среди подруг.
А если это так, то кому же, как не Алексею, может пожелать Ийя счастья с этой красавицей. Это больно. Это невыносимо тяжело. Но эта боль не должна помешать счастью Алёши. И разве может позволить Ийя дать этой боли властвовать над собой.
Пусть так поступают другие. Пусть кому-то покажется, что у Ийи не было иного выхода, как уступить дорогу к сердцу Алёши ослепительной красавице Дулесовой. Пусть думают… Ийя-то знает, что это не так. Ийя знает, что стоит сказать ей всего лишь одно слово — и она станет Векшегоновой. И этому будут рады дед и бабка Алексея, не раз ронявшие робкие слова надежды назвать её милой внученькой.
Конечно, Ийя может заставить Алексея, даже не заставить, а всего лишь пригласить его поехать вместе с нею в Сибирь, где и для него откроются незнаемые горизонты. И он сам говорил: «Там я больше сделаю…» И это верно. Если здесь, в заводской тесноте, где так много передовиков, он всем заметён, то уж там-то, в краю непочатой работы, Алёша, конечно, сможет сделать ещё больше. Ийя знает его силы, может быть, больше, чем он сам. И Алексей никогда не только не упрекнёт её за этот переезд, за это соединение их жизней, он даже не подумает, что могло быть как-то иначе. Он, как и она, живёт, будет жить для других. Это главное. Это цель их жизни.
Трудно представить духовно более близкую пару, чем он и она. Но ведь это духовно… А человек состоит не из одной души.
Вот он, Алексей, духовно неразделимый с нею человек. Но взгляните, как он любуется Руфиной… Как восторженны его глаза…
Мало ли что хотят и подсказывают старики Векшегоновы. Разве пара соединяется во имя счастья стариков, а не во имя счастья образующих эту любящую пару? Разве пара соединяется во имя счастья одного из этой пары, а не обоих?
Нет, нет, нет… Любовь не должна знать принуждения, каким бы оно ни было. Сила и крепость любви в ней самой. И если ты, Ийя, любишь Алексея, как ты можешь не желать счастья любимому? Пусть с другой. Пусть ценой твоего счастья.
Ты же знаешь, что завтрашний день зачеркнёт в людях многие страсти и чувства. Зависть… жадность… эгоизм…
И ты, Ийя, утверждающая в себе сегодня высокие черты человека грядущего дня, поступишь благородно. Ты оставишь его…
Так сегодня решила Ийя, стоя у беломраморной колонны в зале дворца. Так решила она.
9
Освобождённый от кресел и стульев большой зал дворца стал танцевальным. Ложи и балкон заняли родители, но и они в разгар веселья оставляли свои места, чтобы оказаться в гуще молодёжи.
Ведь не просто же так пришли сюда все они. Не ради же одной традиции школьных балов все так нарядны сегодня. Каждый, даже восьмиклассница Капа, пусть неосознанно, тянется к тому, что не чуждо всем живым.
Не каждому из танцующих сейчас приходит в голову, как может продолжиться их танец. Во всяком случае, плохой танцор Алёша Векшегонов, танцуя и наступая на ноги Руфине, и не думал о том, что было ясно всем, кто наблюдал за ними.
Алёша, до смешного неуклюжий в танцах, всячески старался успеть за музыкой, как можно меньше наступать на белоснежные носочки туфелек Руфины.
Но разве туфли волнуют сейчас Руфу? Пусть наступает, но танцует с нею. И он танцует… Четвёртый… Пятый танец… И приглашает на шестой. Она считает танцы. Их так много… И очень мало. Руфине было бы трудно уступить даже половину танца кому-то другому.
— Никак, Анюта, — сказала Любовь Степановна Векшегонова матери Руфины, указывая на Алексея, — сбудется, чего не сбылось у наших отцов и дедов.
