Три часа ночи - Карофильо Джанрико (книги бесплатно без онлайн TXT, FB2) 📗

По пути я размышлял о том, что, похоже, за целую жизнь ни разу не разговаривал с отцом по-настоящему. Нет, конечно, мы с ним разговаривали, но, если не считать отрезка моего детства, который предшествовал разводу родителей, я всегда ощущал, что мы общаемся через силу, отчужденно, а то и со взаимным снисхождением. В папином поведении я замечал лишь попытки соответствовать стереотипу того, каким должен быть отец.

Когда мы проводили время вместе, он стремился казаться естественным, но у него ничего не получалось. «Будь естественным» — совет парадоксальный и невыполнимый, даже если человеку его дают не окружающие, а он сам.

Полагаю, всякому, кто спросил бы отца, какие у него отношения с единственным сыном, он ответил бы, что с годами между нами воздвиглась глухая стена неприязни. Откуда она взялась и что с ней делать, он не понимал.

Так продолжалось на протяжении многих лет, но я осознал это лишь во время прогулки по Ла-Канебьер к ресторану Chez Papa.

Месье Доминик, кузен нашего портье, встретил нас у входа и проводил за столик у окна, накрытый красно-белой клетчатой скатертью. Оттуда открывался вид на Старый порт, два главных мола и перпендикулярные им деревянные причалы меньшего размера, к которым были пришвартованы сотни различных судов и суденышек. Казалось, мы попали в настоящий лес из такелажа и мачт, сквозь которые просачивались тысячи лучей закатного солнца. В двадцать минут девятого оно скрылось за далекой линией горизонта.

С выбором блюд мы управились в два счета — просто заказали все, что нам порекомендовали, а еще кувшин прованского розового вина.

Когда принесли закуски и вино, папа стал наполнять мой бокал, и я уже решил, что он нальет вина сантиметра на полтора, а сверху добавит воды, как в былые времена, но папа наполнил бокал вином доверху. Затем налил себе, поднес свой бокал к моему, и они отразились один в другом. Мы чокнулись и отпили по глотку. Вино оказалось приятным на вкус, прохладным и обманчиво легким.

Чуть позже, заметив, как я уплетаю буйабес, папа вспомнил, что в детстве я терпеть не мог рыбу, потому что боялся костей, и из рыбных блюд ел исключительно тресковые палочки. Мои прежние представления об отце в очередной раз пошатнулись: выходит, папа не только знал, что я не любил рыбу и предпочитал рыбные палочки, но и помнил об этом столько лет?..

Мы съели все подчистую, осушили кувшин вина, искренне поблагодарили месье Доминика за вкусный ужин и попросили счет. Его нам принесли вместе с печеньем на блюдечке и двумя рюмками бренди — комплиментом от заведения. К этому времени все столики в ресторане уже были заняты, царила расслабленная веселая атмосфера. Казалось, мы переместились в другую эпоху — в шестидесятые или более ранние годы.

Отец огляделся, на его губах заиграла мальчишеская улыбка.

Если бы до этой минуты кто-нибудь попросил меня описать папино лицо, мне пришлось бы непросто. Да, я упомянул бы выдающийся нос, очки, темные глаза и густые седые волосы. Но сказать, что у отца ямочка под подбородком, длинные ресницы и шрам над левой бровью, я бы не смог, потому что никогда их не замечал. Как так вышло, что я никогда их не замечал?

— Откуда у тебя этот шрам? — полюбопытствовал я.

— Который? — отозвался папа. Затем увидел, куда я киваю, и дотронулся до шрама, словно проверяя, на месте ли он. Отхлебнул бренди, закурил и произнес: — Он у меня на память о твоей маме.

— Серьезно? Она что, тебя била?!

Отец расхохотался.

— Нет, конечно! Просто из-за нее меня ударил другой человек, да так сильно, что остался шрам. — Смех уступил место задумчивости. — Давненько я об этом не вспоминал.

— Расскажешь, как все было?

— Расскажу. Ты что-нибудь слышал о голиардах?

— Ага, от учителя физкультуры в средней школе. Он учился на медицинском, но диплом так и не получил. По словам учителя, студенческие годы в компании голиардов были лучшими в его жизни. Мол, только благодаря голиардам он и почувствовал себя человеком. Его друзья сдали выпускные экзамены и стали врачами, он же ограничился преподаванием физкультуры.

