Т. 4. Сибирь. Роман - Марков Георгий Мокеевич (читать книги онлайн бесплатно полностью .TXT, .FB2) 📗

— Ишь ты! Это, значит, как же?

— А так, говорит: были — и нету! На их место поставим своих, из бедняков, кому хомут шею трет и днем и ночью…

— И поверь мне, Анисьюшка, сделают, как говорят, и взыскивать будет не с кого. С народом шутки плохие.

— Ой, плохие шутки с народом! Уж коли захочет — поставит на своем, — согласилась Анисьюшка и заторопилась домой. — Ну, тетка Степанида, я побежала. Прощевай до вечера. Кинуть сенца корове и овцам не забудь…

— Помню, Анисьюшка, помню.

Когда шаги Анисьюшки смолкли, Катя подала голос:

— Доброе утро, Степанида Семеновна!

— О, да ты проснулась, голубушка?! Небось Анисья разбудила. Громогласная она. Привыкла кричать со своим мужем. Искалеченный он. Мало что руки и ноги нету, глухой, как стена. Снарядом его шибануло. Едва, сказывают, из-под земли отрыли. Как спалось-то? Не знаю вот, как тебя родители нарекли?

— Катей зовут меня. А спалось мне хорошо, Степанида Семеновна.

— Ну раз так, вставай. Я сейчас только на крыльцо выйду, посмотрю, не бродит ли кто поблизости. Погода-то хоть и не к тому, а все-таки…

Однако Степанида Семеновна не успела выйти: в сенях послышался топот, и, широко распахнув дверь, в избу вбежала запыхавшаяся Анисьюшка.

— Тетка Степанида, ты послушай, чо деется на белом свете! — торопливо заговорила женщина. — Та молоденькая-то сбежала из скотной избы урядника. Ищут ее Феофан со старостой по всему селу. Сказывают, лихоимка-то толстая, которая на сходке распиналась, велела землю взрыть, а беженку найти…

— Ну и слава богу, Анисьюшка, что девица сбежала. Ни в чем она не виновата. — Степанида Семеновна повернулась к иконам, перекрестилась.

— Пошли ей, царица небесная, удачи, — громко подхватила Анисьюшка и, вытянув шею, замахала трехперстием, стараясь не отставать от старухи.

— А сказывают, нет ли, Анисьюшка, как она побег свой учинила? — спросила старуха, встав под полатями и рассчитывая, что Катя услышит весь разговор.

— Как же, тетка Степанида, сказывают! И прямо чудеса какие-то! Рано утром Феофан будто понес ей еду. Открыл замок, входит в избу, а в ней — никого. Он к окну — окно цело. Он на печь — там пусто. Он в подполье — и там никого. Стал он потолок простукивать — все плахи на месте. Побежал на улицу: окно как было с осени забито, так и стоит. Следов — никаких. Снегу надуло вокруг на два аршина. Сгинула — и все! Феофан-то, сказывают, бормочет: «Оборотка эта девка! Ей-богу, оборотка! Через трубу ушла!»

Степанида Семеновна покачала головой, с укором сказала:

— Оборотка… Дурень Феофан. А ей, может, сам господь бог помогал. Тогда как?

— Вот то-то и оно, тетка Степанида, — согласилась женщина и, сожалея, что ей нужно торопиться на молотьбу, скрылась за дверью.

— Слышала, дочка, как тебя урядник-то малюет? — с усмешкой спросила старуха. — Ах, негодяй, ах, казнокрад!..

— Слышала! — весело сказала Катя и спустилась с полатей.

— А все ж поберегись, дочка. Все они сейчас обшарят: и дома, и овины, и бани. Знают ведь: в такую погоду из села ходу нету…

— А к вам придут?

— Могут. А ты не бойся. Поешь сейчас — и снова на полати. От печки заслоню тебя мешком с шерстью, а с этого краю сама лягу. Только не прослушать бы их в воротах, хоть и скрипят они у нас — за версту слышно.

Катя сбегала на улицу, вернулась, вздрагивая:

— Ну и метет! Сильнее, чем ночью!

Она умылась над лоханью, подсела к столу. Старуха придвинула глиняную кружку с молоком, клинообразный ломоть ржаного хлеба и себе взяла такую же кружку, такой же кусок хлеба. Только в ее кружке была вода. Кате стало стыдно перед старухой. «Себе отказывает, последнее мне отдает», — мелькнуло в голове.

— Много вы мне налили, Степанида Семеновна. Дайте отолью вам, — предложила она, берясь за свою кружку.

— Молоко, дочка, есть. День у меня сегодня постный, — успокоила старуха Катю и принялась угощать ее. — А ты ешь, не смотри на меня. По моим годам мне еды-то вот столечко требуется! — Старуха выставила жилистую руку, оттопырила скрюченный мизинец.

