Гори, гори, моя звезда... - Фрид Валерий Семенович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗
Тут к Искремасу кинулась Крыся. Она упала на колени и, цепко обхватив его, закричала:
— Дядечка! Миленький! Не ругайтесь с ними! Они вас убьють!
И сразу же, как будто вторя Крысе, за окном в саду запричитала вдова художника: видно, нашла под яблоней своего мужа.
— Ой, родненький, ой, золотенький!.. Ой, что ж ты натворил!.. Ой, куда ж я теперь без тебя!..
Схватив Крысю за шиворот, вахмистр доволок ее по полу и вышвырнул из комнаты. А штабс-капитан сказал Искремасу сдавленным голосом:
— Так, так… Ну, поговорите еще.
— Что ты на меня оскалился? — заорал артист: — Я тебя не боюсь! Я тебя ненавижу!.. Что, убьешь меня? Это ты умеешь. Убей меня, его убей!..
Он показал на иллюзионщика. Тот в панике замахал руками:
— Меня прошу не путать!.. Моя лояльность не вызывает… А ты с ума сошел! Ты что, не видишь?.. Господин офицер опечален! Он сожалеет!
Но штабс-капитан не сожалел. Заикаясь от лютой злобы, он сказал. Искремасу:
— Ты кончил?.. Тогда слушай, шут гороховый! Ты у меня сыграешь такую роль, какая тебе и не снилась. Не Ромео и не Джульетту… Ты у меня кукушку сыграешь! Знаешь, что такое кукушка?!
На круглом венском стуле лежали револьвер и носовой платок. Стул стоял в углу подвала — просторного и мрачного, с серыми сводами. В трех других углах на трех таких же стульях сидели три офицера. Глаза у каждого были завязаны, каждый держал в руке револьвер.
В центре подвала стоял Искремас, поникший и растерянный..
— Ты кукушка, а мы охотники, — втолковывал ему штабс-капитан. — Ты будешь куковать, а мы стрелять на твой голос. У каждого в барабане три патрона. Уцелеешь — твое собачье счастье.
— Нэ уцелеет, — веско сказал из своего угла офицер в белой черкеске.
Штабс-капитан дошел к свободному стулу, завязал себе глаза платком и поднял револьвер.
— Господа, начинаем.
Искремас стоял посередине, не решаясь пошевельнуться. Четыре смерти смотрели на него пустыми зрачками револьверных дул.
— Ты нам игру не порти! — сердито крикнул штабс-капитан. — Ты кукушка, значит, кукуй!.. Будешь молчать, сниму повязку и ухлопаю, как цуцика.
— Ку-ку! — хрипло сказал Искремас.
— Бу! Бу! Бу! Бу! — ответили с четырех сторон револьверы. Эхо прогремело пушечным залпом и раскрошилось о своды подвала.
Искремас стоял, закусив руку, чтобы не закричать от отчаяния.
— Жив? Подай голос! — скомандовал штабс-капитан.
Искремас осторожно, на цыпочках переместился в сторону, крикнул «Ку-ку!» и упал на четвереньки. Снова гаркнули револьверы. Пуля чиркнула по полу рядом с артистом, обдав его лицо кирпичной пылью. Искремас вскочил на ноги. Один из офицеров прислушался и сказал:
— А ведь жива наша кукушечка!
— Кукушка, кукушка! — крикнул другой, совсем молоденький. — Прокукуй, сколько тебе осталось жить!
Искремас огляделся в смертной тоске. Спрятаться было некуда.
— Давай! — сказал офицер в черкеске. — Последний раз». Ман-олям, теперь не промахнусь!
Устав бояться, устав прятаться, устав радоваться тому, что еще жив, Искремас вышел на середину подвала. Он стоял, бессильно уронив руки, и молчал.
— Ну! — рявкнул штабс-капитан. — Считаю до трех. Раз… два…
— Стреляйте! — сказал Искремас и даже не тронулся с места.
Грохнули выстрелы. Снова пуля выбила кирпичные брызги — на этот раз из стены. Офицеры сняли с глаз повязки.
— Живой! — удивился офицер в черкеске.
Штабс-капитан коротко хохотнул:
— Что, господин артист? Радуетесь чудесному избавлению? — Он с презрением смотрел на серое, бескровное лицо Искремаса. — Это была шутка!.. Мы стреляли холостыми. На тебя, дерьмо, хорошей пули жалко!
Искремас весь обмяк. Он хотел что-то сказать, но не смог и сел на пол, зарыв лицо в колени.
