Твоя заря - Гончар Олесь (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
Чьи-то ловкие руки уже распарывали одежду, оголяли мускулистое тело комбайнера с могучей грудной клеткой, плотное туловище в пятнах кровоподтеков - следах удара.
Синяки врач ощупал с выражением недовольства, все время словно на кого-то сердясь. Оказалось, что сломано несколько ребер.
- Здорово же вы его помяли...
- Но мы! - резко и торопливо возразил Дударевич, однако врач оставил его слова без внимания.
Потерпевший находился, видимо, в состоянии глубокого шока.
- Серьезное положение? - спросила Тамара.
- Даже критическое,- не удостоив ее взглядом, буркнул врач и распорядился. - На стол!
И дальше тут уже вступал в силу свой распорядок., Врач, не проявив ни малейшего интереса к тем, кто привез сюда потерпевшего, кто спасал его на трассе, вышел из палаты вслед ла санитарками в халатах, за носилками, которые прогибались под грузным телом степняка. Все они, эти медработники, живущие в постоянной готовности, привыкшие в любое время суток принимать на себя боль чьихто несчастий, в процессе осмотра пациента поразили Тамару своим почти безразличием, как бы притупленным восприятием человеческой боли, хотя это и сочеталось у них с безупречной профессиональной вышколенностью и расторопностью. "Привычка или что это? - подумала Тамара.- Или мое впечатление поверхностно? Ведь разве можно когда-либо привыкнуть к мукам человека, к боли, к чьим-то страданиям?"
В комнате теперь остались только они трое и дежурная сестра, толстая, с двойным подбородком особа, в очках, с выражением неподкупности па лице, служебной строгости в каждом жесте. С немым укором вытерла она кровавое пятно на полу, не спеша вымыла руки под краном и села за стол, с глубокомысленным видом уткнувшись в свои медицинские бумаги. Тамара не раз замечала, как много бюрократической писанины развелось в медицинских учреждениях, каждое несчастье сразу же обрастает здесь кипой казенных бумаг, если кому-то и нужных, то разве что ведомственным формалистам для перестраховки, а больному от этих бумаг ни холодно ни жарко... Наверное, и эта такая же бюрократка, напустила на себя мину неприступности, явно преувеличивает роль своей личности в истории. Вместо дела сидит, как скифская баба, надув щеки, скрипит пером.
- Нам можно ехать? - обратился к дежурной Дударевич, глядя на нее, будто на жабу, стеклянными глазами.
Перо продолжает тягуче скрипеть, явно испытывая выдержку этих, пойманных на горячем дипломатов.
- Гражданка, вы не ответили. У нас лишнего времени нет.
Лишь после продолжительной инквизиторской паузы гражданка выдавливает с нажимом:
- Не спешите, вам придется подождать.- И какая-тo в этом зловещая многозначительность.
- Чего ждать? - пожал плечами Дударевич.- Мы торопимся.
- Оно и видно.
Дударевич с досадой посмотрел на жену, притихшую в углу рядом с Заболотным, который мрачно сидел на застеленной клеенкой кушетке, куда обычно кладут больных. Казалось, он был сейчас отстранен от всего. "Вам ясно? - спросил их взглядом Дударевич. - Нас уже нс отпускает эта мегера... Мы задержаны".
Похоже, что так. Они действительно задержаны, не имеют нрава выйти отсюда за порог.
Произошло то, что Дударевич предвидел. И если тот умрет под ножом хирурга, то умрут вместе с ним и ваши надежды оправдаться, доказать свое алиби, свою невиновность. "Дипломаты и их жертва" - так это, очевидно, будет сформулировано, под таким шифром пойдет гулять ваше дело в дебрях судопроизводства. Как ужасно все обернулось! Могло ведь и вовсе не быть этой ночи на трассе.
Могла она спокойно пройти для них где-то на сеновале или в какой-то придорожной гостинице, где за окном звезды усеяли небо, тихо шелестят тополя под дуновением полевого ветерка... А вас не ветерком, а дьявольским ураганом сбило с пути и метнуло черт знает куда, загнало в дурацкую эту западню, где вас уже вроде взяла под стражу эта мегеристая особа в очках... Можно не сомневаться, что для нее, исполненной явной неприязни, притворно углубленной в свои никому не нужные бумаги, вы все трос виновники преступления, вы доставили сюда вами же искалеченную жертву и вот-вот, кажется, услышите, как это печально кончилось и как строго вам придется отвечать.
- Кто же нам может разрешить выйти отсюда? - снова спросил Дударевич, едва сдерживая раздражение.
