В синих квадратах моря (Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
— Сыночек… Уеду к Насте, нет сил моих.
Весь день стирала белье, а когда смеркалось, села ужинать. Ей показалось, что кто-то прошел мимо окна: на тюлевую занавеску упала тень. Дарья прислушалась.
— Померещилось, господи…
Но тут снова послышались чьи-то шаги. В дверь постучали. Она набросила на плечи платок, вышла в сени.
— Кто тут?
— Я.
Голос показался настолько знакомым, что Дарья вздрогнула.
— Кто?
— Я, мама, Кирилл.
У матери подкосились ноги…
Очнулась она на кровати. Рядом — сын. Не чудится ли? Сухой ладонью протерла глаза. Кирюша… Она прижала сына, жадно зацеловала щеки.
— Живой. А я-то совсем извелась…
И услышала смех:
— Чудная! Умирать не собирался, мать.
Его лицо желтое, как корка лимона, и нет в нем радости. Осунулся Кирюша. Ей даже показалось, что он вовсе и не смеялся. Тронула его слабой рукой за чуб.
— Откуда ты, сынок? Я же венок бросила…
Он встал, прошелся по комнате, скрипя сапогами. Голос его звенел как струна. Сейнер разбился — это правда. Всех буксир подобрал, а вот боцман погиб. Растерялся парень.
— А я — живой. Доплыл к берегу. Старик на маяке приютил. — Он подошел к шифоньеру, где висела его одежда. — Нельзя мне в порт возвращаться. Я — преступник. Засудят лет на двадцать.
Мать окаменела.
— Покайся, сынок, простят…
Он грубо прервал ее:
— Покайся? Нет! Уеду подальше.
— А я, сынок?
— И тебя заберу.
Ей стало легче.
— Танюшка-то брюхатая, ребенка ждет.
— Сама виновата, я детей не хотел.
Ее словно обдало ледяной водой.
— Заявлю на тебя, сынок. Покайся!
— Не болтай, мать!
Бросив на стул рубашку, он сел. „Покайся“… Не поверят, что без злого умысла ринулся в бурю. Разве забыла мать, как он ходил на „Беркуте“? Штурман напутал курс, а его чуть под суд не отдали. „Нет, уйду“…
Всю ночь она не могла уснуть. Но вот в окно заглянула луна, и, холодея от ужаса, мать увидела, что Кирилл одевается. Она задвигалась, сделала вид, что только проснулась. Зажгла свет.
— Уходишь?
— Пора. Уже светает…
Она сидела на кровати бледная, сломленная. Вот сейчас сын оденется и уйдет, а она останется одна. Дарья Матвеевна встала, кое-как добралась до старого сундука, вынула оттуда свою новую кофту, купленную ей сыном года три назад, надела ее.
— Ты вот что, мать, давай деньги, все что есть. На дорогу, понимаешь?
— А чем я жить буду? — спросила она.
— Нешто наряды думаешь закупать?
В его глазах отразилось желтое пламя ночника. Ей даже страшно стало. Неужто сыну ничего не свято? Перед глазами туман пошел. И вдруг она увидела себя молодой, счастливой. Гордая, веселая шла по Москве, куда приезжала погостить к брату, а рядом с ней он, семилетний Кирюша. „Мамка, а что там на Кремле горит?“ Она отвечала: „Красная звезда, сынок. Твой батя тоже вот носит на пилотке звездочку…“ Потом она увидела себя в деревне. Кириллу семнадцать. Он купил ей на свою первую получку новую блузку. А вот она вся в слезах читает письмо мужа с фронта: „Утром отбили у врага белорусское село. Ох и зверствовали фашисты! Полицаи, сволочи, тоже старались. Одного поймали жители, в погребе спрятался. И что ты думаешь, Дарья! Сын Евдокима Петровича Макарова, моего друга, пулеметчика. Надо бы судить подлеца, да не мог вынести позора старый солдат. Тут же из винтовки в упор…“
Она очнулась. На столе тикали часы, а сын стоял у двери. Вот он колюче скосил на нее глаза:
— Обо мне никому ни слова!
Ей казалось, что она ослышалась. Встала, взяла его за руку.
— Сынок, я ж тебя вырастила. Горе ты мое… Покайся, ради меня. И я с тобой в тюрьму.
Он вырвал руку.
— Хватит слез. Кто меня пощадит? Боцман-то утонул.
„Убийца, мой сын — убийца!“ Как же это она раньше не подумала об этом? Глухо сказала:
— Тебя судить надо…
У Кирилла под глазом суматошно забилась жилка.
— А тебе легче станет, да?
