Виа Долороза - Парфенов Сергей (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Владимир Николаевич, надеюсь вы не хотите сказать, что вы против итогов общенародного референдума?
Бельцин смерил его презрительным взглядом, и отчеканил:
– Центр давно себя изжил… И морально, и идеологически! Нужен другой механизм взаимодействия между республиками… Без идейно-партийной подкладки, основанный на демократии, равноправии и взаимной выгоде!
Михайлов удивленно вскинулся.
– А разве кто-то против, Владимир Николаевич? Кто против демократии? – он обвел недоуменным взглядом молчащий форум, а затем опять повернул голову к Бельцину:
– "Демократия" ведь, Владимир Николаевич, насколько я помню, означает "власть народа"… А народ свою волю на референдуме выразил… Было решено сохранить единое государство, то есть оставить три кита – финансовую систему, внешнюю политику и армию! Я согласен – принципы объединения республик нужно обновить, но давайте не будем рубить сук, на котором сидим… Давайте изменим "федеративное" на "конфедеративное", но слово "государство" надо оставить!
– России это не подходит! – непреклонно отрезал Бельцин. – "Конфедерация", "федерация" и опять к Центру? Не пойдет!
Михайлов почувствовал, что саммит вот-вот сорвется, захлебнется, едва начавшись – все потонет в его пустых пререканиях с Бельциным, но тут ему на помощь неожиданно пришел казахский президент Абаев. Подняв большую, с темным ежиком голову, он произнес спокойно, глядя на Бельцина своими черными, слегка раскосыми глазами:
– Так, Владимир Николаевич… Конфедеративное устройство самое демократичное гособразование… Демократичней ещё никто ничего не придумал…
Бельцин, не ожидавший отпора именно от Абаева, у которого гостил перед самым путчем, обиженно поджал губы, но Михайлов почему-то поспешил возразить:
– Нет, товарищи… Демократия, так демократия… Если Владимир Николаевич знает более демократичные принципы государственного устройства, давайте его выслушаем…
Бельцину после этих слов насупился ещё больше – других принципов государственного объединения он не знал, но все присутствующие с вежливым вниманием уставились на него и надо было что-то отвечать.
– Ну, раз демократическое, – недовольно пробурчал он, – пусть будет конфедеративное!
Михайлов победно сверкнул тонкими стеклами очков.
– Вот и замечательно! – с энтузиазмом произнес он. – Раз уж мы так быстро договорились о государственном устройстве, предлагаю решить вопрос каким будет парламент у нашего государства. Предлагаю сделать парламент двухпалатным…
Но Бельцин уже успел оправиться после короткого конфуза и снова ринулся напролом. На лице его застыло упрямое выражение, а взгляд снова стал яростным и жестким. Предложение Михайлова привычно наткнулось на возражение российского президента:
– Нет! – твердо заявил он. – Парламент должен быть однопалатным! И избираться должен он из делегаций парламентов независимых государств!
По всей видимости, для себя он решил, что ему будет проще договориться со своими парламентариями, чем иметь дело с какими-то независимыми народными избранниками… Но Михайлова, казалось, это обстоятельство отнюдь не смутило:
– Подождите секундочку… – произнес он спокойно, устремив на Бельцина внимательный и несколько снисходительный взгляд. – Правильно ли я вас понял, Владимир Николаевич? Вы предлагаете, чтобы парламент выбирался на принципах равноправия из депутатов парламентов союзных республик?
– Именно так! – жестко отрубил Бельцин.
– Хорошо! – согласился Михайлов и, оглядев притихший форум, сказал:
– Товарищи… Если все готовы поддержать предложение Владимира Николаевича…
Все промолчали… Бельцин довольно откинулся на спинку стула. И только Микола Травчук – президент Украины, осторожно почесал свой мясистый нос и насупился, – что-то в поспешном согласии Михайлова его насторожило. Вдруг выражение его лица стало меняться с задумчивого на растерянное и он перевел изумленно выпученные глаза с Михайлова на Бельцина:
– Погодь, погодь, Владимир Николаич! Це шо ж тогда выйдет? От той Киргизии с Туркменией, у каких народу-то всего шесть миллионов, будет сто депутатов… И от Украины с Россией, у которых двести миллионов, тоже сто?
