Т. 4. Сибирь. Роман - Марков Георгий Мокеевич (читать книги онлайн бесплатно полностью .TXT, .FB2) 📗

— Во, во! Убит и он. А Филиппа Коноплева помнишь? Тоже со мной на заработки на Кеть ходил. Мужик был как писаный — красивый, сильный. Один с лодкой против течения управлялся. И он убит.

— Да что же это делается, папаня? Конец-то этому будет или не будет! — воскликнула Маша и выразительно посмотрела на Катю. Та вначале не поняла, чем вызван этот взгляд, что хочется Маше сказать ей? Может быть, только то, что это напоминает разговор с солдатом дорогой?

— Конец-то будет когда-нибудь, да много ли вот работников у царя останется — неизвестно. Из моей артели, с которой на Кеть ходил, половины нету. — Лукьянов тяжело опустился на табуретку у стола, втянул голову в острые, приподнятые плечи. При упоминании отцом о Кети Маша вновь посмотрела на Катю. Только теперь Катя поняла значение этого взгляда. Лукьянов сам заговорил о Кети. Может быть, конечно, он уже призабыл свою гневную вспышку утром, а может быть, обмяк душой, понял, что ни дочь, ни ее городская подружка не причинят ему никакого беспокойства с этими учеными бумагами, которые у него под большим замком в ящике. Зря на дочь взъелся, да и не гостеприимно получилось.

Почувствовав, что Лукьянов настроен добродушно, хотя и грустно, Катя присела к столу напротив него. Почти целый день она молчала, думала, и сейчас ей очень хотелось поговорить. Как знать, может быть, Лукьянов и расскажет что-нибудь интересное о Ване Акимове, о путешествиях по сибирским рекам, а если расскажет что-нибудь про тайгу, про труд людей, которые в ней обитаются, она тоже будет довольна. По возвращении в Петроград ей наверняка придется делать сообщение перед комитетом.

Степан Димитриевич как-то интуитивно угадал настроение Кати. Еще утром ему показалось, что она из тех молодых людей, которых все окружающее интересует и они не чуждаются старших по возрасту, хоть те и превосходят их по годам в два-три раза.

— Я вот слушала сейчас ваш разговор с Машей — мороз по коже пошел… Поднимется деревня, Степан Димитрич? Как, по-вашему? — сказала Катя.

— Нету сил, Катя, у деревни. Опустошила ее война. Головы не приложу, что дальше будет. — Лукьянов задумался, помолчал, но вдруг как-то встрепенулся, заговорил торопливо и не по-обычному нервно: — Откуда же ей, деревне, силу взять? Лучшая ее сила полегла навозом в землю. Пока подрастут новые работники — пройдут годы. И ничего не сделаешь, и этой беде ничем не поможешь.

«Помочь, впрочем, можно, Степан Димитрич. Помочь можно революцией, свержением старого строя», — подумала Катя, но выразила эту мысль более осторожно.

— А может быть, переменятся порядки? Перемена принесет обновление жизни…

— От порядков наших изныл народ. Это правда. Да только не простое это дело — обновить жизнь. Как помню себя, говорят об этом люди, а пока бег на месте.

«Неужели Ваня, путешествуя с ним по Кети, не убедил его в правоте революционных идеалов?» — снова подумала Катя, пристально всматриваясь в неподкупно строгое лицо Лукьянова.

— Ну уж нет… Самосознание народных масс растет, — сказала Катя и покраснела, застеснявшись, поняв, что произнесла слова книжные, хотя и правильные по существу.

Лукьянов бросил на Катю вопросительный взгляд и отвел свои разноцветные глаза в сторону.

— Плакальщиков, Катя, о народе развелось больше, чем надо. А толку от них ни на грош.

Лукьянов сказал как отрезал. Он отвернулся к окну, и Кате стало ясно, что пустословие не в характере Лукьянова. «Не верит мне, не верит нисколечко», — обиженно подумала Катя, ко сразу же урезонила себя: «А почему, собственно говоря, он должен быть с тобой откровенным? Странная претензия! Чем ты могла вызвать его расположение?» Самое лучшее сейчас — изменить бы тему и тон разговора, пока окончательно не оборвалась нить, которая как-то еще связывала их. Катя это почувствовала остро, до смятения. Но она не знала, о чем заговорить, какую струну тронуть Из тех невидимых струн, которые вели к тайникам души этого человека. Выручила Татьяна Никаноровна.

