Озеро призраков - Любопытнов Юрий Николаевич (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
За беду то стало людям богатым. Оказывается, не только у них богатство будет, но и у голи, людей неименитых. Был как-то несчастливец в лесу, подследили они за ним, подсмотрели, где цветок заветный растёт, и вырвали его.
Но не дал им цветок волшебный богатства. В худых руках не приносит он удачи. В одночасье сгорела вся деревня дотла. Огонь ведь не разбирает, где бедный, где богатый — крушит всё под чистую. И цветок тот пропал — не нашли его.
Несчастливец снова искал ту старушку, да не увидел. Не захотела, видно, вдругорядь показаться ему. Так и повелось с тех пор: ищут цветок, да не находят.
Дед трогает остановившуюся лошадь, щипавшую траву. Его слова становятся всё глуше, голос тихнет и пропадает. Лошадь испуганно тащит телегу и беспокойно прядает ушами, будто прислушивается. Вот остановилась как вкопанная, замерла. Три раза прокуковала кукушка. Впереди — полянки с купальницей, озарённые солнцем.
Хочется открыть глаза. Они закрыты, а видишь всё. Чу, вроде шёпот прошёл по траве. Туманом выбежала из-за кустов старушка-лесовушка, в руках пучок сон-травы — дремлика пахучего. Обежала поляну. Дурман сон-травы пьянил и тяжелил голову, забытье укачивало волной речной… Спит на возу дед, выпустив вожжи из рук, стоя спит лошадь, передёргивая во сне кожей.
Старушка появилась возле воза. Она маленькая, в голубом платке и голубом сарафане, на котором горят редкие выпуклые цветы на тонких ниточках стеблей. Старушка манит меня пальцем. Я спрыгиваю с воза.
— Ты зачем пожаловал в мой лес? — строго спрашивает она меня и пристально глядит в лицо. Глаза у неё голубые, как её сарафан, совсем не старые и добрые.
— Хочу цветок твой посмотреть, — смело отвечаю я.
Она испытующе смотрит на меня и спрашивает:
— Цветок посмотреть? А почему тебе захотелось увидеть его?
— Хочу тайны лесные понимать.
— А готов ли ты к этим тайнам? Не сломят ли они тебя? Хватит ли у тебя сил под бременем этим жить?
— Хватит, — гордо отвечаю я.
— Иди за мной, — говорит она, и туманом плывёт от куста к кусту.
Я еле поспеваю за нею. Заманивает меня старушка. Зовёт за собой, руками машет, сарафаном голубым мелькает. Вот и цветок заветный на поляне. Голубые, словно вырезанные листья… Иду, бегу к нему, а его уже нет. Пропал. Вместо него обыкновенная трава. И старушки нет. Спряталась вместе с цветком.
Вот снова объявилась. Сидит на пеньке, травкой помахивает.
— Не покажу я тебе цветка, — говорит она. — Рано его людям возвращать. Если уж очень захочешь увидеть — нашёл меня раз, найдёшь и в другой. Только тогда я тебе покажусь, когда полюбишь лес, с полушелеста листьев найдёшь ко мне дорогу. Познаешь красоту, и всегда будешь стремиться к ней…
— Ну, занесло куда! — послышался голос деда.
Я открыл глаза. Воз не двигался. Внизу стоял дед и держал лошадь под уздцы — помогал выбраться из глубокой колеи, куда попало заднее колесо. Впереди было поле. За ним виднелась деревня.
Я оглянулся. Лес шумел, деревья переговаривались между собой. Мне почудилось, что из-за кустов вербы выглядывает старушка в синем платке, глаза её зовут меня. Качаются ветки. А может, мне показалось? Посмотрел внимательно, а это предвечерняя влага с земли поднималась.
1975 г.
БЕССМЕРТНЫЙ ЛАДО
Мы сидим на оструганных брёвнах, приготовленных для новой избы: дед Филипп, Колька Шурыкин, недавно демобилизованный из армии, ещё не успевший снять погоны, и я. Нам видно, как за тёмными, кажущимися плоскими на фоне бледного неба кронами лип, рано угасает вечерняя заря. Тихнет пруд. Его вода ещё ловит слабый отсвет неба в середине и начинает чернеть у берегов.
На большой луговине, отороченной с боков жёстким подорожником с выстрельнувшими вверх гибкими стрелами семян, мальчишки и девчонки играют в лапту. Они бегают разгорячённые и далеко разносятся их звонкие голоса.