– Как сто? Почему это сто? – непонимающе дернул головой Бельцин.
В глазах у Михайлова запрыгали насмешливые искорки.
– Ну как же вы хотели? Раз равноправие, тогда так – ото всех поровну!
Возвращаясь теперь из Огарево, Михайлов с удовольствием вспомнив побагровевшую в тот момент физиономию Бельцина. Не удержав улыбки, он довольно посмотрел в окно – правительственный кортеж как раз подъезжал к Крымскому мосту, но вдруг улыбка у него стала таять, сдуваться, как проколотый баллон автомобиля, и в конце концов превратилась в брезгливую гримасу. Михайлов заметил, что около здания Центрального Дома художника на мокрой траве валяются памятники Дзержинскому, Свердлову и Калинину. Тут же лежали поверженные пастух из Дагестана, Зоя Космодемьянская и пионер с горном. По поверженным скульптурам лазали девчонки и мальчишки. Михайлов поморщился, словно увидел что-то неприличное и поторопился отвернуться.
"Некрофилы! – с отвращением подумал он. – Опять отдали на поругание свое прошлое и даже не понимаем всей безнравственности этого! Для осознания того, что с нами произошло, нам понадобится еще лет сто пятьдесят, а может и двести, а мы так торопимся побыстрее открестится ото всего, оплевать, исчернить!"
Но тут мысли Михайлова были прерваны раздавшимися позади пронзительными завываниями сирен. Обгоняя его, по встречной полосе, сверкая мигалками спецсигналов, пронеслась кавалькада из черных ЗИЛов с российскими триколорами на капотах, – это в Кремль возвращался Бельцин…
После путча Бельцин тоже перебрался за высокие кремлевские стены…
Не гоже президенту России обретаться где-то на задворках, за Садовым кольцом, решил он – слава богу, не бомж какой-нибудь… Раз уж президент, значит, и резиденцию должен иметь в Кремле, как и положено главе России!
Михайлову волей-неволей пришлось с этим согласиться и теперь в Кремле было два президента: Михайлов – в первом корпусе, под куполом с красным флагом, Бельцин – в четырнадцатом, рядом со Спасской башней, под триколором на крыше.
Оказавшись за толстыми кремлевскими стенами, Бельцин направился в свою резиденцию – туда, где на четвертом этаже располагался его новый президентский кабинет. Он был раздражен. Даже очутившись у себя в кабинете не смог сразу успокоиться. Ему вдруг почудилось, что из-за широких кремлевских окон на него с укором смотрит усталая Россия. Зеленым шпилем Спасской башни, ребристым хребтом кремлевской стены, причудливыми, словно точеными, маковками собора Василия Блаженного, заглядывает она к нему в кабинет, а он – сильный, умный, чувствует себя беспомощным, как спеленатый младенец! Это он-то! Он! Первый президент России, который сумел переломить хребет коммунизму, одолеть путч, и он ничего не может сделать? Немыслимо… Невозможно! А все потому, что на верху продолжает сидеть этот прыщ Михайлов! Ни доверия, ни силы воли уже не осталось, все растранжирил (свои и те предали!), но все равно упрямо молотит, как заезженная пластинка, про единый и нерушимый Советский Союз… Все его управление теперь сводится к одному только – "Дай"! На это– дай! На то – дай! А народу-то скоро жрать будет нечего!
Бельцин раздраженно дернул головой, отряхивая с себя мрачные мысли, но они возвращались, лезли назойливыми червяками, множились.
"А ведь самое страшное, – думал он, мрачно расхаживая по кабинету, – что вся система такая гнилая… И все потому что наверху оказывались не те, кто работать умел, а те, кто умел нести ахинею про светлое коммунистическое будущее! "От каждого по возможностям, каждому по потребностям!" Бред… Идеология паразитов! Все и построено-то только на том, чтобы отобрать у трудяги, у того, кто работать умеет, и отдать нерадивому. И хотя все всё прекрасно понимали, все равно упорно топали за этой утопической химерой целых семьдесят лет! Добились таки своего… Отбили у людей желание работать, отучили землю давать урожаи, захламили, испоганили все отходами первобытной промышленности! Теперь вот надо выбираться, а как? Как тут выбраться, когда связан по рукам и ногам?"
