Наши - Довлатов Сергей Донатович (список книг TXT) 📗
Успенскому дали пять лет в разгар либерализма.
А Пикулю – квартиру в Риге…
В старости тетка много читала. Книг с автографами не перечитывала. Возле ее кровати лежали томики Ахматовой, Пастернака, Баратынского…
Когда тетка умерла, библиотеку сразу же распродали. Предварительно брат и его жена вырвали листы с автографами. А то неудобно… Незадолго до этого тетка прочитала мне стихи:
Жизнь пройдена до середины, А я все думаю, что горы сдвину, Поля засею, орошу долины, А жизнь давно уже за половину..
– Стихи одной поэтессы, – улыбнулась тетка.
Я думаю, она сама их написала. Стихи, конечно, неуклюжие. Первая строчка – буквально цитата из Данте.
И все-таки эти стихи растрогали меня.
Жизнь пройдена до середины, А я все думаю, что горы сдвину…
Тетка ошиблась.
Жизнь подходила к концу.
Исправить опечатки было невозможно,..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Биография теткиного мужа Арона полностью отражает историю нашего государства. Сначала он был гимназистом. Потом – революционным студентом. Потом – недолгое время – красноармейцем. Потом – как это ни фантастически звучит – белополяком. Потом опять красноармейцем, но уже более сознательным.
Когда гражданская война закончилась, дядя Арон поступил на рабфак. Затем он стал нэпманом и, кажется. временно разбогател. Затем кого-то раскулачивал. Затем он чистил ряды партии. Затем его самого вычистили. За то, что он был нэпманом…
На собрании мой дядя произнес речь. Он сказал:
– Если вы меня исключите, я должен буду рассказать об этом жене. Что вызовет дикий скандал. Короче, решайте сами…
Товарищи подумали и решили:
"Исключить!"
Затем его, правда, восстановили. Мало того, дядя Арон так и не сидел.
Он стал административным работником. Он был директором чего-то. Или заместителем директора по какой-то части…
Сталина мой дядя обожал. Обожал, как непутевого сына. Видя его недостатки.
Пластинки с речами генералиссимуса хранились в красных альбомах. Были такие альбомы со шнурками и рельефным портретом вождя…
Когда Сталин оказался бандитом, мой дядя искренне горевал.
Затем он полюбил Маленкова. Он говорил, что Маленков – инженер.
Когда Маленкова сняли, он полюбил Булганина. Булганин обладал внешностью захолустного дореволюционного полицмейстера. А мой дядя родом был как раз из захолустья, из Новороссийска. Возможно, он честно любил Булганина, напоминавшего ему идолов детства.
Затем он полюбил Хрущева. А когда Хрущева сняли, мой дядя утратил любовь. Ему надоело зря расходовать свои чувства.
Он решил полюбить Ленина. Ленин давно умер, и снять его невозможно. Даже замарать как следует и то нелегко. А значит, невозможно отнять любовь…
При этом мой дядя как-то идейно распустился. Он полюбил Ленина, а также полюбил Солженицына. Сахарова он тоже полюбил. Главным образом за то, что Сахаров изобрел водородную бомбу. Однако не спился, а борется за правду.
Брежнева мой дядя не любил. Брежнев каялся ему временным явлением (что не подтвердилось)…
В последние годы жизни он был чуть ли не диссидентом. Но диссидентом умеренным. Власова не признавал. Солженицына уважал выборочно.
Брежневу мой дядя посылал анонимные записки. Он писал их в сберегательной кассе фиолетовыми чернилами. К тому же левой рукой и печатными буквами. Записки были короткие. Например:
"Куда ведешь Россию, монстр?"
Иногда он пользовался художественной формой:
"Твои брови жаждут крови!"
И подпись:
"Генерал Нечипоренко"…
Дядя хотел вернуться к истокам ленинизма. А я не хотел. Вот мы и ругались без конца. Уровень полемики был невысок.
~– Немецкий шпион, – говорил я о Ленине.
– Святотатец и болван! – реагировал дядя уже в мой адрес.