— Знаешь что?

— Что?

— Иногда, слушая тебя, я словно возвращаюсь во времена твоего детства и изумляюсь тому, какой у тебя слог и кругозор.

Не зная, что ответить, я молча кивнул. Кивок всегда уместен, потому что собеседник вкладывает в него свой смысл. Выждав полминуты, я вернул разговор к прежней теме:

— Так что за история у твоего шрама?

Папа улыбнулся, глядя вдаль:

— Все произошло, когда твоя мама поступила на первый курс, а я перешел на четвертый. Говоря на жаргоне голиардов, я был четырехштампником.

— То есть?

— То есть в моей зачетке стояло четыре штампа, по одному за каждый начатый учебный год. Среди студентов попадались и такие, у кого в зачетке было целых десять штампов. Эти люди имели кучу задолженностей. Таких еще называют вечными студентами. Многие из них, подобно твоему физкультурнику, так никогда и не закончили учебу. Он правильно сказал, это была лучшая пора его жизни. А больше всего студенты вроде него любили начало учебного года.

— Почему?

— В первые недели учебы старшекурсники, особенно эти неучи с неудами, подкарауливали первокурсников, чтобы слегка поглумиться, и вымогали у них деньги на выпивку или что-нибудь еще. С юридической точки зрения голиарды нарушали сразу несколько законов. Делали они вот что: собирались группами по четыре-пять человек, подходили к первокурснику, окружали его и начинали издеваться. Насколько затянется и во что выльется этот диалог, зависело от того, что за голиарды в нем участвовали и как реагировал на их подначки свежеиспеченный студент.

— Никто не бунтовал?

— Как правило, нет. Кстати, в армии между новобранцами и солдатами второго года службы тоже происходит подобное. Новички напуганы и неприкаянны, не понимают, куда попали, не знают, как себя вести. Вот и первокурсники инстинктивно включаются в эту игру, которая в большинстве случаев действительно только игра, терпят шуточки или тумаки старших, откупаются от них, и на этом все заканчивается.

— И сколько раз за первые недели учебы студент мог угодить в такую переделку?

— Один, на этот счет действовало строгое правило. Студенту выдавали «пергамент» — так голиарды называли карточку, которая свидетельствовала о прохождении ритуала. Своего рода охранная грамота. Если тебя останавливала другая компания голиардов, ты предъявлял «пергамент», и тебя отпускали. Словом, это была вполне безобидная забава. Вскоре голиарды остывали и возвращались к излюбленным занятиям — вечеринкам, пирушкам и походам в казино, которые в те времена еще были легальными. — Конец фразы — тот, что касался казино, — прозвучал с несколько иной интонацией, чем все предыдущие слова отца. — А иногда дело принимало дурной оборот. В одних ситуациях первокурсники были не настроены терпеть эти мелкие, а порой и отнюдь не мелкие придирки, в других — голиарды попадались глупые, злые или просто перегибали палку. Сочетание этих двух факторов могло закончиться плачевно. Самая идиотская потеха голиардов заключалась в том, чтобы схватить первокурсника — особенно если он не хотел им подыгрывать — и окунуть его в фонтан. Учти, дело происходило в ноябре, так что было уже весьма нежарко.

— А как голиарды вели себя с девушками?

— Всякое бывало, но, как правило, к девушкам они относились мягче. Как правило.

— Так что же случилось, когда они подошли к маме?

Отец снова закурил, посмотрел куда-то вдаль и отрешенно повторил мои слова:

— Когда они подошли к маме…

Я вдруг осознал, что прежде мы ни разу не говорили с папой о них с мамой, да и с мамой я никогда по-настоящему не обсуждал папу. Тем временем он приступил к главной части своего рассказа.

В половине девятого утра отец шел по университетскому городку на занятия. Он заметил небольшое скопление студентов, услышал возбужденные голоса и предположил, что это голиарды проводят свой обычный ритуал. Они его никогда не интересовали, и папа уже хотел дальше пойти своей дорогой, как вдруг понял, что голиарды пристают не к парню, а к девушке.