Медный кувшин старика Хоттабыча - Обломов Сергей (читать книги регистрация .txt) 📗

— Э-э, послушайте, э-э, уважаемый… Джинн, короче, — это я.

Дядька с интересом осмотрел Джинна с головы до ног, потом как бы даже внутри — через глаза — и скептически заметил:

— Вы похожи на человека. Вероятно, за время моего одинокого отчаянного заточения духи сильно огрубели. Впрочем… — И тут он начал издавать какие-то птичьи звуки, раскрывая при этом рот, как рыба, и постоянно меняя зверское выражение глаз. Джинн испугался, что дядьку сейчас хватит припадок какой-нибудь восточной эпилепсии и начнутся проблемы. Но это быстро закончилось, птичья речь снова стала вполне человеческой и даже русской. — То есть вы меня не понимаете? Но язык наш не мог измениться — небо ведь осталось прежним, вон, я вижу его облака в окне. Нет, вы, безусловно, не джинн.

Джинн хмыкнул.

— Не огорчайтесь, — примирительно заявил дядька. — В том, чтобы быть человеком, есть свои неоспоримые преимущества. Хотя я едва ли согласился бы на них. Как вас зовут, человек?

— Джинн, — начал сердиться упрямству, непонятливости и непонятности незнакомца Джинн. — Меня зовут Джинн. Ник такой, ясно?

— Ясно. — Незнакомец заулыбался и закивал головой. — Джинн — это одно из ваших имен. Имя, которое вы предпочитаете. Если вам угодно, я буду называть вас именно так, но и любое другое ваше имя я приму с открытым радостным сердцем. Какие еще у вас есть имена?

— Гена Рыжов, — буркнул Джинн. — Рыжов Геннадий Витальевич.

— Да-да-да, — продолжал улыбаться и кивать дядька, — все правильно. Имя семьи, имя тела, имя отца. Я с удовольствием сообщил бы вам свое имя тоже, но в переводе оно теряет смысл, а таким, какое оно есть, вы не сможете им пользоваться. — Тут он снова захрипел и зачирикал; при этом у него изо рта вырвался язычок пламени, что, конечно, очень сильно напугало Джинна. — Вот видите, вряд ли вы сможете это повторить.

Тут он был прав. Фокус с огнем Джинну был совершенно недоступен. Однако именно это так напугавшее Джинна своей внезапностью пламя теперь окончательно его успокоило: чувак был фокусник. Почему-то в массовом сознании артист, как и любой другой обладатель выделяющего из толпы общества дара, априори не может быть плохим человеком. Причастность дядьки к богеме объясняла Джинну его странную одежду, поведение и речь, но, правда, совершенно не оправдывала непризванность появления в чужом доме.

— Поэтому вы можете назвать и называть меня как угодно, — продолжал наглый фокусник. — Любой звук вашего языка я приму как свое второе имя, тем более что никто не имеет на это большего права, чем вы. Ведь это вам я обязан своим вторым приходом на свет и воздух. Если, конечно, не считать того, кто это все придумал. Впрочем, вашими устами имя мне даст именно он. Какое оно?

— Чего — оно? — не понял Джинн.

— Имя.

— Какое имя?

— Мое имя. — Заметив недоумение в глазах Джинна, дядька прояснил: — Я прошу вас дать мне имя.

— Да не брал я у вас никакое имя! Как вы здесь оказались вообще, а? Я вас первый раз вижу.

— Вы, наверное, сильно ударили голову, когда миловали мне свободу от ужасного заклятия мудрого иудейского царя. Воистину светлый разум, способный победить силу ума Сулеймана, или, если угодно, Соломона, помутнел от напряжения борьбы и страшного удара. Вы видите меня действительно впервые, вы благородно освободили меня от вечного прозябания в тесных стенах медного кувшина, я готов отблагодарить вас, и все, чего я прошу, — это дать мне имя движением вашего великого и, несомненно, могучего языка, которое поможет вам определить меня, чтобы мы больше не были чужды друг другу. А в дальнейшем — звать. По необходимости.

Разговор принимал непонятный оборот. Этот циркач настаивал на том, что он и есть тот самый старичок, о котором грезил Джинн, что конечно же было полной лажей. Кому он на фиг нужен, чтобы его еще и звать? Хотя, очевидно, единственный способ от него спокойно избавиться — это подыграть ему. Значит, надо дать ему имя.

