Высокое небо - Грин Борис Давыдович (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt) 📗
— Нет, только черные, — Швецов повернул доску.
Видно, не зря на больших турнирах зрители находятся в основательном удалении от игроков. А в тесном купе не до правил. Вот и считает каждый своим долгом высказаться. Да еще противник достался словоохотливый — сделает ход и оповещает: «Капабланка бы пошел только так».
Аркадий Дмитриевич быстро разрушил порядки белых, заполучил несколько фигур. Но его противник не унывал. «Эйве бы пошел только так».
Зрители поняли, к чему идет дело, и, смеясь, стали пророчить победителя. Вдруг они умолкли, глядя на Швецова.
Аркадий Дмитриевич, не донеся руку до фигуры, которую собирался сразить, достал из кармана пиджака счетную линейку, всегда бывшую при нем, и начал что-то торопливо высчитывать. Казалось, он забыл о шахматах, забыл, что находится в окружении людей. Губы его неслышно шевелились, глаза бегали по шкале линейки.
Это длилось недолго, может быть, всего лишь минуту. Спрятав линейку в карман, он смущенно сказал: «Простите, это другое». И тут же довершил прерванный ход.
Когда Аркадий Дмитриевич вернулся в свое купе, Побережский уже спал. На коврике лежала раскрытая книга, и его рука, выскользнувшая из-под одеяла, свесилась вниз и словно прижимала ее к полу. Почувствовав осторожное прикосновение, спящий что-то пробормотал и шумно повернулся лицом к стенке.
На окне колыхнулась занавеска, и в глаза ударила россыпь ярких огней. Поезд подходил к Владимиру. Совсем близко была Москва.
Февраль — месяц вьюжный, но такого, каким он выдался в тридцать седьмом году, не припоминали даже коренные москвичи. Город был исхлестан снегом. Холодный ветер, хлынувший откуда-то с севера, отчаянно свистел в бесчисленных переулках и, вырвавшись на проспекты, штопором закручивал сугробы, подхватывал снежную пыль и швырял ее по сторонам. Это была воистину бесполезная работы природы.
Странное зрелище представляла собой обычно многолюдная и нарядная Тверская, только недавно переименованная в улицу Горького. Ее широкий, чуть искривленный коридор выглядел почти пустынным. Задыхаясь в снежной круговерти, люди переходили на подветренную сторону, а другая сторона казалась вымершей. Редкие автомобили держались ближе к обочине тротуара, будто боясь, что их завихрит, опрокинет на стремнине.
На той, безлюдной, стороне не видно было стекол. Будто бельмами затянуло окна и витрины. Водосточные трубы, сплошь залепленные снегом, представлялись никчемными белыми колоннами, которые вот-вот хрустнут и упадут.
Аркадию Дмитриевичу показалось, что путь до Красной площади продолжался целую вечность. Подходя к Кремлю, он умерил шаг, отдышался. Не останавливаясь, на ходу, опустил воротник пальто, сбил с плеч снег.
У Спасских ворот, хоронясь от ветра за кирпичным выступом, стоял молодой человек в новенькой бекеше. На петлицах у него были синенькие кубики, которые, казалось, и посинели от холода. Он взял под козырек и лихо повернулся, молча приглашая следовать за собой.
Из окошка комендатуры выглянул другой молодой человек в такой же бекеше и тоже с синими кубиками. Он долго вертел в руках поданные ему документы, наморщив лоб, что-то сверял и вдруг поднял брови и уставился Аркадию Дмитриевичу в лицо, точно фотографировал его глазами.
Кремлевский двор был отлично ухожен, как будто февральское лихо обошло его стороной. За комендантским порогом открылась строгая геометрия парка: стрельчатые дорожки с перекрестками, точнейшие окружности клумб, шпалеры низкорослых голубых елочек. Аркадий Дмитриевич увидел это в первый раз.
В зале заседаний Президиума ЦИК СССР все уже были в сборе. Яркий свет, преломляясь в хрустале громоздких люстр, бросил на стены изумрудные блики, и те, кто находился здесь впервые, задрав головы, смотрели вверх.
В глубине зала растворилась дверь, показался хорошо знакомый по портретам Григорий Иванович Петровский. В руках у него была большая кожаная папка, из которой выступали листы бумаги. Он нес ее перед собой, а сам смотрел в зал и, наклоняя голову, отвечал на приветствия.
Аркадий Дмитриевич глазами проводил Петровского к столу и увидел там высокую горку маленьких красных коробочек.