Катя быстро выпила молоко, съела хлеб и полезла На полати.

— А коли станет скушно там, можешь сойти снова. Я пока приберусь тут, — сказала старуха.

— Помочь вам, Степанида Семеновна, не надо? — спросила Катя, испытывая острое желание приняться за какое-нибудь дело.

— Управлюсь, дочка. Спешить мне некуда. А ты все-таки полезай. Не ровен час, нагрянут. Ничего тут не оставила? — Старуха осмотрелась.

— Все на мне, бабушка, кроме полушубка. А он на полатях.

Катя мелькнула юбкой и скрылась. Свернувшись клубком, она лежала неподвижно, прислушиваясь к свисту вьюги. «Кто же это придумал насчет моего освобождения? Маша? Тимофей? Петька? А может быть, сам Лукьянов? Ну, кто бы ни придумал, придумал хорошо!.. Если не накроют меня здесь, ускользну в Томск, а там, может быть, и Ваню встречу».

— Не спишь, дочка? — вдруг послышался голос Степаниды Семеновны. Она карабкалась на полати.

Катя схватила ее за руку, стала помогать.

— Залезу, дочка, не первый раз.

Старуха легла на самом краю полатей, почти рядом с Катей!.

— Придут сейчас, — сказала она с уверенностью, будто кто-то невидимый сообщил ей об этом.

— Откуда вам известно? — спросила Катя.

— По времени пора бы.

Они лежали молча. Катя напрягала слух: не скрипят ли ворота? Не подымаются ли по ступенькам крыльца староста с урядником? Но никакого скрипа со двора не слышалось. Все так же свистел ветер за стеной, и рядом, с хрипом в груди, дышала Степанида Семеновна.

— А ты, дочка, замужняя, нет ли? — спросила вполголоса старуха.

Катя давно ждала этого, зная, что такой человек, как Мамика, не оставит ее без расспросов.

— Не успела еще, бабушка, замуж выйти. Жизнь у меня такая…

— Какая бы жизнь ни была, а замуж выходить надо. Уж так господом богом нам начертано.

— Да ведь за кого попало выходить замуж страшно, а желанного еще не встретила.

— Ищи, милая, нареченного. Муки мученические — быть всю жизнь с чужим. По себе знаю. Два мужа судил мне господь. Первый когда умер, я осталась вдовой с тремя детьми… Ну, поначалу трудно было, а все ж почуяла свободу. С души-то будто цепи свалились. Восемнадцать годов прожила я вдовой. Наравне с мужиками в поле и в обчестве. А в сорок два вышла замуж снова. Когда второй муж умер — прожили мы с ним всего-то восемь годков, — показалось мне: померк белый свет. Хоть и был он не всегда ровный и ласковый. Случалось, и бивал меня…

— Да что вы говорите?! За что же? — Катя поднялась на локоть, удивленная словами старухи.

— Да ни за что, дочка. Поверье ведь есть: от мужниных кулаков молодеет баба.

— Дикое поверье, Степанида Семеновна! — возмутилась Катя.

— Ну не скажи, — спокойно возразила старуха. — Приметила я и по себе, и по другим бабам: синяки пройдут, и становишься ты вроде на личность лучше, краше, а на тело крепче и моложе…

— Что вы, Степанида Семеновна, говорите?! Да разве можно допускать рукоприкладство! Это же варварство!

— А уж как хочешь называй, а только говорю тебе от души, — убежденно сказала старуха.

Катя ушам своим не верила. «Боже мой, как же глубоко вкоренилось невежество!.. И ведь это говорит старая, мудрая женщина, голос которой смиряет страсти всего села… Чего же ждать от других крестьянок, более забитых судьбой!»

— А найдешь нареченного, дочка, сердце само тебе скажет: он. Оно никого больше не примет, — продолжала Степанида Семеновна, ничуть не смущенная несогласием с ней, которое так горячо и запальчиво высказала ее нежданная гостья.

Вдруг завизжали ворота, заскрипели ступеньки, и клубы морозного воздуха ворвались в широко распахнутую дверь. Катя сжалась в комок, застучала в висках кровь, сердце забилось сильными толчками. «Урядник!» — промелькнуло в голове. Но вот дверь захлопнулась, кто-то с разбегу шлепнулся на середину избы, и Катя услышала громкий веселый смех Петьки Скобелкина.

— Барышня, эй, барышня, а тебя, оказывается, волки слопали! — Смех душил Петьку, он катался по полу. — Бабка Степанида, не бойсь, не придут. Сидят горюют, трясут штанами. И толстуха там небось тоже подмокла…