С одной стороны, назвать дядьку хотя бы Хоттабыч, раз уж он назвался джинном, было бы не просто просто, а еще и логично. Он как бы сам подталкивал к этому. Таким именем можно было бы свалить на дядьку детский испуг в несыгранной пьесе и тем отомстить ему за наглость присутствия. С другой стороны, непредсказуемость и преднеопределенность незнакомца наводили на мысль, что он может вдруг обидеться. И потом, было что-то божественно странное в том, чтобы при знакомстве с неизвестным самому давать ему имена и, значит, определения: незнакомец мог оказаться кем угодно и это «кто угодно» надо было придумывать самому. Как если бы, находясь на первом уровне любой компьютерной игрушки, играющий должен был сам определять правила игры для того, чтобы пройти этот первый уровень и оказаться на втором, еще более сложном, где опять придется все придумывать самому для того, чтобы попасть на третий, и так далее; но при этом все придумки играющего должны соответствовать стратегическим замыслам создателей игры, иначе игрушка не работает. Такого рода сотворчество, обычно естественное, как дыхание, в повседневной жизни в узловые моменты принятия решений для смены уровней доставляет боль страха ошибки и делает простые действия сложным выбором.

Время вежливого оправдания паузы закончилось, и надо было что-то сказать. И он сказал — как бы в отместку, не задумываясь о том, как вложенный в новое имя дядьки смысл повлияет на их общую судьбу:

— Я, правда, не понимаю, для чего вам все это нужно, но раз вы хотите быть джинном, ну, или типа, чтобы я принимал вас за джинна, тогда как насчет, ну, э-э, Хоттабыча?

— Хоттабыч — отлично. Только это слово, как слово само по себе, не много для меня значит. Значит, во многом я буду значить сам по себе, без привязки к имени. Вы не против?

— Не против, — смущенно почесал щеку Джинн. — Так чем обязан, любезный, э-э… Хоттабыч?

— Во-первых, обязан вам я, о чем уже неоднократно упоминал. Во-вторых, мне будет приятно, если вы перейдете на «ты». Состояние наших отношений предполагает именно такое обращение.

— Я буду стараться. — В тактике непротиворечия психованному фокуснику была своя польза: в разговоре появилась динамика, дающая надежду на скорое его завершение для избавления Джинна от надоедливого дядьки. — Можно не утруждаться рассказами про заточение и пребывание в кувшине — я читал «Тысячу и одну ночь» и кино про старика Хоттабыча смотрел. Дальше чего будем делать?

— Мне жаль, мой благородный спаситель, что ваша насмешка уходит в пустоту. Я ничем не заслужил ее. Единственное, чего я хочу, — это отблагодарить вас. В небесах написано на страницах воздуха: «Тому, кто делает добро, воздается». Я, эфрит из Зеленых джиннов, получил почетную возможность исполнить заслуженное вами воздаяние и прошу лишь великодушного согласия дать мне несколько насыщенных кропотливым поиском часов, чтобы, оценив силу своего небесного могущества и земного богатства, осыпать вас дарами., достойными вашего бескорыстного подвига.

— Можно на «ты» и попроще. — Приближение развязки вернуло Джинну уверенность в своем праве на неприкосновенность жилища. — Что же касается даров, то если ты починишь мне компьютер — только очень быстро, скажем, мановением руки, или волосок там из бороды дернешь, — то этого будет вполне достаточно, и мы квиты.

— Ради тебя, лучший из людей, я готов полностью лишиться своей бороды, только что тебе в том пользы, просветленный? Твои волшебные ящики, хранящие ослабленную молнию в жилках проводов, я ничуть не повредил, покидая свой многовековой приют. Они целы и исправны.

И действительно, на экране компьютера висела заставка с окнами Майкрософта. И это было чудо. Едва ли Джинн мог тогда предположить, что оно — первое в череде чудес будущих, настоящих. Он только сейчас понял, что даже не глянул в сторону стола, увлеченный незнакомцем, и то, что машина жива, очень его обрадовало и даже как-то расположило к неизвестному, получившему только что имя Хоттабыч. Вполне возможно, что знакомство с восточным фокусником, так необычно владеющим русским языком, могло быть весьма интересным.