— Отец, ты расскажи-ка девкам про грабеж на тракте. Ой, страхи господние!

— И все-то ты норовишь запугивать, — усмехнулся Степан Димитриевич, переводя взгляд с жены на Машу и Катю.

— Ну, а как же! Как, по-твоему, может материнское сердце в спокойствии быть? Она вон, Марья-то, за нонешний год третий раз пришла. Этот раз хоть не одна, а в прошлые разы?

Татьяна Никаноровна, как всегда, торопилась. Она схватила бадейку с пойлом корове и вышла во двор, не зная, будет ли отец рассказывать дочери с подругой о каком-то страшном происшествии или отмолчится. Случалось с ним и такое прежде.

— Ой, расскажите, пожалуйста, Степан Димитрич! — вскинув на Лукьянова просящие глаза, взмолилась Катя, не упуская случая продолжить разговор, пусть даже совсем не о том, о чем ей хотелось.

— Это нам сегодня в Старо-Лукьяновке у Федосьи рассказали, — спокойно начал Лукьянов. — Так ли было или молва приукрасила — сказать не могу. За что купил, за то и продаю. Будто так дело было. Выехала из Томска почтовая подвода. Везли на этот раз деньги сиротам и солдаткам. На подводе — почтарь-калека да ямщик годов восьмидесяти. Ну, едут себе тихо-мирно, вдруг за Подломным в логу встречает их артелка варнаков: «Стой-постой!» Остановились. Почтаря они повалили, заткнули ему рот тряпкой, чтоб не орал, а старика огрели палкой по башке. Много ли ему надо? Ну, забрали сиротские деньги и скрылись. Сказывают: рыщут теперь полицейские по всем деревням. Да где их, грабителей-то, возьмешь?

— Слышали и мы с Машей об этом же, Степан Димитрич, — сказала Катя.

— Двое полицейских нас обогнали. Спешно куда-то скакали. А вслед за ними почтовая подвода под охраной, с солдатом, — добавила Маша, переглядываясь с Катей и как бы получая ее согласие на этом и закончить сообщение отцу о встрече на тракте. О том, как Карпухин велел их подвезти, рассчитывая, по-видимому, в Семилужном устроить увеселение, девушки рассказывать не стали: было в этом что-то недостойное, скабрезное.

— Пиши — пропало!.. Тут по Сибирскому тракту не такие дела делались. Караваны с золотом грабили. Я шито-крыто до сей поры. А уж сумку-то с сиротскими деньгами найдут где запрятать. — Лукьянов усмехнулся. — Гм, двое полицейских! Хвати, так они, эти полицейские, в доле с варнаками… Нашли кого грабить, будь они прокляты! Пусть эти деньги сирот и вдов встанут у них поперек горла!

«О, да он в гневе беспощаден!» — с искоркой удовлетворения подумала про себя Катя, заметив, как разноцветные глаза Лукьянова сощурились и засверкали в сумраке каким-то металлическим отливом.

— Ты вот меня про деревню спрашивала, Катя: поднимется ли, дескать? — помолчав, заговорил Лукьянов, озабоченно морща лоб и постукивая длинными пальцами о столешницу. — Шибко трудное это дело. Лучшую силу взяла война. Заколыхалась деревенская жизнь, и теперь ничем не остановить эту тряску. Уляжется само по себе — ладно, а не уляжется — другим временам придет начало. Коренное с места стронулось, — как бы заключая свою мысль, прихлопнул ладонью о стол Лукьянов.

Кате хотелось спросить Лукьянова, в чем ему представляется выход деревни из встряски, о которой он сам заговорил, но дверь широко открылась, и на пороге показалась Татьяна Никаноровна, да не одна, а с каким-то мужиком позади.

— К тебе, Степан, вон от старосты, посыльный, — сказала Татьяна Никаноровна и отступила от двери в сторону.

Посыльный был с батожком в руках, в тулупчике под опояской, в черных пимах, в шапке-ушанке, надвинутой на заросшее бородой морщинистое лицо. Лукьянов встал, шагнул навстречу, пригласил посыльного присесть, но тот замахал рукой, дребезжащим от старости голоском сказал:

— Нет, нет, Степаха, побегу. Староста велел вечером обойти всех. На сборню поутру. И не вздумай не прийти. Загрызет он меня.

— А чего он собирает-то? Опять царю солдаты понадобились? — спросил Лукьянов. Он и предположить не мог, что не староста, а сам Судаков и его сторонники подослали старика с этим наказом.

Посыльный закрутил головой.