По праву заместителя Председателя Президиума ЦИК Петровский объявил открытие заседания и сразу приступил к делу. Его помощник, соблюдая ритуал, прочитал всем знакомое постановление. Затем он поименно называл награжденных, и Григорий Иванович вручал им коробочки с орденами.
Вот уже и Побережский вернулся на место. Как бы стараясь оттянуть счастливую минуту, он полюбовался коробочкой, затем достал орден Ленина и привинтил его над тремя другими орденами.
Дошел черед до Швецова. Стоя перед Петровским, он улыбнулся ему и встретил ответную улыбку.
Григорий Иванович тронул свою бородку и взял со стола красную коробочку. Чуть помедлив, он окинул взглядом крупную фигуру Швецова и, вновь улыбнувшись, сам достал орден.
Смутившись, Аркадий Дмитриевич подался к Петровскому, отогнул отворот пиджака. Несколькими ловкими движениями Григорий Иванович прикрепил орден и, чуть откинув голову, словно глядя на свою работу, зааплодировал вконец растерявшемуся Швецову.
Когда церемония вручения наград была окончена, Петровский строго посмотрел в зал. Все смолкли, приготовившись слушать речь первого заместителя «всесоюзного старосты».
Назавтра в газетных отчетах можно было прочесть такие строки: «Григорий Иванович Петровский особо отметил заслуги конструкторов, в том числе главного конструктора завода Аркадия Дмитриевича Швецова».
Обед в ресторане гостиницы «Москва» подходил к концу, когда Побережский, оглядев своих товарищей, загадочно сказал:
— Всем побриться, привести себя в полный порядок, потому что…
На него навалились:
— Какие еще секреты?
— Ну зачем томить душу?
Выстрелив хлебным шариком себе в ладонь, Побережский торжественно заключил:
— Потому что сегодня нас примет товарищ Орджоникидзе.
Через полчаса Аркадий Дмитриевич сидел в кресле у старого гостиничного парикмахера. Закрывая плечи клиента салфеткой, старик покосился на орден и внимательно посмотрел Аркадию Дмитриевичу в глаза.
Несколько секунд лицо парикмахера не оставляла мучительная гримаса. Можно было подумать, что клиент напомнил ему кого-то, а кого — не приходило на память.
— Вы меня, конечно, извините, но вы случайно не с Садово-Триумфальной?
Аркадий Дмитриевич удивленно поднял брови:
— В каком, собственно, смысле?
Не прекращая своей работы, старик объяснил:
— Я имею в виду в смысле Реалистического театра.
Невозможно было не улыбнуться.
— Нет, нет, — поспешно заговорил старик, — контрамарки мне не нужны. Настоящий мужской мастер, слава богу, в состоянии заработать не только на хлеб. Но будь я проклят, если не вы в прошлом году раскланивались публике на премьере «Аристократов». И значит, вы — Охлопков.
Отшутиться — значило бы обидеть старика, и Аркадий Дмитриевич переменил тон:
— Уверяю вас, вы ошиблись. Я не режиссер. Я инженер.
Старик был явно разочарован.
— Очень может быть, — согласился он. — Но клянусь своим здоровьем, что сходство у вас поразительное.
Отлично выбритый, в хорошем черном костюме, с орденом, Аркадий Дмитриевич выглядел превосходно. В таком виде он и вошел в кабинет Орджоникидзе в старом особняке на площади Ногина.
Товарищ Серго встретил пермских моторостроителей как добрых знакомых. Выйдя из-за стола, он с каждым поздоровался за руку и гостеприимным жестом пригласил сесть. Потом и сам вернулся за стол, в кресло с высокой деревянной спинкой. Из отдаления ему было видно всех разом. Опершись на подлокотник, он обвел глазами гостей, довольно оглядел их новенькие награды, которые сверкающим пунктиром повисли над его столом.
О чем думал в эти мгновения нарком? Возможно, ему вспомнилось лето 1934 года, приезд в Пермь, на завод. Всегда уверенный в себе Побережский показался тогда чуть растерянным. Завершался монтаж, и тысячи нехваток выбили его из колеи. Он ждал от наркома участливого слова, а получил суровую взбучку. Иначе было нельзя. У людей такого склада, как Побережский, как бы два запаса энергии, но они сами того не знают. Вымотавшись, такие люди способны опустить руки на пороге второго, резервного запаса. Тут главное — помочь им переступить через порог, а для этого нужен подходящий импульс. Вот и пришлось выбирать между слюнявыми сочувствиями и суровой прямотой.
