Пангея - Голованивская Мария (книги онлайн txt) 📗
«Дорогой Александр! — этими словами начиналась записка, пришпиленная к холодильнику. — Все мы знаем, как быстро мужчины зарастают грязью, особенно учитывая, что некоторые из них прилетают с собаками (в скобках смайлик). Вот телефон домработницы — чудная Анита, румынка, давным-давно убирающая дома наших великих соотечественников. Пожалуйста, не забывайте регулярно вызывать ее — можете платить ей сущую мелочь, но будете и прибраны, и накормлены. Ваша Джоконда».
Да что ей надо, чертовке этой?
Александр, конечно, звонить не стал, накапливал в пепельницах окурки и грязные линялые майки в баке для грязного белья. К засохшему сыру в холодильнике прибавились консервы, которые он знал со старых времен и купил по привычке — шпроты в масле, сайру, лосося в собственном соку. Он купил каких-то круп и, не смущаясь плохого сочетания, ел рыбу с крупой. Много выходил в промозглую полузиму, много говорил по телефону, иногда кричал и в отчаянии царапал ногтем уже и без того видавшие виды обои.
Обстановка была для него крайне привычной — книжные шкафы, фотографии в самодельных рамочках, старый телевизор, по которому он регулярно пытался посмотреть новости и регулярно соскальзывал на какое-то ток-шоу или самопальные дебаты в бедной студии.
Что диван в одной из комнат пронзительно красный, он заметил только в тот день, когда к нему без всякого вызова с его стороны пришла Анита. Она сослалась на звонок Джоконды, улыбнулась открытой улыбкой, потом юркнула в ванную, переодеться в маленький облегающий спортивный костюмчик, и принялась драить и все расставлять по местам.
— Хотите супа? Могу борщ, могу с рисом и морковкой? Много мяса, овощей… Острый! Харчо хотите? Я умею. За окном гадость, так поедите супа. И покажите, что у вас постирать.
Он глядел на красный диван, на молодуху, натирающую до блеска поверхности сильными и в то же время вполне себе изящными руками, и чувствовал, что в него заходит какая-то другая мелодия, другой спор разгорается в нем.
Ну хорошо, говорил он сам себе после третьего ее посещения, а ходила она к нему через день, хорошо, меня волнует простота ее сложения, отчетливая прямота всего посыла, выпирающего из всех округлостей, да кто вообще не распалялся, глядя, как простая баба драит полы?
Но она была совсем не простая баба, и он это тоже отчетливо понимал — из ее рассказов о тяжелой жизни дома, в селе, о пьющем муже, о поспевающих до срока дочерях. Он глядел, как выгибается ее спина, как крепко упираются ее ноги в ободранный паркет, как нежно руки берут бокалы, чтобы протереть их, да что уж там, он смотрел на ее приоткрытые, вечно сухие губы, на красивый и алчный, как ему казалось, рот, который ему как-то сразу захотелось напоить, и он вечно, как маленький, таскал за ней стакан с минералкой, которую принялся специально покупать перед ее приходом.
— Вы, наверное, многих тут знаете, — спросил он как-то.
Она смутилась. А что ответить? Ну да, многих, полы у всех пачкаются.
И что же это будет, если я сойдусь здесь с ней? Что будет? Сойдусь, а потом спокойно улечу, и не будет больше хандры, ведь так?
И он сошелся и был странно ласков с ней, а она гладила нежно и поддавала жару, гладила и как будто заботилась, давая ему свою простую и надежную, но — понятно — скоротечную любовь. Она готовила и псу ароматный суп из суповых костей и крупы, расчесала ему шерсть, она играла с ним, как девочка, на выцветшем и потертом ковре, плакала, когда он по телефону говорил с женой, как ни в чем не бывало уходила на целые дни убирать к другим, а он оставался или тоже уходил по своим делам, но терзался отчаянно, а вдруг она и там оказывает услуги, расчесывает чьего-то пса, которому не нужен хозяин, целует чей-то мужской живот.
В декабре уже, когда пакость припорошило сухим снежком, из его заскорузлой и односложной души выскочила на свет, как пломба из зуба, головокружительная мечта: а что если он достанет денег, попросит в долг или попросит вперед гонораров за эту вот книжку, которую он редактирует, пускай это немного совсем — и поедет с Анитой в Париж! Покажет ей Нотр-Дам и Гранд-Опера, они будут сидеть в кафе среди разряженной и гудящей толпы, и шелковый воздух будет ласкать их ноздри, а после этого они уже никогда не расстанутся.