- Никто не разрешит,- спокойно и властно сказала дежурная и подняла голову от бумаг.- Вы, кстати, не стойте там, на пороге, пройдите и сядьте, есть же место,- и кивнула на белую больничную табуретку, стоявшую в противоположном углу у рукомойника.
Как ни странно, Дударевич сразу послушался властного тона этой диктаторши, прошел и сел па указанный ему, вне всякого сомнения, электрический стул.
- Спасали, везли, и такая вот благодарность,- обиженным тоном заметила Тамара в сторону дежурной, и толстуха, сразу отодвинув бумаги, уставилась на нее, уже не скрывая неприязни, давая понять,что видит в ее лице потенциальную, хотя еще и не разоблаченную до конца преступницу. "Типичная тунеядка, прожигательница жизни, разве нс видно?! Джинсы напялила, еще только гонит на курорт, а загар на пен уже вроде после курорта. Круглый год, видать, загар этот с нее по сходит... Наверное, еще и кварцем кварцуется..."
Дежурная не спеша, изучающе обвела всех троих намотанным взглядом. Она не считала нужным утаивать свое невысказанное, но твердое обвинение. Она стерегла их, взяла под стражу, отвечала перед ком-то за них, как за вполне вероятных убийц. С такими не пойдет она ни на какой компромисс, ни за какую взятку не выпустит отсюда!
Можно было подумать, что всю жизнь эта особа имела дело но с больными, а с подсудимыми, с подследственными, и хорошо знает, как с ними себя вести: даже если бы и хотела, не имела уже права выпустить их из-под надзора, пока не передаст в руки правосудия.
Один только Заболотный не обращал на дежурную никакого внимания. Уставший, с темными подковами под глазами, он сидел, склонившись на руку, в глубокой задумчивости. Раньше внимание Тамары как-то и не фиксировалось на том, что виски его уже довольно сильно серебрятся сединой и что неисчезающая морщинка горя пролегает меж насупленных бровей.
Вы сожалеете? - наклонившись, шепотом спросила она.
Заболотный не ответил, словно не совсем понял смысл вопроса. А, собственно, о чем он мог сожалеть? Что выбрал именно этот вариант в сложившейся ситуации? Что не послушался взываний Дударевича? Да, он не хотел там внять голосу предостерегающему, даже пусть и голосу здравого рассудка, хотя с самого начала ясно было, какие сложности могут возникнуть в этой истории... Но как можно было поступить иначе, когда имела значение каждая минута! Какие-то секунды могли решить судьбу пострадавшего! Сработал, возможно, в тебе просто инстинкт, фронтовой навык, обычная потребность души, когда, бывало, даже смерть презирая, бросался на стон, на зов товарища, когда вместе с другими и под обстрелом бежал к только что приземлившемуся, насквозь изрешеченному пулями самолету, чтобы вытащить из него кого-то, исходящего кровью...
Бывало ведь такое, а чем это отличается от того? И, собственно, нечего так уж фиксировать внимание на своем поступке. Для Тамары есть в нем что-то чуть ли не геройское, а ведь, по сути, обыкновеннейшая вещь: человек человеку подал руку в беде. Комбайнер, которого вы сейчас спасали, нет сомнения, точно так же повел себя в подобной ситуации, сделал бы без позы, без самодовольства все, что следует,- Заболотный почему-то был в этом уверен. Он и в самом деле не ставил себя в какое-то особое положение, никакой моральной выгоды не искал, хотел лишь одного, чтобы тот, кого он привез сюда, выдержал, не скончался на операционном столе.
- Неужели сожалеете? - снова переспросила Тамара.
Заболотный отрицательно покачал головой. Если и сожалеет сейчас, то только о том, что, сам того не желая, впутал в эту досадную историю и ее с Дударевичем. И что где-то на трассе остался гулять негодяй за рулем, который, сбив человека, трусливо бросил его и скрылся. Ведь но мог он не услышать удара, не заметить сбитого, когда тот отлетел в сторону со своим велосипедом, но, вместо того чтобы остановиться, подобрать человека - это же святой долг водителя! - погнал дальше, словно ничего не случилось. Несется где-то по трассе, спасая свою подлую шкуру, и вряд ли испытывает угрызения совести... Насмотрелся Заболотный жестокостей в жизни! Одни лишь кошмары войны пережить... В хмельные дни Победы казалось, что все пойдет теперь иначе, что в отношениях между людьми настанет отныпе новая, более человеческая эра... Мир, казалось, близок ко всеобщей гармонии... Ах, как еще далеко до этого! Иногда Заболотному кажется, что жестокостей на планете становится даже больше... Думалось ему об этом и сейчас, и, как уже не раз с ним случалось, подобные мысли приводили Заболотного в мрачное состояние духа.
