Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна (книги бесплатно .txt) 📗
– Спасибо за розы, Верочка, – сказала Элина Юрьевна. – Ой, тут ещё и лилии, ну прямо ар-деко! Или гробница Мадонны! Поздравляю с окончанием университета. Теперь вы дипломированный специалист.
Отмечали событие в Карасьеозёрском. Сарматов, разумеется, не любил Ереваныча, зато Юлька ему нравилась – и поэтому Ереваныч тоже терпеть не мог Сарматова. К тому же Павел Тимофеевич всякий раз молчал, когда следовало восхищаться – и Ереваныч чувствовал себя в его присутствии дискомфортно. Вот и сейчас хозяин демонстрировал гостям новую конюшню, построенную по последней французской моде: лошадки одна к одной, как игрушечные, конюх в кафтане, жокей. Для Стёпы купили пони, для Евгении белую кобылу по кличке Прэнтис, Ларе будут разрешать ездить и на пони, и на Прэнтис; впрочем, Лара не проявила интереса ни к первому, ни ко второму предложению, и всё время на конюшне бестактно зажимала нос ладонью. Остальные гости восхищались, забыв про Верин диплом, и только Сарматов, не замечая ничего вокруг себя, гундел на ухо Юльке, что хочет купить её картины – она может запросить любые деньги в пределах разумного.
– А где они, пределы разумного? – хохотала Копипаста. – Сколько живу, никак не разберусь.
Потом, посерьёзнев, объяснила: она не сможет продать картины, потому что они подарены Ереванычу. И авторские копии делать не будет. И вообще, Паша, смотрите, какая чудесная лошадка! – На поле за конюшней маленький жокей объезжал жеребца, тёмно-коричневого, как ириска.
После ужина – десяток салатов, заливное, плов и фирменный Людин торт из черёмухи – Сарматов вдруг бренькнул ножом по бокалу.
– Я хочу выпить за Веру, – сказал он.
– Пьём, господа! – распорядился Ереваныч. Подобно председателю исполкома старой закалки, он всегда ревниво отслеживал уровень жидкости в чужих рюмках – если человек отказывался от алкоголя, с ним было что-то серьёзно «не так».
Все, кроме Веры и детей, послушно выпили. О том, что Стенина с некоторых пор не переносит алкоголь, было известно всем – но никто в точности не знал, в чём причина этой странной аллергии.
– Ты, Вера, прямо как мормон, – натужно шутил Ереваныч. Возможно, у него было много знакомых мормонов.
Все выпили, но Сарматов почему-то не садился – торчал над столом, как маяк.
– Говори, – разрешил Ереваныч. Он был сегодня в благостном настроении, мохнатые брови шевелились гусеницами.
– Не знаю, получится ли у меня удивить Веру, но я попробую, – сказал Сарматов. На этих словах Лара с заговорщицким видом выбежала из комнаты, а потом появилась вновь – с упакованным в бумагу холстом.
– Верка, тебе все дарят картины! – засмеялась Юлька.
– Как попу – иконы, – поддержал Ереваныч, и Копипаста слегка дёрнулась от этих слов. Тут же, впрочем, пришла в себя и свалила всё на Людин торт – дескать, камешек в тесто попал, чуть зуб не сломала! Битва с Людой не прекращалась ни на один день.
– Ну, это, положим, не просто картина, – обиделся Сарматов. – Ты подожди пока, – он остановил Веру, которая уже нетерпеливо стаскивала обёртку с холста (это могла быть Серебрякова! Жуковский! Кустодиев!). – У меня есть для тебя ещё один подарок.
Он вынул из кармана связку ключей – и преподнёс их Вере с шутливым видом:
– Ключи от города! Точнее, от вашей новой квартиры. Точнее, не очень-то новой, но в отличном состоянии.
Ереваныч загрустил. Ему не нравились красивые жесты других мужчин в адрес чужих женщин, да ещё в его доме. Он искренне считал, что устроенная по последнему слову архитектурной моды конюшня достойна куда большего восхищения, чем восторг, выпавший на долю Сарматова. Юлька трепетала ресницами так, будто квартиру подарили лично ей. Девчонки визжали. Даже Люда, подававшая чай, цокнула языком – она бы тоже не отказалась от такого презента. Вера просто не знала, что сказать – и молча теребила ключи.
– Теперь можно и картину посмотреть, – сказал Сарматов, тщетно выискивая в Верверочкиных глазах что-нибудь похожее на вечную признательность и по-гроб-жизни-благодарность. Сам сдёрнул бумагу с холста – и Стенина увидела «Девушку в берете», но не оригинал, а копию. Молчаливую подделку, сделанную, по видимости, всё тем же Славяном.
