Пангея - Голованивская Мария (книги онлайн txt) 📗
На следующий день Нур заболела лихорадкой, страшной, макабрической, с температурой, бредом, отчаянной болью в голове, так сильно в нее вошел вопрос о боли, который задал Костя. Она сразу это поняла. Он поселил в ней хворь, и она сразу же уразумела и следующее: эта лихорадка приключилась с ней для того, чтобы Платон пошел к Хомякову. Иначе не вышло бы, а через эту лихорадку она умолит его бросить сооружение своего автобуса-бабочки, выключить порнуху и сходить на разговор — просто так, ради ее чудесного исцеления.
Все в ней была одна боль, пульсирующая, накатывающая волнами, непобедимая ничем — тело не слушалось лекарств, алкоголя, компрессов.
Платон, конечно, пришел к ней. И отказать в визите к Хомякову не смог.
Собираясь в странные гости, он почувствовал волнение, а что если диковинные события произойдут и он под воздействием старика преобразится? А может быть, Хомяков что-то особенное подскажет ему в связи с его грядущей поездкой в пустыню на фестиваль-паломничество — и он сможет обсудить с ним свой фантастический автобус?
Когда Платон вошел в комнату к Хомякову, изумленный толпой людей во дворе и в подъезде, он вдруг утратил ощущение почвы под ногами: ноги его оторвались от пола сантиметров на десять, и он висел так в полной растерянности до того самого момента, пока Хомяков не повернулся к нему и не уселся молча на разбитый и скособоченный стул.
— Что это было? — прокричал Платон вместо приветствия, которое внутренне отрепетировал по дороге на эту забытую богом окраину.
— Что-то показалось? — как ни в чем не бывало спросил Хомяков. — Душно здесь, вы правы, давайте-ка я отворю окно.
Удивительно легко он поднялся со стула и распахнул скрипучую форточку.
С улицы доносился гул голосов, послышалась дурацкая песенка про «песок, по которому ты ходила», наверное, кто-то включил радио. Потом голос Лидуси попросил из окна: «Выключите, пожалуйста, это может нам помешать». Песенка стихла, но вместо нее в комнату ворвался из-за стены голос диктора, объявлявшего погоду, — соседи включили телевизор, да так громко, что шелестящий голос Хомякова, вернувшегося на стул, совсем смешался с «облачно, возможны кратковременные дожди, ожидается резкая перемена давления и людям, страдающим от метеопатии…»
— Что вы сказали, — переспросил Платон, — вы что-то говорили, но я не расслышал.
— Разве? — изумился Хомяков, отчетливо проартикулировав это слово. — Вы разве не расслышали?
— Вы шутите, — хотел было защититься от наваждения Платон, — вы шутите, вот и все. — Но я хотел бы попробовать еще раз…
И это было правдой: ему очень захотелось подняться еще разок над вытертым ковром, покрывающим совершенно разрушенный паркет.
— Попробовать что? — отчетливо произнес Хомяков. Прогноз погоды стих, гул голосов за окном тоже. — Попробовать себя самого? Дерзайте.
Словно загипнотизированный, Платон вышел на середину комнаты, расставил руки в разные стороны и подпрыгнул. Прыжок оказался коротким и неуклюжим, и он чуть было не упал, потеряв равновесие.
— Вот видите, я смотрел на вас — и ничего не вышло. Никто не должен видеть и знать, как у вас получаются особенные вещи. Хотите, я отвернусь?
Не дождавшись ответа, он опять встал и повернулся к Платону спиной. Конечно, Платон мог бы больше не прыгать, не ставить себя в идиотское положение, но любопытство взяло верх, и он опять расставил руки и прыгнул. Получилось. Он повисел несколько минут и, сделав рефлекторное движение рукой сверху вниз, опустился на ковер.
— Я понял, — прошептал Платон в ужасе, — вы — фокусник. Можете распилить женщину пилой, съесть шпагу, загипнотизировать тигра. Что вы хотите со мной сделать?
— Смешно, — пожал плечами Константин, — он не верит себе же. Мальчик еще совсем и во всем ищет подвоха.
Он поднял глаза на Платона и громко спросил его:
— Вы не верите самому себе и во всем ищете подвоха?
Множество вопросов роилось в голове Платона, но у него хватило характера не задавать их. Он молча сел на стул напротив старика и прикрыл глаза. Если я могу повиснуть в воздухе — то что? Что я могу с этим сделать? Если это фокус, то как я могу его показать, если никто не должен видеть прыжка? Означает ли это мое умение, что я могу что-то еще? И что будет, если я задам вопросы этому человеку, и он ответит мне на них, — значит ли это, что он будет знать обо мне больше других, больше, чем я сам? Что я потом буду делать, если он все это обо мне будет знать?