Дед Филипп в тапочках, опущенных в рваные галоши, в стираной перестираной старой рубахе. Он курит взятую у Кольки папиросу, длинно затягивается и не спеша рассказывает нам сказку про бессмертного Ладо. Филипп щурится, глядя на снующих по луговине ребятишек, и чуть слышно, как мартовские талые воды журчат его слова о красавице Зорюшке, о злом лешем, о водяном чуде юде…
Когда на небе прорезаются звёзды, дед Филипп и Колька уходят. Какое-то время я слышу шарканье дедфилипповских галош по затоптанной тропинке, чёткий звук шагов недавнего солдата Шурыкина. Смотрю на затягивающийся вечерней мглой лес. Он как бы надвигается на деревню, в мутной пелене растворяются увалистые горбатые поля, с которых ветер приносит запах вызревших колосьев. За полями чернеет большая гора — Маковка. Днём она отсюда хорошо видна, поросшая высокими, упёршимися в небо ёлками.
Мне представляется, что за этой горой в наливающихся темнотой лесах и живёт старик Ладо. Это он по вечерам выгоняет пастись на небосвод златорогий месяц. Это он купает его в пенных струях реки, чистит его ровным речным песком. Ладо понимает язык зверя лесного и птицы певчей, знает сны трав растущих и вод текущих.
Когда совсем темнеет, я ухожу в дом. Стараюсь не греметь в пустых и от этого гулких сенях. Сажусь у окна, где светлее и пью оставленную бабушкой кружку молока, закусывая ломтём чёрного хлеба. Хлеб мягкий, испечённый в русской печке, а молоко холодное. Тихонько притворяю дверь, скриплю рассохшимися половицами и ныряю на сеновал.
Колко и душисто. Я устраиваюсь удобнее и хочу быстрее привыкнуть к темноте, потому что, когда привыкнешь, можешь найти вокруг себя много таинственного и интересного. Скоро глаза различают смутные очертания подстропильных бревён, а в щель между домом и двором видны звёзды. Их две или три. Они, как огонёк в осенней мгле, помогают мыслям идти по неведомой, но просторной дороге.
…Мы с Шурыкиным идём к старику Ладо. Идём ранним утром. Чтобы не заблудиться, замечаем путь. Сначала пойдём широким полем, извилистой, в две ступни, тропкой среди густой ржи, минуем речку по дышащему от шагов в три берёзовых жёрдочки мостку, забираемся на гору. По левую и правую руку шумит чёрный лес — хвойный, столетний. Идём по хвое, по коричневой от неё земле. Когда-то здесь с горы весело бежал ручей, огибая толстые деревья, мощными корнями держащимися за пригорок. Теперь от него одно напоминание — каменистая тропинка. Мы набираем в карманы чистых белых камешков — они, как куски сахара, белеют среди других, можно подумать, что они прозрачные, — их будем бросать под ноги, когда кончится русло высохшего ручья.
Мы пришли к Ладо и спросили:
— Ты бессмертен, Ладо. Подскажи, что нам надо сделать, чтобы тоже быть бессмертными?
Горько засмеялся старик в белую бороду:
- Люди! Зачем вам бессмертие? Я устал от него. У меня нет ни друзей, ни врагов, мне некому открыть своё сердце, некому излить свои чувства, не на кого направить свою ненависть. Я одинок. Я знаю, что такое одиночество. Если бы я мог, я бы отдал вам своё бессмертие, а себе взял вашу короткую жизнь. Вы каждый день видите новое, вы изменяетесь, вы рождаетесь каждый день и каждый день умираете. Я же неизменен. Я застыл на многие сотни лет и мне скучно быть одним и тем же. Вы получаете великую радость общения, великую радость сопереживания, радость обновления. А по сравнению с этой радостью тягучее бессмертие — это смерть. Мне никто не рад, и я не рад никому.
Ладо повернул к нам своё лицо:
- Идите и запомните мои слова.
И он пошёл от нас одинокий, сгорбленный, никому не приносящий радости и ни от кого не черпающий её. Никому не нужный. Он становился всё меньше и меньше и, наконец, пропал.
Нам стало жаль одинокого бессмертного Ладо, которому не для кого жить и для кого бессмертие — тяжкая ноша.
1975 г.
Зернышки. Лирические миниатюры
Весенний дождь
Дождь начался внезапно: кругом потемнело, деревья приняли на себя свежий ветер, в просветах ёлок метнулась быстрая молния, и с последним отзвуком грома на молодой лист клёна гулко шлёпнулась первая капля.
