Как я охранял Третьяковку - Кулаков Феликс (книги хорошего качества TXT) 📗
Петро строго сказал мне:
– Третий день работаешь, а уже дисциплину нарушаешь. Нехорошо. Ты в курсе про штрафы?
– В курсе… – пролепетал я.
– Ну-ну, смотри у меня, – обронил Петро и, резко сорвавшись в галоп, скрылся за ближайшим поворотом.
Смотреть я обещал уже еле заметному облачку пыли, пустому месту.
Чубченко передвигался по Галерее стремительно и безо всякой видимой системы. Это он делал для того, чтобы рядовому сотруднику труднее было вычислить его инспекционную траекторию. Бывало, вот ка-а-ак выскочит из-за угла, а в глазах такой горит задор и охотничий азарт: «зажопил – не зажопил»! И если вдруг сотрудник никаких инструкций не нарушает, и службу несет исправно, то Петро настолько очевидно расстраивался, что даже становилось его немного жаль.
А «пятнадцатый» пост… «Пятнадцатый» пост – это лестница из подвала на первый этаж и площадка между кустодиевским (в ту пору) залом и залами графики. Сюда же выходит дверь в служебные помещения. Ее главным образом и надлежало охранять от досужих любопытствующих ослов. Ох, и любят они спрашивать всякое, напрямую к русскому классическому искусству отношения не имеющее: «А эта дверь куда? А там что?». Вот какое твое дело, если она закрыта, да? Так нет же, все равно лезут, тыркаются… «Заходите! Там трансформатор» – обычно отвечал я. И что же вы думаете? Некоторые рисковали!
Дни потекли за днями. Я потихоньку обтирался в «Куранте», уже стал соображать маленько что к чему. Компания подобралась в ЧОПе разномастная. Кого только, оказывается, не брали в Службу безопасности! Были здесь и демонические, словно сбежавшие из кунсткамеры персонажи, и вполне даже приемлемые, и так-сяк – средние, никакие. К правящей верхушке смены я пока опасался приближаться, остальных же условно можно было разделить на три категории.
Так называемые «мутные» – первая категория. В нее по большей части входили люди из рабочих предместий. Сеньоры Рогаткин и Федорин, – самые характерные из «мутных» – были то ли соседями в поселке Софрино, то ли друзьями юности. Они вместе приходили, вместе уходили, вместе немногословно курили болгарские сигареты «Родопи». Если они и разговаривали между собой, то исключительно о чем-нибудь сугубо житейском. О богатом урожае редиса в «нонешнем годе», например. Или об особенностях протекания счастливого периода беременности у сеньоры Федориной. А так они прекрасно понимали друг друга без слов.
Прошу понять правильно, «мутные» отнюдь не означает «глупые» или «идиоты». Вовсе нет. Настоящие идиоты появились в «Куранте» много позже. Возможно, хотя я и не уверен, более подходящее им определение – «основательные». Не означает это и «хмурые» или «мрачные». Сережа Рогаткин, например, был довольно веселый парень. По-своему, но веселый.
Далее следовала филейная часть смены, люди еще неопределившиеся в этой жизни. Здесь первой звездой балета бесспорно являлся Геннадий Горбунов – бас-гитарист в кулагинской рок-команде коммунальных служащих и по совместительству «детёнок подземелья», завсегдатай подвальных постов.
Сюда же, к филейным я отнесу и Пашу Короткевича. Паша был молодой отец и при каждом удобном случае считал необходимым объяснить преимущества своего положения. По правде говоря, преимущества эти были очевидны только лишь для него самого. В самом деле, аргумент: «…зато через пятнадцать лет мы с сыном еще спокойно сможем играть в одной футбольной команде во дворе!» – это звучало как-то не слишком убедительно, если не сказать беспомощно.
Андрюха «Кузя» Кузнецов болтался между этой категорией и «мутными». Пожалуй, все же ближе к последним. Одно время Андрюха повадился называть своих подчиненных «зайцы». В ласково-ироничном смысле. Сотрудник Ватутин иронии не понимал, и как-то раз, услышав в свой адрес «заяц», легонечко приложил Кузю мордой об несгораемый шкаф.
