Все поправимо: хроники частной жизни - Кабаков Александр Абрамович (бесплатные полные книги TXT) 📗
А Австралия далеко, да и кончилась давно Австралия, только сердце все еще сбивается с ритма от этого слова.
На обратном пути Салтыков думает о том, о чем думает всегда, хотя старается не думать, но разве можно заставить себя не вспоминать жизнь, которая была? И никакая, даже самая проницательная немка ничего не может с этим поделать.
Салтыков думает о доносах, о пропавшем кладе, о растворившихся без следа деньгах… Бог испытывал, думает он, ну, хорошо, пусть Бог, но интересно, выдержал я это испытание или нет? Надеюсь, что выдержал. Ведь жив до сих пор, значит…
Салтыков вспоминает людей — убитого друга, и еще живого друга, который, наверное, будет завтра звонить из Праги и болтать по телефону чушь, тратя дорогие минуты, и человека по имени Рустэм, который уже, наверное, давно забыл о Салтыкове, у него много новых проблем там, где он теперь, и совсем посторонних ему молодых людей, с которыми несколько лет назад было связано все самое важное, как казалось тогда, в его жизни, и которые теперь исчезли неведомо где, Рома, Гарик и еще один, как же его звали, Коля, Толя, не имеет значения, и эта странная женщина, Вера, которая вдруг явилась месяца три назад проведывать, нелепо одетая пожилая женщина, живет на сбережения, жаловалась на одиночество…
Всех и не вспомнишь. Вот был молчаливый человек, каждый день видел Салтыков перед собою его спину, по которой ползала вправо-влево косица, тихо гудел мотор, тихо пело, подмигивая зеленым огнем, радио, потом ужинали вдвоем — где теперь этот человек? Бог его знает, так и не вернулся из своего Железнодорожного, исчез, страна большая.
Салтыков отвлекается от воспоминаний, представляя себе, как через полчаса Ленька и Ира подъедут к воротам, ворота поползут вбок, а собаки в доме будут разрываться счастливым лаем, потом их покормят, выпустят во двор на пять минут, вернувшись, они нанесут на ногах и животах снега, топая когтями, поднимутся по лестнице, три старые ожиревшие таксы, и улягутся спать там, где спят всегда, — возле кресла в кабинете…
Интересно, кто еще жив из нашего класса, вдруг приходит в голову Салтыкову. Имена уже все забылись… Володька Сарайкин, Толька… какая-то армянская фамилия, и сестра у него была… Нет, одноклассников не вспомнить. А кто помнится? Вот Витька Головачев, он-то жив, наверное, они там, в Германии, долго живут… Непонятно откуда вплывает в память университетская активистка, пытавшаяся когда-то спасти Салтыкова Михаила от исключения… сколько же лет прошло?., сорок или больше… Да, много народу забылось, а ведь были, жизнь от них зависела, судьба…
Отца и мать Салтыков не вспоминает никогда, но они все равно снятся ему каждую ночь. Чаще всего снится, будто он, Салтыков, приходит навещать родителей, родители живут вдвоем в маленькой чистой комнате, в той самой, в которой на самом деле теперь живет Салтыков, и во сне он знает, что это его комната, но не удивляется, что живут в ней родители. Разговаривать с ними не о чем, они и так все знают, и Салтыков томится, ожидая, когда сон кончится. Повидались — и хватит пока…
Перед дверью в корпус Салтыков долго вытирает ноги и концом палки счищает снег с боков высоких ботинок, которые надевает для прогулок, никогда не зашнуровывая доверху. Пожелав охраннику спокойной ночи, сворачивает из вестибюля в правый коридор и медленно, стараясь, насколько получается, не топать и не стучать палкой, идет к своей палате.
Там за столом, придвинутым вплотную к подоконнику, сидит, не зажигая света, его жена. За окном снег сверкает под фонарем, и сверкает промерзшее стекло, на фоне которого чернеет женский профиль. Когда-то в Одессе ходил по пляжу веселый юноша, вырезывал профили из черной бумаги, наклеивал их на белые картонки и продавал, беря по полтиннику за портрет. Салтыков отдал ему полтинник и долго разглядывал профиль своей молодой красивой жены, а она смотрела на свое изображение недоверчиво и говорила, что не может быть у нее такой курносый нос. А нос-то остался таким же, с чуть задранным кверху кончиком, усмехается в темноте Салтыков.
Сев на свою постель, через стол от жены, Салтыков находит рукой ее руку, лежащую на столе. Женская кисть еле заметно напрягается, слабо сжимается в маленький кулак, но Салтыков не убирает руки, а плотнее накрывает этот сухой кулачок ладонью, обнимает его пальцами, прячет весь и сидит так, стараясь не шевелиться.
Даже если она знала, в кого целится, это не имеет значения, думает Салтыков. Ничего уже не имеет значения, просто сидим вместе, глядя в ночь, вот и все. Хорошая была жизнь.
май 2002 — июнь 2003