– Видишь, я всё помню, – шепнул Сарматов. Вера по-прежнему сжимала в руке ключи от подаренной квартиры – ладонь взмокла от пота и будет теперь пахнуть металлом, как в детстве, когда бежишь в магазин с зажатыми в кулаке монетками. – Ты не представляешь, какого труда стоило мне найти эту картину! – вдохновенно врал он. Всё-таки у него были очень приблизительные представления о Вериных способностях.
– Погодите, погодите! – заволновалась Юлька. – Это же наш портрет!
– В каком смысле «наш»? – удивился Сарматов.
– В таком, что Верка знает, – уклончиво ответила Копипаста. – Паша, как он к вам попал?
– О, это долгая история, – сказал Сарматов таким тоном, что все поняли: эту историю никто никогда не узнает.
Ереваныч с облегчением выдохнул – бенефис Паши Сарматова его изрядно притомил. Слишком много внимания для какой-то картинки и подержанной хаты, наверняка на окраине.
– А где квартирка-то? – спросил он как бы между прочим.
– На Ботанике.
…Лара упросила мать поехать в новую квартиру на следующий же день. Сарматов был занят – опять шёл по следу какой-то коллекции. Зато бабушка была в тот день свободна, как и во все прочие дни, и Вера не нашла слов, чтобы убедить её остаться дома. Вот так, тремя поколениями, они вышли из трамвая на незнакомой остановке – и Вера вновь подумала, как же всё-таки этот район с его домами-могильниками похож на колумбарий! Чем ближе они подходили к нужному дому, тем сильнее Стенина чувствовала, что уже бывала здесь раньше – и связано с этим нечто неприятное. В лифте – кнопки в виде чёрных кирпичиков, просьба «не сорить» красными трафаретными буквами и мощный запах мочи – это ощущение стало ещё сильнее и даже перебивало аммиачную вонь.
И только когда они вошли в свою новую квартиру, Вера поняла – это бывшее жилище Славяна. Вот здесь стояли его картины – как наказанные, лицом к стене. Вот тут располагалась двухэтажная кровать, где Славян безуспешно покушался на Верину честь. В этой кухне тогда выпивали, и Стенина глядела во все глаза на веснушчатую женщину, кормившую ребёнка грудью…
– Три комнаты! Кладовка! Лоджия! И санузел раздельный, Веруня! – Старшая Стенина бурно радовалась удаче, наконец-то повернувшейся вполоборота. – А он молодец, твой Павел, смотри-ка! Я от него не ожидала.
Лара носилась из комнаты в комнату, от её топота в пустой квартире поднялась пыль и зашумело эхо.
Вечером Вера спросила Сарматова, каким образом квартира Славяна вдруг стала его собственностью. Тот удивился:
– Я думал, ты не вспомнишь. Мы же сто лет назад у них были, и всего один раз. Не беспокойся, Верверочка, Славян всего лишь вернул мне старый долг.
– А как же дети? Жена? Где они будут жить?
– Жена давно сбежала, – махнул рукой Сарматов. – Вроде бы замуж вышла, и тот парень усыновил детей. Так тебе понравилась квартира или нет?
Вера никогда не смогла бы объяснить Сарматову, почему она не станет жить в квартире, отметённой за долги у художника, который малевал подделки. Она с удовольствием отказалась бы от этого подарка, но летучая мышь советовала не торопиться.
– Наконец что-то путное с тобой приключилось, а ты даже порадоваться не можешь, – сокрушалась мышь. – Начни ремонт, потом решим, что делать!
– Отвали, – сказала Вера. Она давным-давно перестала церемониться с завистью, но на мышь это не действовало. За последние годы зависть превратилась в зрелое, мощное чувство, способное не только грызть душу, но и совершать поступки. Вера изо всех сил старалась не давать ей воли – мышь могла взвиться из-за любого пустяка: комплимента, сделанного кому-то другому, восторженной статьи о коллеге, пустячного выигрыша в лотерее…
Тонечка Зотова, подружка из детского сада, утверждала, что завидовать – нехорошо. Обычно она говорила эти слова, когда другие девочки обижали Веру Стенину – потому что у той были красивые куклы и блестящие туфельки без единой царапины. Тридцать пять лет назад Вера была солидарна с Тонечкой Зотовой и всячески благодарила её за коллегиальность – например, давала подержать новую куклу и делилась с ней конфетами «Гулливер». Сейчас, встретив на своём пути такую вот Тонечку, Стенина, ни слова не говоря, спустила бы с цепи летучую мышь – и науськала бы её на эту Зотову без всякой жалости.