Теперь сливочное крем-брюле и политическая элита смены. Я, Кулагин, Крыканов Вован, и Цеков – житель Инженерного корпуса. Не густо, но и не так пусто, согласитесь. Рассказывали мне еще много и взахлеб про «матерого человечищу» Леонова. По всему выходило, что это был тот еще фрукт. Но я его не застал, он уволился незадолго до моего прихода. Впоследствии Леонов завербовался в «Курант» повторно, тогда-то я и смог оценить все его многочисленные способности. Свидетельствую: все что говорили о нем оказалось правдой и даже еще не всей.
Давайте все-таки пройдемся коротенечко по комсоставу. Сергею Львовичу и Петру Чубченко уже было уделено достаточно внимания, так что теперь про прочих.
Олег Баранкин. Человек какой-то неописуемой, фонтанирующей энергии. За непрестанное и в основном бессмысленное движение получил позывной «Сперматозоид», который, впрочем, не прижился. Активность Олега была и впрямь ошеломляющей. Однажды инженер-сигнальщик Миха Петров на полном серьезе задал мне вопрос: «Сколько у вас олегов баранкиных?». На просьбу выражаться яснее Петров заявил, мол, люди видели Олега одновременно в двух противоположных концах Галереи.
Мы с секундомером в руках провели следственный эксперимент и пришли к выводу, что даже если пользоваться всеми секретными дверями и лазейками, даже если бежать бегом, сквозь стены по прямой, то нормальному человеку все равно нипочем не поспеть. Кто-то допустил утечку информации, и впредь верующие старушки-смотрительницы при появлении Олега набожно крестились.
Еще Олег отличался исключительно комичным желанием выглядеть шикарно и импозантно. Он приобрел в Даниловском универмаге черный двубортный костюм с искоркой, и не было в Галерее такой остекленной картины, в которой Олег мимоходом не покрасовался бы сам перед собой. О зеркалах и витринах говорить излишне, они все до единого пали жертвами его дивной красоты. На лацкане своего искристого пиджака Олег с неподвластной разуму горделивостью носил алюминиевый значок с надписью «Sheriff 656», утверждая будто бы получил его в подарок от человека из делегации ФБР. Лично я склонен думать, что это легкое преувеличение. Скорее уж Олег купил тот значок где-нибудь в табачном ларьке.
Олег являлся признанным остроумцем и мастером художественного слова. Как-то солнечным летним днем к сеньору Федорину приехала его же, федоринская законная супруга. Специально проведать милого, или просто мимо шла – это мне не известно, да и, право, не суть. Вот стоят они во дворике, скромно в сторонке и, мило взявшись за руки, беседуют. Проходящий же мимо Олег, увидев Федорина с женщиной, не растерялся и весело заорал на весь Лаврушинский:
– Ну вот! Навели блядей полную Третьяковку!.
Случился небольшой скандальчик, так как сеньор Федорин он даром, что Федорин, а совсем не пришел в восторг от таких сочных эпитетов. Его, человека привыкшего иметь дело с забубенными самовольщиками Софринской бригады ВВ, держали втроем, и это не считая жены. Что интересно, Олег был искренне озадачен столь бурной реакцией Федорыча на его юмористическое замечание. В кулуарах Олег уверял, что вовсе не хотел никого обижать, прилюдно называя неизвестную ему девушку «блядью».
Забавно, но Олежка был не из тех кто делает выводы из событий прожитых лет. В другой раз Михаил Борисович Лазаревский, – ученый-физик и самодеятельный яхтсмен – принес фотографии своего последнего водного похода по карельским шхерам. На одной из них некая женщина в тяжелых роговых очках и брезентовой штормовке, припав к кормовому веслу, напряженно вглядывалась в туманные чухонские дали. Хороший такой, характерный снимок в стиле раннего французского неореализма, сам Годар бы позавидовал. Олег и тут не остался в стороне.
– О, бляди на катамаране! – коротко прокомментировал он увиденное.
Оказалось, что и это была, конечно же, не «блядь» никакая, а сестра Михаила Борисовича – кандидат медицинских наук и вообще прекрасный человек.
Жил же Олег в коммуналке с соседом Кузьмой, и на работу ходил пешочком. И еще и Олега были усы.
Иван Иваныч Чернов, напротив, проживал весьма далеко, в поселке Черноголовка. Это сейчас Черноголовка гремит на всю страну благодаря своей водке и липким газированным напиткам, а в то время она заслуженно считалась подмосковной дырой. Черноголовка тогда только-только получила статус Города, и на некоторое время самыми ходовыми шутками применительно Иван Иваныча стали всякие вариации на эту тему. Помню, Кулагин серьезно так обратился к Иван Иванычу:
