Озеро призраков - Любопытнов Юрий Николаевич (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
В такие дни сходят с дубов рощи неспешно сказки, как сны снятся. Приходит кто-то без зова, без стука, открывает неслышно дверь, тихо берёт тебя за руку, и ты не сопротивляешься, будто так и положено, и ведёт тебя далеко-далеко.
Берёзовые поленья
Поленья пахнут подопревшей берестой, волглой древесиной. Мы их прикладываем к стене двора под широкий навес. Здесь они просохнут, их продует ветер, они приобретут янтарный солнечный цвет.
А в стылые декабрьские вечера, когда будет раскачиваться жёлтая лампочка на уличном столбе, а на чердаке занудит домовой, когда белая кисея метели начнёт нескончаемо срываться с крыши, мы положим их в широкий зев русской печки.
Будут излучать они янтарное солнечное тепло. Оно обживёт дальние углы бревенчатой избы, накалит белёные кирпичи печки, и к нам снова придёт лето, и поутру на стёклах окон зацветут белые розы, вырастут пальмы и раздастся тихий рокот волн, набегающих на рисованный морозом берег тёплого моря.
Певучее дерево
Жил Егор — мастер балалаечник. На всю округу балалайки его славились — звучные, распевные. Самый что ни есть худой музыкант на такой балалайке заиграет — заслушаешься.
— Руки у тебя, Егор, золотые, — говорили ему. — Из простеньких дощечек такие инструменты делаешь… Вся деревня играет.
— Что руки, — покрутит Егор соломенный ус. — Дерево певучее нашёл. Вот и поёт балалайка.
После войны не вернулся Егор на село. Тихо было в округе — не стало мастера балалаечника.
Подрос Егоров сын Сергей. Сходил в лес, нашёл дерево, сделал балалайку. Вновь поёт деревня. Удивляются люди:
— Руки у тебя золотые, Серёга!
— Что руки, — поднимет голубые глаза Егоров сын. — Просто дерево певучее нашел — вот и поёт балалайка.
Каменные идолы
Стоят в Абрамцевском парке, как напоминание о давно минувшей эпохе каменные изваяния, привезённые из херсонских степей. Молчаливые, ушедшие в себя, свидетели истории…
В мягкие летние ночи, когда не меркнет светлая полоска небосвода на западе, когда туманы лениво вползают на пригорки и снова стекают в овраги, когда спят трава и листва деревьев, сны давно прошедшей молодости витают в душах каменных истуканов. Что может сниться обветренным степным горячим дыханием статуям далёкого исчезнувшего народа?
Может быть, они вспоминают ясный вечер, тёплое кобылье молоко, звуки струн и напевы старца певца Акыза про просторные степи, где для всех хватает пищи, про табуны резвых коней в тысячи голов, про зоркого степного орла, про злого духа, напустившего братоубийственную войну на свободный народ.
Или в их каменных душах проснулись воспоминания о чёрной ночи и ярком зареве горящей степи, о диких криках испуганных лошадей, мчащихся по обугленной земле. Так был совершён кровавый набег на стойбище Атакена.
Скрипели деревянные колёса кибиток, увозя юную дочь Атакена далеко от родного спалённого стойбища…. Шли рядом табуны угнанных лошадей. Юная Атамис видела в разорванную кожу кибитки, как плыла над нею добрая богиня скотоводов — Стреноженная Кобылица.
Затем невольница Атамис видела большое каменное стойбище с чужим непонятным названием, слышала чужую непонятную речь, видела большие корабли, привозящие в Пантикапей кувшины с зерном, амфоры с вином, дорогие ткани и украшения.
И снова степь. Но не было воли в роскошной кибитке царя Атамета. Любимая жена престарелого повелителя!.. Да за один глоток смрадного дыма родного очага она бы с радостью отдала бы всё и голову царя впридачу.
Был последний путь царя Атамета. И был последний путь юной красавицы, любимой жены царя Атамис. Боги взяли душу царя, оставив тело на погребение его сородичам. Всю ночь длилось пиршество в кибиточном городке. Народ на время забыл распри и междоусобицы. Десять родственных племён до восьмого колена прибыли на повозках отдать последние почести старому царю.
