Озеро призраков - Любопытнов Юрий Николаевич (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
Взяв бутылку «Кубанской», он усомнился, не мало ли, ведь Грипка дала десятку, только бы поговорил с мужем. Но, прикинув в уме, что на разговор хватит и одной бутылки, притом Мишка, если он хороший парень, сам должен угощать гостя, Кузьма запрятал деньги в нагрудный карман, а бутылку сунул в карман брюк, чтобы не оттопыривался пиджак, и пошёл прямиком к дому бабки Ольги Калиновой, у которой Расшибаев снимал себе прируб.
Кузьма шёл уверенно. Он чувствовал себя послом, наделённым всеми правами и полномочиями. Даже первоначальная злая обида на жену, так некстати испортившую ему праздничное настроение, потихоньку заглохла, и он не вспоминал о ней. Шёл, независимо поглядывая по сторонам, и иногда через подкладку пиджака пощупывал гладкое стекло бутылки.
Бабку Ольгу он увидел во дворе её дома. Она выносила мусорное ведро. Кузьме не понравилось такое предзнаменование, но бодрым шагом он приблизился и, поздоровавшись, спросил:
— Постоялец-то твой дома?
Калинова поставила ведро, поправила под платком волосы (в молодости одно лето Кузьма приударял за ней, а потом переметнулся в сторону, женившись на Марье Ведриной) и ответила:
— Мишка-та? Дома-а! А и где ему быть-та. Марает, поди, свои кардонки. — Ольга подняла на Лычкова потускневшие, утратившие былой цвет, но ещё острые глаза и спросила: — Чтой-та ты, Кузя, белый стал, как берёза, раньше вроде не такой был…
Кузьма постучал валенком о валенок и махнул рукой.
— Не об этом разговор. Как он здеся? — и качнул головой в сторону дома.
— Да живёт.
— А так… чтобы… как? — снова спросил Кузьма и сам удивился своей дипломатичности.
Бабка поняла.
— Чего нет, того нет. Врать не буду. Грех! Ударился он в свои картинки, ничего не видит и не слышит. — В свою очередь она наклонилась к уху Кузьмы, понизила голос: — Свихнутый он, Кузя. С головой у него что-то. Летось пристал ко мне, всё просит: продай мне, баба Оля, полдома да продай! Уморил просьбами своими. Зачем ему дом? В больницу бы его надо показать. — Она сострадательно посмотрела на старинного своего ухажёра.
— Это мы решим, куда его направить, — ответил Кузьма, давая понять, что разговор окончен, и пошёл огибать дом, чтобы зайти в прируб, где жил Мишка.
— Не бухнись! — предупредила его Калинова. — Мороз. А я вчерась крылечко там вымыла. Склизко.
Кузьма обмахнул валявшимся на ступеньке голиком припорошённые снегом валенки. Держась за перила, взошёл на крыльцо. Сильно постучал пяткой в обитую дерматином дверь.
— Открыто! — раздался из прируба глухой голос.
Кузьма дёрнул промёрзшую дверь и вместе с холодным воздухом ввалился в прируб.
— Быстрее дверь закрывайте. Ишь сколько холоду напустили, — сказал Мишка, ещё не видя, кто вошёл. Стоя на коленях, он раздувал огонь в печи. Закрыв заслонку, Мишка поднялся. Увидев дядю жены, не удивился. Показалось Кузьме, даже обрадовался гостю. Он широко улыбнулся большим ртом. Кузьма плохо знал Мишку. Они не роднились. Поэтому он сначала внимательно оглядел его.
Мишка взъерошил волосы.
— Проходи, дядя Кузьма, проходи!
— Вот шёл… Дай, думаю, загляну, не чужой, чай, — говорил Кузьма, топчась на пороге и не решаясь проходить вперёд.
Мишка, видно, понял, что не просто так, по пути зашёл Лычков, но сказал:
— Хорошо, дядя Кузьма, правильно, что зашёл. Раздевайся. Счас печка разгорится — тепло будет.
Кузьма раздевался медленно, оглядывая убранство прируба. Прируб был большой, в три окна, с отдёрнутыми на стороны миткалёвыми старыми, но чистыми занавесками. Потолок оклеен белой бумагой, а стены жёлтыми новыми обоями. На них висели Мишкины картины, написанные маслом и акварелью. Два натюрморта и три пейзажа. На старинном комоде в тёмных рамках стояли портреты мальчика и девочки — детей Расшибаева. В большом боковом простенке возвышался накрытый тряпкой мольберт, рядом, на низком столике, лежали неубранные тюбики красок, палитра, кисти.
Кузьма остался доволен видом Мишкиного жилья. Он разделся, повесил на вешалку, сделанную из лосиных полированных рогов, пиджак, шапку, остался в меховой безрукавке, в рубахе, наглухо застёгнутой на все пуговицы. Долго стоял возле вешалки, трогал её рукой. Заметив внимание старика к рогам, Мишка пояснил:
— Это я как-то ходил в лес и вот, предствляешь, нашёл на полянке эти рога, лось сбросил. Еле дотащил до дома… Отполировал, лаком покрыл. Оригинально, да?
— Хороши-и, — ответил Кузьма и пригладил перед зеркалом редеющие сивые волосы, прошёл к широкому столу, подвинул стул, сел на него, вытянув ноги. Бутылку он пока не вынимал из кармана брюк.
Мишка в серых мягких валенках, в просторной рубахе. Прошёл на кухню, щёлкнул дверцей холодильника.
— Счас, дядя Кузьма, чего-нибудь сообразим. Отметим твоё посещение.
Он подошёл к столу, поставил бутылку и снова исчез на кухне. Кузьма вынул из кармана свою «Кубанскую» и пристроил её рядом. Походил по прирубу, откинул тряпку с мольберта, посмотрел на месиво красок, качнул головой, колупнул засохшую краску на палитре и снова сел на стул, думая, с чего начать разговор с Мишкой.
А Мишка тем временем принёс хлеб, сардины, стеклянную банку помидоров.
— Ты, дядя Кузьма, займись столом, а я в подпол слазаю за капустой.
Мишка поднял за кольцо широкую доску в полу и исчез в подполье. Пока он доставал капусту, Кузьма нарезал хлеб, открыл консервную банку.
— Счас мы отметим это дело, — повторял Мишка, нарезая качанную капусту, доставая с полки тарелки, стаканы, миски — всё, что могло сгодиться на столе. — Ты ко времени пришёл, дядя Кузьма, ох как ко времени… Я уж было тосковать здесь начал… без родственников. — Он поглядел на Лычкова. — Живу один, как барсук…
Мишка был рад гостю. Живя не один месяц здесь, у бабки, он отвык от гостей. Товарищи к нему не заходили: у всех были семьи, дела. Ему тоже было некогда навещать знакомых. Он только и знал, что свой механический цех, да по осени выбирался в выходные дни на этюды. И сегодняшний приход Кузьмы как-то вернул его к прежней жизни. Он почувствовал, что о нём ещё помнят.
Мишка открыл бутылку, налил в стаканы, поднял свой.
— Ну что, дядя Кузьма, будем здоровы!
— Доброго тебе здоровья! — произнёс в ответ Лычков любимую в таких случаях фразу.
Они чокнулись. Мишка выпил быстро. Кузьма не стал торопиться. Он задумался, посмотрел в окно. Внизу на стёклах от ночного мороза образовалась бугристая наледь. За окном висела морозная тишина…
Кузьма отвернулся от окна и вспомнил свою жену. Старуха, поди, уже начинает думать, куда же это он ушёл. Наверное, ругает его на чём свет стоит. А не может того понять, что у каждого человека должен быть свой праздник, свой светлый день. Вот жена каждый выходной ждёт соседку. К этому дню покупает баранок, печенья, пряников, только чтобы мягкие были, по зубам, конфет хороших. Приходит соседка. Жена ставит самовар, настоящий, не электрический, заваривает погуще индийского любимого своего чаю, и они пьют чай, часто отдуваясь, ведут нескончаемые разговоры, кто женился, кто развёлся, кто у кого родился, кто что купил, подарил, выменял.
Этого дня старухе хватает на неделю. Если же по каким своим причинам соседка не приходит, жена становится раздражительной, даже вроде занеможет, чаще покрикивает на Кузьму.
Это её праздник. А Кузьма что, себе не может устроить? Его одногодки, с кем он прежде водил дружбу, уже померли, другие живут незнамо где. Ему скучно. И чаще у него стало возникать желание сделать себе праздник, получить отдушину, забыться на некоторое время, побыть собой по-настоящему.
Кузьма посмотрел в стакан, набрал полную грудь воздуха и выпил. Поставив стакан на стол, крутанул головой и выдохнул в кулак. Глаза его потемнели.
— Садкая какая водка пошла, — пробормотал он. — Раньше намного мягче была. — И полез за капустой.
Кузьма закусывал быстро, Мишка — не торопясь.
— А сколько ты, Михаил, у Ольгушки живёшь? — спросил Лычков, поддевая на вилку мягкое кольцо капусты. Выпитое обдало теплом живот, лицо, разлилось по телу.