Он аккуратно сложил обстоятельства в стопочку: чудом организовалось несколько вечеров, за книгу заплатили вперед, а у Аниты еще вдобавок оказалась годовая виза в паспорте (откуда?). Абсолютно ничто не мешало его замыслу, вот и жена обрадовалась, что он собирается проветриться в Европу, повидается с друзьями, получит новых впечатлений и вернется полный сил домой, полный сил и желания жить дальше.
А он был так увлечен, так внутренне подвижен. Ему все хотелось и хотелось снова и снова проникнуть в эту молодую, крепкую: поначалу еще сильно пахнувшую потом женщину, ему так нравилось, как умела она принарядиться — в простое, старенькое, отданное щедрыми хозяйками со своего плеча, как умела она поворачивать голову особенным таким поворотом — и серьги так послушно и так ритмично начинали колебаться в ее ушах, что сразу же хотелось покрыть поцелуями и эти серьги, и эти круглые щеки, и эти прямые виски, и уголки глаз.
Но куда же деть Мохнатого? Потом возвращаться за ним сюда? И кто будет его кормить и гулять с ним? Все старики, и кому предложишь такое, когда на улице уже ледок и старухи катятся одна за другой под гору, каждый раз поминая Господа в самый момент падения, чтобы он помог им, сберег, не дал потом пропасть.
Джоконда выразила готовность, но он как-то не посмел сказать псу, что отдаст его Джоконде. Он понимал, что это получится совсем не то, какая-то беда.
Чувствуя помеху этой сказочной поездке, Анита плакала, жалко ей было и себя, и этого старого чудака, который был вне себя от чувства и так хотел воспарить с ней, да никак не мог.
Депрессия у Александра почти прошла, черные мысли совсем не могли найти лазейки, угрызения совести, что он малость загулял, тоже не свирепствовали — ну подумаешь, какая тут тревога или обида может быть у кого и на кого — заслужил он ведь.
Решая вопрос с Мохнатым, Александр усерднее, чем обычно, гулял с ним, давал пробежаться по снежку и все спрашивал: «Старик, ну ты продержишься тут без меня, я же сразу вернусь за тобой и мы махнем домой, через океаны, махнем домой». И Мохнатый успокаивал его, чтобы он спокойно ехал, что ему не нужен вообще хозяин, а тем более хозяин-раб, у которого никакой не стало свободы из-за того, что на бензоколонке обнаружился пес.
Насчет свободы Александр не стал с ним спорить, улыбался, покуривая свой табачок, и когда совсем уже настало время ехать с Анитой, укладывать в багажник ее наглаженные платья, а Джоконда должна была прийти и забрать пса, чтобы нет, не самой за ним ходить, а отвезти на надежную дачу к верным людям, очень любящим собак, — он задержался коротко у зеркала в коридоре, потом потрепал его по мохнатой беспородной морде да и не вышел наружу, извиняясь перед всеми — и перед псом, что задумал бросить, предать, и перед рыдающей Анитой, что по факту обманул ее и никуда не поедет.
Они остались дома, такси уехало, Анита от слез сделалась как ледяная, Джоконда охала и причитала, он ходил виноватый, стоял на коленях, целовал руки, но был счастлив, счастлив донельзя, что никого не бросил и остался здесь, в этом мрачном, но все же родном городе на Новый год, лопать пирожки с ливером, салат оливье и запивать это все липким, шипящим как таблетка растворимого аспирина, шампанским.
— Кстати, вы не знаете, — обратился он к уходящей уже Джоконде, — вы не знаете случайно такую Рахиль Колчинскую?
— Да кого же, милый, я не знаю? — искренне удивилась Джоконда. — Я всех знаю, а что за нужда?
— Повидаться хотел, полжизни не видел.
Анита ушла наутро, растаяла в морозном воздухе навсегда, то ли от этого его вопроса, то ли все-таки от несостоявшейся поездки. Она так и не смогла, очевидно, понять, что случилось с мужиком и отчего он так внезапно, как она выразилась, «отполз». «Со старыми, конечно, плохо, — в сердцах жаловалась она своим подружками, — у них все не так, а не только организм».
