Последняя ступень (Исповедь вашего современника) - Солоухин Владимир Алексеевич

Директор крупнейшего металлургического завода, у которого сорок девять тысяч рабочих и семь тысяч инженерно-технического состава, говорил мне, когда я был еще корреспондентом «Огонька», что если бы ему разрешили, он вместо каждых десяти, а то и пятнадцати инженеров на своем заводе держал бы одного, но настоящего делового инженера. Платил бы ему вместо ста десяти рублей тысячу, даже две тысячи рублей в месяц, ну, так он и работал бы, с него можно было бы спросить. Но не разрешают директору завода, даже в интересах производства, распоряжаться инженерами таким образом. Научили их, надавали дипломов, так надо же их куда-нибудь девать. Вот и напичкали ими все производства, вот и прозябают они там, получая меньше рабочих, не пользуясь у рабочих никаким авторитетом и только путаясь у производства под ногами, фактически паразитируя в организме производства. Чем же занимаются они, спросите вы? А вот извольте. «Социологи опросили руководителей одного крупного станкостроительного завода, и выяснилось, что те ежемесячно проводят 56 совещаний по оперативным вопросам и пятнадцать по специальным». Значит, более семидесяти совещаний в месяц. Да еще, наверное, преуменьшили руководители. Если вычесть выходные, получается по три совещания в день. Каждое совещание, пока соберутся, пока разойдутся, не меньше часа, а то и два. Вот и уходит время. Это я вычитал в «Крокодиле» в статье «Имитация деятельности». Октябрь 1975 года.

Это касается всех отраслей нашего хозяйства, это все полуфабрикаты, средний и серый уровень, ибо образование наше растеклось вширь, а не стремится в высоту и в глубину. Общество тоже ведь может быть тонкой и прочной выделки, а может быть штапельным, на уровне ширпотреба.

Я ничего не говорю, выходят и у нас хорошие инженеры в каждой области, и ученые, и профессора, странно было бы, если бы не выходили. Но чем тут хвастаться? Неужели не выходили бы они и в России, если бы она уцелела и прошла пятидесятилетний путь развития, если уж они выходили и тогда, причем лучше нынешних?

И вот что я вам скажу: настоящие, редкие специалисты получаются у нас не благодаря общественной системе, а вопреки ей. Система наша (хотя бы и в литературе, и в живописи, и в театре, равно как в науке и на производстве, стремится все свести к среднему уровню. Нивелировать, растворить в коллективе. И только вопреки ей некоторые талантливые и яркие личности вырываются из общего серого и среднего уровня.

Потом это ведь только сперва пошумели: давай, давай, все на рабфаки и в вузы. А теперь знаете какой лозунг, которым потчуют нашу сельскую молодежь: «Девушки, на фермы, юноши, на трактора!» Равенство-то равенством, но кому легче поступить в хороший институт — сельскому пареньку или москвичу?

Да, чуть было не забыл о хваленом всеобщем образовании. Оно, конечно, всеобщее, но знаете ли вы, что в последние два-три года в каждой области Российской Федерации закрываются по двести школ. [60] Я был в Туле на открытии памятника Толстому, и там один обкомовский деятель произносил речь. Коснулся того, что Толстой открыл в Тульской губернии двадцать школ для крестьянских ребятишек. А местный писатель, который стоял сзади, мне и шепнул: «А в этом году в Тульской области сто школ закрыто». Я подивился, а потом копнул в других областях. Оказывается, всюду одна и та же картина — катастрофически закрываются школы.

— Но почему?

— Некого учить, нет детей.

— Потому что люди уходят в города?

— Тогда в городах прибавлялись бы школы. Вообще нет детей. [61] Доруководились народом до очевидного вырождения народа. В этом году и у нас в селе закрылась школа, а существовала с 1880 года. Спрашиваю у бывшей учительницы Антонины Кузьминичны, почему закрыли?

— На четыре класса три ученика.

— А когда я учился с 1930 по 1934 год, сколько у нас было в четырех классах, не помните?

