Муравечество - Кауфман Чарли (читаем книги бесплатно txt) 📗
На пробах Кастор читает роль с именитым бродвейским актером Барассини, который сыграет Барассони, именитого бродвейского актера, с кем у Дона Бейкера начинается романтическая связь. Барассини разрешается играть именитого бродвейского актера, потому что он именитый бродвейский актер.
Флотилия, наблюдая за пробами глазами Кастора, влюбляется в Барассини.
Сеанс кончается. Я тороплюсь записаться в лист ожидания на подачу заявки в «Джон Джей», потом скрытно даю без разрешения несколько выступлений в Бездомном переулке и Зассанном переулке в Финансовом квартале. Здесь полиции не наблюдается, особенно по воскресеньям, так что можно работать без помех. Я зарабатываю четыре доллара семьдесят три цента, в основном от бездомных в Бездомном переулке, и всего семьдесят два цента от ссущих в Зассанном переулке.
Я почти уверен, что кто-то влезает в нашу квартиру, пока нас нет. Все признаки налицо: отпечатки ботинок в ковчеге, убывание моего кошерного крема для бритья, не содержащего молока, «фокусы» в истории поиска в браузере. Клоунесса Лори говорит, что я параноик, что всему наверняка есть логичные объяснения. Что, например, да, она не может найти свои шейтель «Мишель Уильямс» и брючный костюм от Александра Маккуина, но уверена, что наверняка забыла их в микве после ритуального погружения.
— А как же ты тогда попала домой?
Она осекается.
— На метро, — отвечает она.
— Нет, в смысле как ты попала домой без брючного костюма?
— А. Ну, значит, в тот день я надела два брючных костюма, да? Было холодно, и я пододела утепляющий брючный костюм из «Л. Л. Бин». Так что вполне логично, что про второй я забыла.
— Ты звонила в Манхэттенскую микву, чтобы там поискали?
— Б., это брючный костюм от Александра Маккуина за две тысячи пятьсот долларов. Никто не сдаст его в бюро находок.
Наверное, она права. Я параноик. Наливаю себе миску с хлопьями.
— Что-то в «Кошер Чармс» в последнее время недокладывают хлопья, — говорю я.
Я подслушиваю из вентиляции (в ковчеге стало слишком рискованно после инцидента с отпечатком ботинка — я грешу на грязь из Зассанного переулка), когда Клоунесса Лори говорит, что пойдет выгулять осла.
— Если будешь проходить мимо «Шлимски», купи там еще «Кошер Чармс» и кошерного крема для бритья, ладно? — окликает Б3.
— Ага, — отвечает она с некоторым раздражением и хлопает дверью, отчего вентиляция раскрывается и я вываливаюсь на пол перед Б3. Какое-то время он меня разглядывает.
— Началось «Вторжение похитителей тел»? — говорит он, доставая пистолет из розовой наплечной кобуры.
— Какое? — спрашиваю я. — Есть три киноверсии и, конечно, рассказ Джека Финни, на котором они все основаны.
— Я знаю, — говорит он. — Естественно, я знаю.
— Тогда какое?
— Естественно, фильм тысяча девятьсот семьдесят восьмого.
— Естественно, — соглашаюсь я. — Остальные ужасны.
— Ужасны.
— Но нет, я не похититель тел.
— А кто?
— Друг мой, это ты, так сказать, похититель тел.
И снова я слышу далекую музыкальную ноту.
— Не будь идиотом, — говорит он.
— А ты не будь мной, — парирую я.
— Слушай, я владелец этой дорогой квартиры. И это ты живешь в моей вентиляции, и, полагаю, жил в моем ковчеге, и, полагаю, днем переодеваешься в мою жену.
— Даже если так, — говорю я, — ты — моя замена, и, смею добавить, даже не первая.
— Просвети же, — говорит он. — Что случилось с твоей первой заменой?
— Если так интересно, я его убил.
Б3 взводит пистолет, или как там это называется. Кажется, взводит. Я подныриваю под ствол, и после того, как мы несколько минут боремся на полу, гремит выстрел.
Глава 69
Я прячу его тело в комнате-холодильнике за горами пастрами долгого маринования, говядины кукурузного откорма и печенки мелкой нарезки. От него придется избавиться, но сейчас времени нет. Я стираю кровь, закончив как раз перед тем, как возвращается Клоунесса Лори. Молча ставит для меня бумажный пакет на кухонный стол. Все еще дуется.
— Слушай, а где твоя ермолка? — говорит Осел2, подозрительно меня оглядывая.
Я театрально изображаю, как ощупываю макушку, и удивляюсь.
— Хм, — говорю я. — Как странно.
Ищу ее на полу, замечаю пропущенную каплю крови и небрежно ставлю на нее ногу. Осел хмурится.
— Хм-м, — говорит он. — Любопытно.
— Клоунесса Лори, — говорю я, — ты не могла бы принести мне из спальни другую ермолку?
— Какую тебе? — вздыхает она.
К счастью, я немало слонялся по квартире, всюду совал нос и знаю, чего просить.
— Бордовую стеганую ермолку для курения, пожалуйста, — говорю я.
Она сердито уходит ее искать, а я остаюсь.
— Может, присядешь? — говорит осел. — В ногах правды нет.
— Я постою, — отвечаю я.
— Да? — говорит он. — Как знаешь.
И не спуская с меня глаз, пятится из комнаты. Я быстро стираю каплю. Он заглядывает обратно, но я уже опять стою как ни в чем не бывало.
— А пожалуй, присяду, — говорю я ему.
И присаживаюсь. Возвращается с ермолкой Клоунесса Лори, отдает и говорит, что съезжает.
— Наша жизнь уже совсем не та, — говорит она.
— Понимаю, — говорю я.
Лежа в одиночестве, нежась в кровати королевского размера, я читаю книгу Барбосае:
Пока вокруг пылает мир, робота Дональда Транка — теперь с новоустановленным сложным программным обеспечением, не менее разумного, чем настоящий Дональд Транк, — перевозят на освинцованном, асбестованном и позолоченном истребителе вертикального взлета «Харриер» с символикой Транка в секретную правительственную пещеру. Из этой пещеры с помощью стены видеоэкранов, подключенных спутниковой связью к флотилии ламинированных полибензимидазолом съемочных дронов высоко над Землей, будет он наблюдать за разрушением, которым руководил и чьей жертвой в конце концов стал.
— Нечестно, — рыдает он. — Я создан таким — таким, какой я есть. И все ж я презираем. Я создан старым, непривлекательным, толстым, наглым и тупым, но, в отличие от предшественника, не имел никакой возможности стать таким, вырасти, провести хотя бы день в ином виде. Не был я обычным ребенком, которого недолюбили в детстве. Не был я мальчишкой, которого родители не сподвигали учиться, исследовать, любить и расти. Не был я дюжим юнцом, что отличился в спорте и верил, будто самооценку можно купить деньгами и похвальбой своими сексуальными победами. Я сделан по его образу и обязан поступать так, как поступил бы он. Что я в точности и делал; я делал свое дело, но все ж я остался один. Горю, как и все остальные. Никто не любил меня по-настоящему. Я был хорошим роботом и разжег очень большой пожар. Огромный. Больше пожара еще не бывало, это я вам точно говорю. Я создал пожар больше, чем можно было ожидать, больше, чем можно было представить. Я сделал то, чего не мог никто. И знаю это, потому что все вижу на множестве экранов. Столько экранов — вы просто не поверите. Высокое разрешение. Технологии в этой президентской пещере невероятны, факт. Американское ноу-хау. Думаете, в китайской президентской пещере технологии лучше? Я вам так скажу, никто не делает президентские пещеры лучше американских рабочих. Но даже в этой прекрасной пещере я смотрю на пожары один. Однажды я смотрел телевизор с президентом Дональдом Транком. То было удивительное время. Понимаю, его пришлось убить — всех нас придется во имя прогресса, — но я скучаю. У меня большое сердце — самое большое сердце, что вы видели, уж поверьте. Люди этого не понимают. Люди обо мне этого не знают. Майк Пенис кое-что мне рассказал, чтобы успокоить мне нервы перед первым посланием к нации. Он сказал, тело Дональда Транка похоронили на заднем дворе Белого дома рядом со старыми ржавыми качелями, и через несколько месяцев там выросла прекрасная вишня. С наисладчайшими ягодами. Мне нравится представлять своего старого друга прекрасной вишней. Жизнь всегда найдет дорогу, даже в убийстве. На следующий же день я пошел посмотреть на дерево. И действительно, там оно и было, как и обещал Майк Пенис. Прекрасное. Ярко-красные вишни, самые красные вишни, что вы видели. Я сорвал одну и сунул в рот. Есть я могу, но только для показухи, так что не могу сказать, насколько сладко. Сказать по правде, даже не представляю, что значит слово «сладко». Но все равно приятно принять в себя частичку первого Транка. Хоть потом дворецкому/лакею Томазо и пришлось ее вычистить через спинную панель с надписью «пищевые отходы». Но за это я ему и плачу. И все же момент был прекрасный, я это ценю. Дерево уже, несомненно, выжжено. Но ягоды были сладкими, так мне говорили, а это очень хорошо.