Она не шелохнулась. Кирилл подошел, тронул ее.
— Мать, я…
Она подняла худые руки, словно защищаясь от удара:
— Уходи!..
А вскоре Дарья Матвеевна получила от сына письмо. Дрожащими пальцами надорвала конверт. „Мать, прости. И за себя и за отца. Обласкан я жизнью был, вот и поплатился. Теперь не скоро свидимся. Пять лет… Ты вот что, мать, помоги Тане, дитя сберегите…“
У матери вновь проснулась любовь к сыну, теперь она только и думала о нем. Ей было радостно, что и Таня ждала его.
Но вернулся Кирилл из тюрьмы злой, нелюдимый. Стал пить. В семье пошли скандалы…
„И что мне с ним делать“, — подумала сейчас Дарья.
Уже совсем стемнело. Она зажгла свет. Кирилл проснулся, он сидел на кровати и курил. Мать сказала:
— Сынок, доколе так будет? Ни одна женщина тебя терпеть не станет. Всю неделю где-то скитался, а у меня всякие думы… Танюше, чай, нелегко, сходил бы, помирился.
Кирилл сердито фыркнул:
— Ломается Танька, красулю из себя строит. Кормил, одевал, а что пью, так нешто она деньги дает?
— Ох, сынок, гляди еще в тюрьму угодишь.
Кирилл с горечью рассказал матери, что не берет его на судно начальник порта. Старое припомнил, попрекать стал аварией. Он умолчал о том, что видел Таню в порту. Шла она с каким-то матросом. „Видать, нашла себе хахаля“, — с болью в душе подумал Кирилл. Еще на той неделе он собирался к ней, и сейчас это желание еще больше окрепло.
— Съезжу к сынку, — сказал он, смяв окурок.
— И я с тобой.
— Не надо, мать. Чего трястись в поезде? Я скоро вернусь.
— Феденьке вот гостинец передай, — она достала из сундука кулек с конфетами.
Он взял, небрежно положил в карман кожаной куртки. Мать протянула ему десятку.
— В столовке поешь.
Она села на диван, глядела, как он собирался. Зачем это он в ночь? Кирилл словно угадал ее мысли.
— К утру хочу быть в порту. Пойду еще раз к начальнику, может, возьмет. Поезд идет в три ночи. Как раз поспею.
Мать только вздохнула.
…Рубцов пересек сопку. А вот и домик. В окне горит свет. Кирилл прильнул к холодному стеклу. В груди колыхнулось сердце — за столом с Таней сидел какой-то мичман. „Ишь, рыжуха, — стиснул зубы Кирилл. — Я тебе сейчас покажу…“
Рубцов выпил по дороге, и теперь в голове шумело. Он вынул из-за голенища сапога нож и хотел было шаг-путь на крыльцо, как увидел, что мичман собрался уходить. Кирилл притаился за углом.
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышли жена и мичман. Она была в белой блузке, без платка, а гость в кителе. Кирилл услышал:
— Таня, заходите к нам, Варя одна скучает. А что, Кирилл не приходит?
— Изболелась душа… Только бы не брал в рот зелья, а так он добрый.
У Рубцова отлегло от сердца. Будто вся тяжесть прошлой жизни разом свалилась с плеч. Впервые после возвращения из тюрьмы он с теплотой подумал о жене: „Красива Танюха, ежели засматриваются хлопцы. И чего ты, жизнь, стала мне поперек горла?..“
Дремал льдисто-серый залив.
Плотные сумерки все скрыли вокруг. Волны тихо плескались у борта, навевая грусть. С верхней палубы Крылов видел, как далеко у островка проплыли красно-белые огоньки. Это ловили рыбу сейнеры. Игорь перевел взгляд в сторону берега. Таня просила обязательно прийти. Зачем — он и сам не знал. Может, Кирилл объявился?
К нему подошел старшина Русяев — среднего роста, кареглазый, с ухмылкой.
— На вахту не опаздывай, — сказал он.
— В город, понимаешь, позарез надо. Устрой, а?
— Сдурел, что ли? Лейтенант с меня стружку снимет, — старшина сделал паузу, потом жестко добавил: — И вообще, зря ты с Танькой… Старше тебя лет на десять.
Глаза Игоря стали злыми.
— Ладно, за тебя отстою вахту, только возьми добро у командира БЧ, — смягчился Русяев.
У трапа, что вился змейкой на сигнальный мостик, Крылов увидел Грачева и сразу к нему. Выслушав матроса, Грачев поскреб пальцами щеку, размышляя о чем-то, потом перевел взгляд на ботинки.
