Книга и братство - Мердок Айрис (серия книг .txt) 📗

Роуз позавтракала рано утром и распрощалась со своими гостями, которые в должное время спустились вниз и выглядели спокойными нормальными людьми и для которых Аннушка особенно расстаралась с завтраком. Мокрый сад блестел под солнцем. Они помахали Роуз, но не успел еще затихнуть вдали шум ее машины, Джин не выдержала. Бросилась наверх и заперлась в своей спальне. Дункан слышал за дверью ее истерические рыдания. Временами стучался и звал ее. Он был терпелив. Сел на пол в коридоре и ждал. Аннушка принесла ему стул и чашку кофе. Так он сидел, слушая плач Джин, и на него сошло нечто вроде покорного спокойствия. Он предпочел бы остаться на полу, но из уважения к Аннушкиной заботе пересел на стул.

Наконец дверь открылась. Джин отперла ее, бросилась обратно на кровать и лежала, плача уже потише. Дункан оглядел знакомую комнату, где в камине ярко пылали дрова. Заметил снятую картину и светлый прямоугольник на обоях, на что вчера едва обратил внимание. Поднял восьмиугольный столик, переложил книги с него на пол, поставил его к одному из окон и придвинул к нему стулья. Затем подошел к кровати, взял ее за руки, поставил на ноги и подвел к столику. Они сели вполоборота друг к другу и окну, в котором виднелись залитые солнцем холмы и вдалеке дома деревни и церковная колокольня. Как только Дункан взял ее за руки, Джин перестала плакать и теперь сидела, положив руки ладонями вниз на столик. Губы полуоткрыты, лицо мокрое от слез, волосы в беспорядке, глаза устремлены в окно. На ней по-прежнему было твидовое платье Роуз, но сейчас без пояска. Дункан некоторое время молча смотрел на неё. Потом достал платок, потянулся и заботливо утер ей лицо. Придвинул стул ближе и стал гладить ее кисти, руки, отведя назад свободные рукава платья, потом провел по волосам, причесывая пальцами. Джин, опустив голову, тихо вздыхала под ритмичные движения его большой тяжелой ладони.

Потом, отодвинувшись, он сказал:

— Значит, «ровер» вдребезги?

— Да.

— Что случилось?

— Я убегала и гнала очень быстро.

— Обратно помчишься так же быстро?

— Нет. Это тоже — вдребезги.

— Ты еще любишь его?

Джин ответила, глядя в окно:

— С этим покончено.

— Мне надо будет убедиться.

— Я тебе помогу.

— Знаешь, потребуется долгое время, чтобы восстановить прежнее. Много слез. Придется обнажить все свои раны, сказать правду друг другу, ничего не утаивая. Должно пройти время. Мы не знаем, какими мы будем и чего нам будет хотеться.

— Но мы будем вместе.

— Надеюсь.

— Ты жалеешь меня.

— Я очень жалею тебя, и тебе придется с этим смириться.

— Я боюсь тебя.

— Боже мой… но, моя дорогая, давай наконец будем счастливы!

— Вот когда нам хорошо, ты все портишь! — кричала Лили.

— В постели хорошо, — возразил Гулливер. — А больше ничего хорошего. И не говори: «а что еще остается». Я устал от твоей бойкости.

— Я не бойкая. Просто стараюсь что-то значить. Ты нарочно меня обижаешь. Ты стал злым и грубым. Что с тобой?

— Я говорил, что со мной, я ничтожество.

— Вот и я то же говорю! Значит, оба мы ничтожества! Так давай держаться друг друга!

— Нет, ты настоящая, ты кое-что собой представляешь, это я ничто. У тебя есть деньги, а это уже что-то.

— Так давай веселиться, давай поедем в Париж.

— Нет. И у тебя есть кое-что за душой, ты смелая, ты простодушная, это тоже не пустяк, ты личность, ты необразованная и глупая, но ты стараешься, в тебе есть joie de vivre [86].

— Я хочу, чтобы и в тебе это было. Ты же днями страдаешь. Все, что тебе нужно, это работа.

— Все, что мне нужно, это работа! Как смеешь ты издеваться надо мной! Ты меня презираешь!

— Вовсе нет. Ты высокий, темноволосый и симпатичный.

— Я больше никогда не найду работу, никогда. Понимаешь ли ты, каково сталкиваться с постоянным отказом? Тебе это безразлично, тебе нравится ничего не делать. А мне — нет.