— Позвольте, господа! — сказал офицер в черкеске и обвел всех красивыми коричневыми глазами. — Почему он говорит «холостыми»? Я стрелял боевыми!
И сразу все офицеры заволновались, загалдели:
— Вы слышали? Князь стрелял боевыми!..
— Ты же в меня мог попасть! Я сидел напротив!
— Он всех мог перестрелять… Князь, ведь тебе русским языком объясняли!..
— Я нэ понял…
— Он не понял!.. Болван, ишак кавказский!..
Князь оскалил белые, большие, как клавиши, зубы.
— Какой, ты сказал, ишак?.. Я когда такое слово слышу, знаешь, как делаю? Правой рукой за корень языка беру, левой рукой в грудь упираюсь… — Князь показал, как он это собирается сделать. — И горло, сан-оль, к черту выдираю!..
— Тише вы, тише, господа! — урезонивал спорящих штабс-капитан.
— А с этим что делать? — спросил молоденький офицер про Искремаса.
— С этим?.. Ну, скажите там — пускай его выпорют как Сидорову козу и отпустят с богом!..
У крыльца бывшего ревкома, а теперь белого штаба стояли на часах два окаменелых казака. Дверь распахнулась, и оттуда лицом в пыль выкинули Искремаса.
Он полежал секунду, потом с трудом поднялся и пошел, еле передвигая ноги. Рубаха на его спине намокла рыжими полосами…
…На экране иллюзиона опять, уже в который раз, резвились у моря будущая утопленница и ее родители.
— Как хороши, как свежи были розы! — проникновенно говорил иллюзионщик. — И Русь цвела, не зная власти хама комиссара…
В темноте зала мерцали погоны, офицерские жены грустно прижимались к своим мужьям.
— Кто из нас не предавался знойному вихрю страсти… Но сердцем — сердцем мы были чисты!
По базарной площади ветер гонял сухие кукурузные листья. Тощие собаки безнадежно рылись в мусоре у мясного ряда.
Сгорбившись от боли, через площадь шел Искремас. Возле дверей своего театра он остановился. Изнутри доносились катаральные хрипы шарманки, скорбный голос иллюзионщика говорил:
— Дитя погибло в пучине моря… Но те, кто жив остался, — лучше ль их судьба?.. Отца и мать большевики замучили в чрезвычайке… Так пусть же белый рыцарь отомстит за всех!..
Искремас послушал немного и побрел дальше.
…Он пришел к дому художника. Только самого дома уже не было — его сожгли дотла. Черные разваленные стены еще дымились.
У забора лежали грудой хозяйские пожитки: кой-какая одежка, сковороды и кастрюли, треснутое зеркало, узел с постелью. Вдова художника сидела на этом узле, загородив лицо ладонями, и плакала. А на деревьях в саду, как злые обезьяны, суетились мальчишки, торопясь дограбить беспризорное хозяйство.
Другие ребятишки мотались по двору, лили друг на друга и на белую козу краски из разноцветных банок, колотили палками в ржавое ведро.
Двое тянули в разные стороны обгорелую картину. Ни один не хотел уступить, пока клеенка не лопнула с противным треском.
А еще трое мальчишек запускали змея. Он был сделан тоже из картины.
Задрав небритый подбородок, Искремас печально глядел, как возносилась к облакам душа художника.
Змей летел, покачиваясь, виляя мочальным хвостом. На желтой промасленной бумаге художник изобразил самого себя и свою жену. Женщина держала на руках барашка — наверное, вместо ребеночка, которого не дал Бог.
Дома, люди, деревья внизу были маленькие-маленькие. А змей большой — в полнеба.
За городом виден был монастырь — тот самый, из труб которого валил когда-то черный дым, собирая банду для налета. За монастырем лежали поля, а за ними — зеленой подковой — роща. И если бы поближе приглядеться, в этой роще можно было б увидеть пушки-трехдюймовки, оседланных коней, красные верха кубанок. Здесь прятался, дожидаясь темноты, красноармейский отряд.
Чубастый командир рассматривал в бинокль местечко Кропивницы. Рядом с ним стоял председатель ревкома и, как всегда обстоятельно, объяснял:
— В девять часов офицеры сядут вечерять. Все врозь, по квартирам… Тут вы и вдарите. И мы, гражданская оборона, тоже вдарим…
Искремас лежал на лавке животом вниз. К его голой спине Крыся прикладывала какую-то примочку. Артист дрожал, как от озноба.