Мы затрагивали довольно узкий круг тем: суд Линча, падение нравов, вьетнамская эпопея…
Мой дядя ужасно сердился:
– Фашист. – кричал он иногда, – матерый власовец!..
И вдруг мой дядя умер. Вернее, тяжело заболел. И решил, что ему пора умирать. Ему было 76 лет.
– Вызовите Сережу. – попросил он.
Я сразу же приехал. Дядя лежал на высоких подушках, худой и бледный. Он попросил всех уйти из комнаты.
– Сергей, – очень тихо произнес мой дядя, – я умираю…
Я молчал.
– Я не боюсь смерти, – продолжал мой дядя.
Он выждал паузу и заговорил снова:
– Я честно заблуждался… Мучительно переживал свои ошибки… И вот что я понял. Те святыни, под знаком которых я жил, оказались ложными… Я потерпел идейный крах…
Дядя попросил воды. Я поднес чашку к его губам.
– Сергей, – продолжал мой дядя, – я всегда ругал тебя. Я ругал тебя, потому что боялся. Я боялся, что тебя арестуют. Ты очень невоздержан… Я критиковал тебя, но внутренне соглашался. Ты должен меня понять. Сорок лет в этой… (тут дядя грязно выругался) партии. Шестьдесят лет в этом… (тут дядя повторил ругательство) государстве…
– Успокойся, – сказал я.
– … превратили меня в шлюху, – закончил дядя.
Он сделал усилие и продолжал:
– Ты всегда был прав. Я возражал, потому что боялся за тебя. Прости…
Он заплакал. Мне стало очень жаль его. Но тут приняли медработники и увезли дядю в больницу.
Моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Тетка думала, что его увезут в Свердловскую.
– Ты же старый большевик, – говорила она.
– Нет, – возражал мой дядя. – я не старый большевик.
– То есть как?
– Старый большевик – конкретное понятие. Старый большевик – это кто вступил до тридцать пятого года. А я вступил несколько позже.
Тетка не могла поверить.
– Значит, ты не старый большевик?!
– Нет.
– Все равно, – говорила она, – может, и тебе что-нибудь полагается?
– Возможно, – соглашался дядя, – возможно, и мне что-то полагается. Например, яблоко…
Короче, моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Когда его осматривал лечащий врач, дядя спросил:
– Доктор, вы фронтовик?
– Да, – ответил врач, – я фронтовик.
– И я фронтовик, – сказал мой дядя, – ответьте честно, как фронтовик фронтовику, долго ли я пролежу в больнице?
– При благоприятном ходе событий – месяц, – ответил врач.
– А при неблагоприятном, – усмехнулся дядя, – значительно меньше?..
Он пролежал в больнице недели три. И его привезли домой. Я сразу же его навестил.
Мой дядя казался печальным и тихим. Словно обрел какую-то высшую мудрость.
Однако когда я упомянул в разговоре Че Гевару, дядя насторожился.
– Авантюрист и гангстер, – сказал я.
– Тунеядец и болван! – реагировал дядя. И дальше с огромным подъемом:
– Укажи мне благую идею, лежащую вне коммунизма!..
Тут он неожиданно прервал свою речь. Очевидно, вспомнил наш предсмертный разговор. Виновато покосился на меня.
Я промолчал.
С тех пор мы часто виделись и неизменно ругались. Дядя проклинал рок-музыку, невозвращенца Барышникова и генерала Андрея Власова. Я – бесплатную медицину, "Лебединое озеро" и Феликса Дзержинского.
Потом мой дядя снова заболел.
– Вызовите Сережу, – попросил.
Я сразу же приехал. Дядя выглядел осунувшимся и бледным. На табурете у его изголовья стояли бесчисленные флаконы. Там же интимно розовела вставная челюсть.
– Сергей, – глухо произнес мой дядя.
Я погладил его руку.
– У меня к тебе огромная просьба. Дай слово, что выполнишь ее. Я кивнул.
– Задуши меня, – попросил дядя.
Я растерянно молчал.
– Мне надоело жить. Я не верю. что коммунизм может быть построен в одной стране. Я скатился в болото троцкизма.
– Не думай об этом, – сказал я.
