Виа Долороза - Парфенов Сергей (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Чугай судорожно сглотнул.
И все-таки одной экономической программы ему мало – Бельцин это прекрасно понимал. По большому счету ему требуется чудо, чтобы свалить Михайлова… Но только чудо на то оно и чудо, что происходит совершенно неожиданно…
Матросская тишина… Эта улица в Москве имела странное название. Уже мало кто из местных старожилов помнил, что название она получила от богаделен, располагавшихся когда-то на этом самом месте. В прошлом веке эти богадельни, содержавшиеся на средства Адмиралтейства, служили последним приютом для неимущих моряков. Состарившиеся ветераны былых морских баталий мирно заканчивали здесь свой век.
Но бурный век двадцатый, пронесшийся ураганом по городам и весям, внес свои коррективы в ландшафт московских улиц. Богадельни снесли и на их месте теперь стояла тюрьма. Тюрьма необычная – тюрьма для партийной элиты. Построенная эдак лет сорок назад по личному распоряжению тогдашнего секретаря ЦК Смоленкова, в отличие от других подобных заведений, она никогда не входила ни в систему МВД, не контролировалась МГК, а подчинялась напрямую Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б).
Здесь все было по высшему разряду, все, как и положено для высшего партзвена: в кабинете начальника тюрьмы стоял заветный спецтелефон – "кремлевская вертушка", персонал – вахтеры, конвоиры и следователи, – набирался только через спецкомиссию, и даже допросы тут проводились в соответствии со специально утвержденной инструкцией, написанной, по слухам, все тем же Смоленковым… Правда, что ни в коей мере не спасало самих заключенных от последней в их жизни прогулки к тупиковому коридору в сыром подвале этого сугубо секретного на тот момент заведения.
Но элитным заведением тюрьма оставалась совсем недолго. После развенчания культа личности и осуждения допущенных "ошибок" она была передана в ведомство МВД и в течение последующих сорока лет пропускала через свои камеры всевозможных крупных взяточников, разнокалиберных аферистов, бытовых злодеев всех мастей, но партийные чиновники перестали быть её завсегдатаями. Согласно секретной директиве Политбюро сбор изобличающих документов на высших партийных деятелей был строжайше запрещен, а компромат на "слуг народа", случайно попадавший в руки следователей, должен был немедленно уничтожаться, дабы избежать дискредитации руководящей и направляющей роли партии. Поэтому все последующие годы тюрьма совершенно не соответствовала своему первоначальному назначению. И только после четырех десятилетий функционирования в качестве обычного следственного изолятора она отчасти приобрела свой былой статус, – теперь здесь содержались главные участники неудавшегося переворота.
Кожухов стоял у зарешеченного окна и курил. Он знал, что где-то там, за окном должен находиться Сокольнический парк. Там наверняка сейчас молодые мамаши выгуливают своих дорогих чад, катая по прямым аллеям цветастые коляски, но только отсюда, с этого места, где он сейчас стоял, парка не было видно – парк спрятался за коробками кирпичных хрущевок, за панельными блоками брежневских построек "а-ля Ле Корбюзье", чтобы не тревожить молодых мам видом зловещего желтого равелина. Зато через стеклянный квадрат окна, забранного снаружи толстыми прутьями решетки, Кожухову хорошо были видны тюремный двор с глухими клетками для выгула заключенных и колючая проволока по периметру тюремных стен.
За тяжелым дубовым столом кабинета сидел следователь с черными, как смоль, волосами. Водрузив на нос очки, он читал том дела. Дверь кабинета с легким скрежетом отворилась и в кабинет, держа руки за спиной, вошел человек в кителе с генеральскими погонами, но без галстука, а следом за ним появился прапорщик-конвоир.
– Арестованный Плешаков доставлен, – сухо доложил конвойный.
Следователь снял очки и отодвинул от себя том дела.
– Спасибо, вы свободны… – сказал он.
Конвойный развернулся и вышел.
– Присаживайтесь, Юрий Алексеевич, – следователь кивнул на табурет рядом со столом. Доставленный шаркающей походкой (шнурки из ботинок вынуты) подошел к табурету и попробовал придвинуть его к столу, но табурет не шелохнулся – он был намертво привинчен к полу. У арестованного саркастически скривился рот – этот несдвигаемый табурет был как бы ещё одним напоминанием о том, кто он и где теперь находится. После неудачной попытки с табуретом арестованный сел и безучастно уставился перед собой, но Кожухов, обернувшийся от окна, успел заметить и это беспомощное движение, и эту то ли усмешку, то ли гримасу боли, исказившую на мгновение лицо арестованного генерала.
"Сдал, сильно сдал!" – подумал Кожухов, с тоскливым удивлением узнавая в этом похудевшем, сильно осунувшемся, далеко не молодом человеке, некогда лощеного и подтянутого генерала КГБ – своего первого начальника… Да, да… Плешаков был когда-то первым начальником Кожухова. С той поры, правда, прошло уже достаточно много времени (двадцать лет, считай!), но когда-то именно Плешаков принимал Кожухова в Комитет… И вот теперь Кожухову приходилось навещать своего бывшего патрона в тюрьме… "Во истину, пути Господни неисповедимы… Не зря, видно, говорят – от сумы и тюрьмы не зарекайся", – подумал Кожухов, разглядывая угрюмо сгорбившегося на монументальном табурете Плешакова.
– Юрий Алексеевич, – спокойным голосом обратился к арестованному следователь. – Мне приказано устроить вам встречу с товарищем Кожуховым… Из приемной президента России был звонок моему руководству… Но вы я вижу не удивлены?
Плешаков поднял голову и пустым, прогорклым голосом произнес:
– Не удивлен… У меня будет просьба… Я хотел бы переговорить с товарищем Кожуховым один на один…
Следователь покачал головою:
– К сожалению, Юрий Алексеевич, это исключено…
Но потом, видимо, вспомним откуда был звонок, вопросительно посмотрел на Кожухова. Кожухов перехватил его взгляд и утвердительно кивнул.
– Хорошо! Обойдемся без формальностей… – произнес тогда следователь. Он неторопливо поднялся, забрал со стола том дела, но перед тем как выйти, остановился в дверях и кивнул Кожухову на кнопку на столе.
– Это вызов… Позвоните, когда закончите… Охранник будет за дверью…
Тяжелая дверь за ним надсадно скрипнула. Кожухов подошел к столу и уселся на его место. Плешаков оставался все так же безмолвно сидеть на привинченном к полу табурете. Кожухов недоуменно хмыкнул и, не желая больше играть в молчанку, сказал:
– Юрий Алексеевич… Со мной связалась ваша жена… Она сказала, что вы хотите сообщить мне что-то очень важное… Что-то касательно Бельцина…
Плешаков поднял на него тяжелый взгляд (Кожухов увидел его воспаленные, с красными прожилками глаза). Произнес глухо:
– Да, Александр Василич… Я просил её об этом… У меня есть документы… подтверждающие, что Михайлов знал о готовящемся заговоре…
Голос его походил на только что слышанный скрип несмазанной двери. "Тюремные стены, видно, на все накладывают свой отпечаток", – мрачно подумал Кожухов, но вслух проговорил:
– Значит, по-вашему Михайлов знал о заговоре… Так? А потом дал себя спокойно арестовать… Простите, Юрий Алексеевич… Но… Как бы это помягче сказать… Нелогично это как-то…
Плешаков, горько усмехнувшись, понурил голову. Было странно смотреть на его могучую согнутую фигуру, беспомощно застывшую посредине кабинета.
– Арест Михайлова – фикция… – наконец выдавил он. – Михайлов с самого начала знал, что путч обречен… В Крыму его все время охраняли мои люди… Я должен был его освободить, как только этот путч захлебнется… У Михайлова была цель чужими руками убрать Бельцина… Бельцина должны были сбить, когда он возвращался из Казахстана… Только у них там что-то не заладилось…
Кожухов пристально посмотрел на своего бывшего патрона, стараясь понять, насколько тот сейчас искренен… Пока, на первый взгляд все вроде бы сходилось… Кожухову припомнилось странное поведение Абаева во время их последнего пребывания в Казахстане, его непонятные слова – "Александр Васильевич, есть неподтвержденная информация, что на Владимира Николаевича готовится покушение", потом столь же неожиданное недомогание Бельцина и задержка обратного рейса в Москву больше чем на четыре часа. Если все это сопоставить, то сказанное очень походило на правду… Кожухов в задумчивости потер массивный подбородок. Плешаков, смотря себе куда-то под ноги, гулко произнес:
