Обезьяна и сущность - Хаксли Олдос (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗

– Но зачем?

– Просто чтобы напомнить им, что Он враг, – пожимает плечами Лула.

Рассказчик

"Если говорить прямо, – сказал как-то Шредингер [79], – хотя, быть может, и несколько упрощенно, губительность брака между двоюродными братом и сестрой может быть усугублена тем, что их бабка долгое время работала в рентгеновском кабинете. Этот вопрос не должен никого тревожить лично. Но любая возможность постепенного вырождения рода человеческого из-за нежелательных скрытых мутаций должна быть предметом забот всего мирового сообщества". Должна быть, но – об этом можно и не упоминать – таковой не является. Ок-Ридж работает в три смены, в Камберленде строится атомная электростанция, а по ту сторону занавеса – бог его знает, что там строит Капица [80] на горе Арарат, какие сюрпризы эта чудная русская душа, о которой так поэтично писал Достоевский, готовит для русских тел и туш капиталистов и социал-демократов.

Песок снова мешает идти. Доктор Пул и Лула опять движутся по тропинке, змеящейся меж дюнами, и внезапно остаются одни, словно посреди Сахары.

В кадре то, что представляется взору доктора Пула: нет-нет, нет-нет… Лула останавливается и поворачивается к нему: нет, нет, нет. Камера переходит на ее лицо, и он замечает на нем трагическое выражение.

Рассказчик

Седьмая заповедь, жизнь, как она есть. Но есть еще один факт, на который нельзя реагировать простым узковедомственным отрицанием вожделения или периодическими взрывами похоти; этот факт – личность.

– Я не хочу, чтобы меня постригли, – срывающимся голосом говорит Лула.

– Но этого не сделают.

– Сделают.

– Это невозможно, этого не должно быть… – И, удивленный собственной смелостью, доктор Пул добавляет: – Такие прекрасные волосы.

Все с тем же трагическим видом Лула качает головой.

– Я чувствую, – говорит она, – нутром чувствую. Я просто знаю: у него будет больше семи пальцев. Они убьют его, обрежут мне волосы, накажут плетьми, а ведь Он сам заставляет нас делать это.

– Что «это»?

Несколько секунд она молча смотрит на него, потом с выражением ужаса на лице опускает глаза.

– А все потому, что Он хочет, чтобы мы были несчастны. Спрятав лицо в ладони, Лула безудержно рыдает.

Рассказчик

Вино внутри, а тут напоминает мускус

О близких, теплых, зрелых и округлых – разве

Что несъедобных фактах… А она все плачет…

Доктор Пул обнимает девушку; она рыдает у него на плече, а он гладит ее волосы с нежностью нормального мужчины, каким мгновенно стал наш ботаник.

– Не плачь, – шепчет он, – не плачь. Все будет хорошо. Я буду с тобой. Я не позволю ничего с тобой сделать.

Постепенно она дает себя утешить. Рыдания становятся не такими отчаянными и мало-помалу стихают. Лула поднимает глаза; несмотря на слезы, ее улыбка настолько недвусмысленна, что всякий на месте доктора Пула незамедлительно воспользовался бы таким приглашением. Он колеблется, и, по мере того как проходят секунды, выражение ее лица меняется, она опускает ресницы, уже стыдясь признания, которое вдруг показалось ей слишком откровенным, и отворачивается.

– Извини, – шепчет она и принимается смахивать слезы грязными, словно у ребенка, костяшками пальцев.

Доктор Пул достает платок и ласково вытирает ей глаза.

– Ты такой милый, – говорит она. – Совсем не похож на здешних мужчин.

Она снова улыбается ему. На щеках у нее, словно пара очаровательных зверьков, выбирающихся из норки, появляются ямочки.

Доктор Пул – настолько порывисто, что даже не успевает удивиться своему поступку, – берет в ладони лицо девушки и целует ее в губы.

Несколько секунд Лула сопротивляется, но потом сдается до такой степени безоговорочно, что ее капитуляция выглядит гораздо более решительной, нежели его штурм.

На звуковой дорожке «Хочу детумесценции» переходит в «Liebestod» [81] из «Тристана».

Внезапно Лула вздрагивает и словно коченеет. Оттолкнув доктора Пула, она бросает на него дикий взгляд, затем отворачивается и смотрит через плечо с выражением вины и ужаса.

– Лула!

Он пробует привлечь ее к себе, но она вырывается и убегает по узкой тропинке.

«Нет-нет, нет-нет, нет-нет…»

Наплыв: угол Пятой улицы и Першинг-сквер. Как и прежде, Першинг-сквер – основа и средоточие культурной жизни города. Из неглубокого колодца перед зданием филармонии две женщины достают бурдюками воду и переливают ее в глиняные кувшины, которые уносят другие женщины. На перекладине, перекинутой между двумя ржавыми фонарными столбами, висит туша только что забитого быка. Рядом в туче мух стоит мужчина и ножом вычищает внутренности.

– Неплохо выглядит, – добродушно говорит вождь.

Мясник ухмыляется и окровавленными пальцами делает рожки.

Несколькими ярдами далее расположены общинные печи. Вождь приказывает остановиться и милостиво принимает ломоть свежеиспеченного хлеба. Пока он ест, в кадре появляется около десятка мальчиков, пошатывающихся под тяжестью чрезмерного для них груза топлива из расположенной поблизости Публичной библиотеки. Они сваливают ношу на землю и, подгоняемые пинками и руганью взрослых, спешат за новой порцией. Один из пекарей отворяет дверцу топки и лопатой бросает книги в огонь.

Доктор Пул как ученый и библиофил возмущается и протестует:

– Но это же ужасно!

Вождь только посмеивается.

– Туда – «Феноменология духа» [82], оттуда – хлеб. И притом чертовски вкусный.

Вождь откусывает еще ломоть. Тем временем доктор Пул нагибается и буквально выхватывает из пламени чудесный томик Шелли в одну двенадцатую листа.

– Слава б… – начинает он, но, вспомнив, по счастью, где находится, вовремя спохватывается. Засунув томик в карман, он обращается к вождю: – Но как же культура? Как же всеобщее наследие, как же человеческая мудрость, доставшаяся с таким трудом? Как же все то лучшее, о чем думали…

– Они не умеют читать, – с набитым ртом отвечает вождь. – Впрочем, это не совсем так. Мы учим их всех читать вот это.

Он указывает пальцем. Средний план, снятый с его точки: Лула с ямочками и всем прочим, но при этом с крупным «нет» на фартуке и двумя «нет» поменьше на груди.

– Вот все, что им нужно уметь прочесть. А теперь вперед, – приказывает он носильщикам.

В кадре носилки, которые протаскивают через дверной проем в то, что осталось от бывшей кофейни Билтмора. Здесь, в зловонном полумраке, два-три десятка женщин средних лет, молоденьких и просто девочек деловито ткут на примитивных станках вроде тех, какими пользуются индейцы Центральной Америки.

– Ни у одного из этих сосудов в последний раз детей не было, – объясняет вождь доктору Пулу. Потом хмурится и качает головой: – Они или производят на свет чудовищ, или бесплодны. Одному Велиалу ведомо, откуда нам брать рабочую силу.

Они движутся в глубь кофейни, минуют группу трех-четырехлетних детишек, за которыми присматривает пожилой сосуд с волчьей пастью и четырнадцатью пальцами на руках, и входят во второй зал, чуть меньше первого.

За кадром слышен хор юных голосов, декламирующих в унисон перв.ые фразы краткого Катехизиса [83].

– Вопрос: какова главная цель человека? Ответ: главная цель человека – умилостивить Велиала [84], мольбою отвратить Его злобу и как можно дольше избегать умерщвления.

Крупным планом лицо доктора Пула, на котором удивление постепенно сменяется ужасом. Затем дальний план с точки, где он стоит. Выстроившись в пять рядов по двенадцать человек в каждом, шестьдесят мальчиков и девочек тринадцати – пятнадцати лет застыли по стойке смирно и монотонно бубнят резкими визгливыми голосами. Лицом к ним на помосте сидит жирный человечек в длинном одеянии из черных и белых козлиных шкур и меховой шапке с жесткой кожаной оторочкой, к которой прикреплены средних размеров рожки. Его безбородое желтоватое лицо лоснится от обильного пота, который он беспрестанно утирает мохнатым рукавом своей рясы.