— Хотелось бы, Любаша, — призналась откровенно Анна Васильевна. — Так бы хотелось, что я даже готова не ждать седьмого августа, когда ей будет восемнадцать.
Матери обнялись. И это заметили. Дулесова смахнула слезинку — и это тоже было замечено. А когда отец Алексея, Роман Иванович Векшегонов, пригласил Руфинину мать потанцевать с ним полечку, то уже всем стало понятно, что обручение Руфины и Алексея состоялось.
Роману Ивановичу Векшегонову пятьдесят два годика. Восемь лет до пенсии, но если судить по тому, как он танцует, то ему пенсию едва ли понадобится выплачивать и через двадцать лет.
Лихо подбоченясь, легко летая по паркету, мастер сборочного цеха услышал громкое одобрение старого слесаря Макара Петровича Логинова:
— Ишь ты как даёт Роман прикуривать мировому империализму!
Анне Васильевне Дулесовой всего лишь тридцать шесть лет. Она грациозна. Белое платье и туфли на высоких каблуках молодят её ещё более. Она танцует куда легче и свободнее своей дочери, награждая теперь не сходящей с её лица улыбкой маститого мастера Векшегонова.
Ийя, на которую никто не обращал внимания, продолжала стоять в сторонке. Искавший её Серёжа подошёл к ней.
— Возьми меня под руку, Ийя, и пойдём со мной.
Он подвёл её к брату.
— Алёша, — обратился к нему Серёжа не без иронии. — Ийя так хорошо перечерчивала твои чертежи, потанцевал бы ты с ней, а я с Руфиной.
— Да, да, — обрадовался Алёша, — я даже не знал, что ты здесь… Совершенно закружился с ученицами.
— И очень хорошо. Ты мало веселишься. Я в первый раз сегодня вижу тебя таким оживлённым.
Ийя подняла на него свои серые, необыкновенно большие и добрые глаза. Они как окна дедушкиного дома. Заглянешь в них — и окажешься в тишине с детства милой большой горницы.
Все чисто в этих глазах, дорого и мило сердцу.
Алёша пригласил Ийю на быстрый вальс.
Ийя всегда преображалась в танце. Она, будто мотылёк рядом с молодым коренастым медведем, порхала, как бы ускользая от попыток Алёши наступить ей на ногу. Не он, а она вела его. Вместе с хорошим певцом поёт и безголосый. Ему легко было танцевать с нею.
С нею ему всегда было легко, потому что он никогда не задумывался, что нужно сказать, как должно себя вести.
А Серёжа танцевал чопорно и строго. Так танцуют на балах при начальстве только курсанты военных училищ.
Каждое движение Серёжи было отчётливо, как буква в написанной им строке. И сейчас он будто не танцевал, а писал экзаменационное сочинение, боясь пропустить хотя бы одну запятую.
— Устала я, — вдруг сказала Руфина, выходя из танца.
— А я не устала, — послышался голос Капы, и она так молниеносно, так цепко положила свою руку на Сережино плечо, что ему уже неудобно было сказать: «Я не хочу танцевать с тобой, мышонок». К тому же он распорядитель, а распорядители обязаны быть особенно обходительны.
Счастливая Капа закружилась в первом настоящем бальном танце, которого она так ждала. Кружась, она шепнула Серёже:
— Как я рада, Серёжа, за Руфу. — А потом, на другом повороте, она досказала: — И за твоего брата Алексея Романовича.
Сергей едва не вскрикнул. Никто ещё не жалил его так больно. Но Серёжа сдержался и не назвал её змеёнышем.
Только подумать…
Нет, никто не знает, с какого возраста язык девчонок начинает вырабатывать яд. Наверно, очень рано. Потому что он им заменяет кулаки мальчишек и позволяет обороняться и наступать.
Зачем? Скажите, зачем он писал Руфине письмо, которое напрасно теперь лежит в левом внутреннем кармане его пиджака, у самого сердца? Трепетного. Бьющегося. Обманувшегося сердца.