Всю ночь горели костры, вопили женщины, и рвали на себе одежды и волосы. Всю ночь мужчины пили кумыс, ели горячую конину, слушали певцов, рассказывающих о славных походах царя Атамета.
Утром погребли царя, а рядом с его телом положили заколотых любимую жену, слугу раба, коня-трёхлетка, дорогие украшения, оружие и доспехи. За полдня был насыпан высокий курган. На его вершине поставили каменного идола, чтобы он охранял могилу царя и прогонял злых духов.
… Шевелится птица в тесном гнезде, осыпая на землю росу с ветвей, бледнеет небо перед утренней зарёй. А камень, высеченный руками древнего мастера, снова погружается в забвение. Когда снова наступит тишина, придёт вечер, он откроет незрячие глаза и, может, вспомнит ещё один миг своей тысячелетней жизни.
Русалочий уголок
Проходя мимо этого места, мне всегда казалось, что стоит только сильно вообразить, и я увижу русалок. Место было поистине сказочное. В давние времена Воря была широкая. От тех дней она оставила старые крутые берега, в которые когда-то плескалась вода. Теперь наверху — сосны, ниже — к воде сбегают берёзки, ещё ниже — заросли черёмухи. Рядом разрушенная плотина и мельница. А в центре местами глубокая с берегами-излучинами заводь — омуток с тёплой водой. Из воды выставила зелёные ладони одолень-трава и держит в них серебряные короны соцветий.
С незапамятных лет моих полощет Воря у прибрежья большую коряжину. Её чёрный пень упёрся в песок, а крепкие, извитые коричневые корни, как руки, вытянувшиеся из воды, нависают над рекой. Старый дом мельника обитаем. Там живёт одинокая старуха.
Хорошо это место летом, под вечер, когда солнце прячется за холм берега, или ночью, при луне, когда лимонные нити прозрачного света ткут на воде узоры непостижимой лёгкости и красоты.
Это место не должно было быть без русалок. И я их увидел. Увидел под вечер. День был жаркий, и прохлады наступающие сумерки не приносили. Солнце только что скользнуло за бугор. Его лучи багрово подсвечивали широкую полосу низких облаков у окоёма.
На коряжине, спиной ко мне, так, что я видел только голову и плечи, сидела русалка. Она цедила длинные волосы через пальцы, и это влажное золото ниспадало ей на спину, обливая плечи. Рядом с ней была вторая, стройная и темноволосая. Она стояла, прислонившись к иве, и задумчиво прислушивалась к плеску воды в берегах.
Я остановился, не в силах ни идти дальше, ни повернуть обратно. Мне казалось, ступи я ещё шаг, задень ветку и всё увиденное исчезнет. И я стоял, не зная, что я вижу — явь или сон.
Я тихо ушёл, полный смутного, неясного. Через день я увидел их снова. Заметив меня, они скрылись, звонко смеясь. Вскоре я познакомился с ними. Одну русалку звали Таней, другую — Олей.
Луна и пруд
На краю деревни экскаватор вырыл пруд. Дожди скоро наполнили его водой, и он зажил однообразно и тихо. Но однажды ночью, когда он по привычке дремал, его вдруг что-то разбудило. Он открыл глаза и в небе увидел луну. И влюбился в неё.
Он целовал её отражение на воде, вздевал к ней руки, клялся в любви, но луна не внимала его мольбам, и под утро безмолвно уходила, красивая и холодная.
Пруд ждал каждой ночи, чтобы увидеть вновь любимую, поцеловать её следы на воде.
Иногда луна не появлялась, и он ревновал её, сердито плескаясь в берега. Он был мрачным и угрюмым, когда её не было, и светлым и радостным, кода она появлялась.
С наступлением осени луна стала показываться реже и реже. Пруд затужил, стал мрачным, и вода почернела.
Дни шли, тучи бороздили небо, луны не было. Иногда он её видел мельком, на мгновение оживал, светлел, но чувствовал, что любовь уходит, он становился холодным и безразличным к луне. «Неужели любовь ушла?» — спрашивал он себя. И не находил ответа.
Зимой он затворился в одинокую, холодную, ледяную квартиру и перестал думать о луне. Ему было и одному хорошо. «Неужели я был влюблён»? — спрашивал он иногда себя и усмехался.