— Можешь писать, разве нет? Ты же начал новую пьесу.

— Не идет она у меня. Не способен я писать.

— А давай займемся чем-нибудь вместе, откроем свое небольшое дело, с деньгами это нетрудно.

— Какое еще небольшое дело? Производить шарикоподшипники или крем для лица? Мы ничего не умеем. Только потеряем твои деньги. Да и в любом случае, я к твоим деньгам отношения не имею.

— Ох, прекрати, дурень! А Джерард не может устроить тебя на работу? Вроде бы он уже пробовал.

— Да, и только что попытался еще раз, был так добр, что направил меня к человеку, который заведует литературным агентством, а тот велел мне проваливать! Джерарду наплевать на меня. Прикидывается благодетелем, чтобы им восхищались.

— Это неправда. Сам говорил, что он заботился о тебе, а потом перестал! Оттого ты и настроен против него!

— Он даже и не заботился!

— Гулл, не будь таким ужасным, когда все налаживается. У нас налаживается, Тамар опять дома, слава богу, и скоро вернется на работу, Джин снова с Дунканом, Рождество на носу…

— Тамар еще одна пропащая душа, которая или загубит себя лекарствами, или умрет от рака. А Дункан убьет Джин, не сможет он дважды простить ее, он лишь притворяется. Держу пари, что она запугана. Однажды ночью, когда они будут в постели, она проснется и увидит, что он смотрит на нее, как Отелло, и он задушит ее.

— Сходил бы ты к врачу и проверился.

— Почему они не сходят у тебя с языка, когда им наплевать на нас? Это в тебе говорит снобизм. Тебе хотелось бы принадлежать к этому кошмарному кругу, но они не будут относиться к тебе или ко мне как к своим даже через сто лет, так что нечего особо стараться!

— Ах, заткнись! Пойти и вступи в Иностранный легион!

— Я уезжаю, говорю серьезно. Сдаю квартиру, уже продал мебель следующему жильцу, продал книги…

— Нет!

— Большую часть. А что, думаешь, было в тех коробках, которые я просил тебя подержать у себя? Я больше не могу позволить себе жить как до сих пор и не собираюсь жить за твой счет. Уезжаю на север.

— На север?

— Хочу быть среди людей, кто действительно страдает, а не прикидывается страдальцем. Быть с остатками человечности, с простым народом, хочу по-настоящему бедствовать. Я должен перестать считать себя буржуазным интеллигентом. Если перестану, то смогу найти работу. Но не здесь, не с вами, не с важничающим Джерардом и вкрадчивым Дженкином и аристократкой Роуз…

— Я поеду с тобой…

— Не глупи. Я и от тебя бегу, ты приносишь неудачу, ты лентяйка.

— Думаю, ты ненавидишь женщин, я заподозрила это, когда мы только познакомились. Я тогда хотела предсказать тебе судьбу.

— И ты суеверна, и бабка твоя была ведьма, и…

— Гулл, ты меня ужасаешь, ты сам на себя не похож.

— Меня нет как такового.

— Теперь ты лукавишь. Признайся, ты не думаешь всего того, что наговорил о…

— О них, нет, признаю, не думаю. Но неужели ты не видишь, что человек в отчаянии?

— Ну, я тоже в отчаянии, только я так не нервничаю. Ну да, у меня есть какие-то деньги, но я не знала, что мне делать с ними или с собой… потом возник ты, и я подумала, что в жизни наконец появился смысл, а теперь ты надоедаешь со своим чертовым отчаянием!

— Бывает время, когда человеку нужно остаться одному, совсем одному.

— Гулл, пожалуйста, может, пойдешь и поговоришь об этом с кем-нибудь другим, с Дженкином хотя бы, я позвоню ему…

— Не получится. Он тоже уезжает, и я его не сужу, он уезжает в Южную Америку.

— Откуда ты знаешь, он что, сказал тебе?

— Марчмент сказал, тот директор школы, я даже к нему приползал, прося работу. Дженкин молодец, только он расскажет Джерарду, и в Южную Америку меня не тянет.

— Хочется надеяться! Ты просто нелеп. Почему не остаться в Лондоне и не жить здесь со мной? Если хочешь работать с нуждающимися, так их полно в этом городе, я могла бы работать с тобой…

— Лили, я не хочу быть социальным работником, я хочу просто быть с людьми! Иначе нет смысла. Я покончил с компромиссами.