— Сто четырнадцать, — ответила мне Антонина Кузьминична — Сто четырнадцать, а теперь три. Вот вам и всеобщее образование.

И вообще надо сказать, что у страны сейчас тяжелеют окраины и легчает, истончается середина. Как думаете, что произойдет с большой льдиной, если ее середина истончится, а окраины утяжелятся? Я думаю, что ее разломает на части. [62]

— Ты имеешь в виду количество населения? — уже без игры, без кувальдяги, а с серьезным интересом спросил Кирилл.

— Да, и численность населения тоже. «Мы видим итог концентраций». Принесла все-таки эта концентрация свои плоды. Считается, что нас, русских, по-прежнему много, а на самом деле никто не знает, сколько нас осталось в результате этих концентраций и перетасовок. Кроме того, у них у всех огромная деторождаемость — в Узбекистане, в Азербайджане, в Киргизии, в Грузии. Но это лишь половина дела. Окраины тяжелеют и наливаются соком, а середина истончается и скудеет не только количеством населения, но и морально, идейно, если хотите, исторической потенцией, историческим тонусом.

Они все еще чего-то хотят, у них есть еще какая-то центростремительная, объединяющая их, движущая, поддерживающая на плаву истории, сила.

Да хотя бы отношение к нам их уже объединяет. Хотя бы стремление к большей самостоятельности, а то и к полной самостоятельности, к отделению. Сейчас, когда каждая, самая задрипанная бывшая колония с населением в несколько миллионов человек становится самостоятельным государством и посылает своего представителя в ООН, какой же соблазн для наших республик. Чем же мы хуже? — говорят они. То есть там бурлит проснувшееся национальное самосознание, оно их объединяет и цементирует. В стремлении к самостоятельности, хотя бы и неполной пока, грузинские, азербайджанские и узбекские интеллигенты тотчас находят общий язык с крестьянином и даже, может быть, с руководством. Все хотят одного и того же. Проснувшееся и культивируемое национальное самосознание заставляет их активно рыться в своей истории, переоценивать многие факты в ней, отыскивать новые подтверждения своей древности, своего бывшего величия, беречь и лелеять каждый кирпичик прошлого в области архитектуры, музыки, живописи, войн, государственности, ибо все работает на укрепление национального самосознания, на их желание быть самостоятельными и независимыми.

А что хотим мы? Что бурлит в нас? Что греет нас, русских (остатки русских) на этой земле? На какой проблеме найдем мы, интеллигенты, общий, объединяющий язык с колхозником и рабочим? Строительство коммунизма? Но, милые, кто же теперь всерьез верит в строительство коммунизма? Кто же теперь об этом серьезно думает, и знает ли кто-нибудь в целом свете, начиная с вождей, что такое коммунизм? Что конкретно должны мы построить? И чем этот коммунизм должен отличаться от того социализма, который, считается, уже построен?

Никита объявил, что коммунизм будет построен через двадцать лет. Мужики начали считать: восемнадцать, остается семнадцать… Вот и двадцать прошло, но что же изменилось в жизни общества? Хоть что-нибудь изменилось?

Нет, строительство коммунизма давно уже не движущая сила нашего общества, а фикция, пустой звук. Выполнение пятилеток. Я спрашиваю, какова идея нашего существования? Чего мы хотим?

А они хотят. Они хотят самостоятельности. Поэтому в огромной территориально стране развиваются и нарастают центробежные силы. Не центростремительные, ибо нечем нам их всех вокруг себя объединить, коль скоро мы и сами не знаем, что нам нужно, а центробежные. Каждая нация тянет в свою сторону, нетрудно догадаться, чем все это может кончиться.

Я недавно получил злое письмо. Оно крайнее, экстремистское, фашистское в своем роде. Но ведь не один же он там такой. Он только с большей резкостью выразил свои идеи, которые там бытуют. Вот оно, это письмецо, целиком и в точности:

ГЕОРГИЮ МАРКОВУ

АЛЕКСАНДРУ ЧАКОВСКОМУ

ВЛАДИМИРУ СОЛОУХИНУ