— Кто вы? — спокойно спросил Платон. — Я хочу понимать, с кем я говорю.
— Пожалуйста, понимайте, — спокойно ответил Константин, — я не буду мешать вам.
Платон задумался. Попробовал вспомнить все, что ему говорил Голощапов, Нур, все, что он прочел в заранее приготовленном для него досье. Он колдун. Ответ очевиден.
— Неправильно, — вмешался в ход его рассуждений Константин, — я просто человек, тварь Божия — и я не служу темным силам.
— Все так говорят, — Платон поднял одну бровь.
— Вот видите, вы во всем ищете подвоха, — парировал Константин.
Помолчали.
— Лида, — крикнул Константин, — зови следующего, — кто там у нас?
В комнату вошла зареванная толстушка:
— Помните, вы говорили, чтобы я ушла от него, если он бьет меня? Ну я и ушла! И что теперь? Одна-одинешенька. Может, мне вернуться, может, он осознал? Или к маме поехать в деревню, вдруг он опомнится? Скажите, светлейший, он приедет искать меня?
Платон встал и не попрощавшись вышел. Что-то мешало ему идти, он еле спустился вниз по лестнице, опираясь на услужливо подставленные руки охранников.
— Мы хотели оцепить район, — виновато тараторил начальник службы, — но слишком много людей, мы побоялись лишних разговоров. Сами понимаете…
Платон посмотрел на него мутными глазами, ничего не ответил, еле добрел до машины и проспал всю дорогу домой.
На следующее утро он поехал к матери, нагрянул нежданно, попросил завтрака и пристально глядел на нее — заспанную и постаревшую, вяло ковырявшую ложечкой изюм из геркулесовой каши.
— Мама, скажи, — попытался начать издалека Платон, — тебе ведь приходилось, когда ты была гимнасткой, застывать в воздухе во время прыжка или при исполнении более сложной фигуры?
Она грустно кивнула головой.
— Такое ощущение, будто земное притяжение на время оставляет тебя. Ты, не дай бог, хочешь прыгать с парашютом? Я не переживу этого, так и знай.
— Какая глупость — парашют, — мечтательно парировал Платон, — летишь, как кусок мяса в вороньем клюве. Что чувствовала ты, что тебе представлялось, когда ты была в воздухе, я очень прошу тебя вспомнить.
— Ну что чувствуешь, когда летишь? — повторила она вопрос. — Чувствуешь себя сверхчеловеком, птицей, небожителем. Только вот длится это один миг.
— Ну это у кого как, — заносчиво сказал Платон и с аппетитом доел ее кашу.
В то утро они долго разговаривали, тепло и по-родственному. После ухода Платона сердце ее стало совершенно спокойно, она долго разглядывала себя в зеркало, трогала морщинки у глаз, разглядывала седые прядки. Отчего-то этот невеселый осмотр придал ей веселья, она потянулась, прошла по спальне, как в молодые годы, вытягивая носок вперед. Позвонила в колокольчик. Скинула халат. Велела позвать парикмахера и косметолога, которых не вызывала уже больше года. Да и что за глупость так запускать себя? Стыдно.
Она заказала себе новых платьев — и Платон очень хвалил ее за выбор тканей, расцветок и покроя. Он стал часто навещать ее, радовать друзей загадочной сосредоточенностью на никому не ведомых делах: он проводил часы, запершись в своем кабинете, потом вдруг внезапно срывался к морю, и его видели медленно прогуливающимся на закате до самой черноты неба и воды. К автобусу-бабочке с движущимися крыльями он больше не возвращался, и этот отменный транспорт был с выгодой перепродан одному эмиратскому принцу, потратившему на очередной фестиваль, по словам газетчиков, баснословное состояние.
Знавшие о походе Платона к Хомякову так и не решились спросить, что было тогда на встрече и что происходит теперь. Не понял этого и Хомяков — обычное дело для человека, действующего по наитию, а тем более для ясновидящего. Когда через несколько лет Платон позвал его на помощь — он затевал большое событие — тот откликнулся мгновенно. Он тоже тогда почувствовал что-то необычное, новое для себя, и только когда услышал в трубке его голос, понял: он поверил в него, а это чувство так редко посещает того, кто пытается кому-то помочь.
