Я отвечаю за все - Герман Юрий Павлович (читать книги без txt) 📗
— Мы насчет дома, — сказала Винокурова Валя.
— Нет, не в смысле дома, — перебил, слегка заикаясь от волнения, Алик Штуб, — а в том смысле, что нам теперь некуда деваться.
Беленькая Саша подтвердила со вздохом:
— Мы как бы беспризорные.
— Ничего не понимаю, — сердясь, сказал Родион Мефодиевич.
Вернулась Варвара, встала за спиной отца, наклонилась к нему сзади. Отец покачивал ногой, затягивался табачным дымом.
— А вы, товарищ Герой Советского Союза, разве не в курсе дела? — спросил Алик. — Совсем не в курсе?
— Ни в каком я не в курсе, — окончательно рассердился Степанов, — и не тяни ты, друг сердечный, кота за хвост, докладывай по порядку.
Алик Штуб поправил пальцами очки, пошевелил носом, словно проверяя, крепко ли они сидят, вдохнул воздух в широкую грудь и на одном дыхании, все еще заикаясь, сказал:
— Этот ваш дом, в котором вы проживаете, товарищ Герой Советского Союза, у нас отобран — это был районный ДПШ, Дом пионеров и школьников. А нас отсюда выгнали, обещали новый, никакого нового не дают, работа разваливается, и есть даже такие отдельные мнения, что никакой справедливости не добьешься, есть типы, которые утверждают, что нас просто обманули…
— Не понимаю! — жестко сказал адмирал. — Ничего не понимаю. При чем тут пионеры и школьники?
— Так ведь это же наш дом, — сказала Валя и даже каблуком постучала по полу. — Здесь был кабинет радиотехники.
— Во еж твою клеш! — удивился дед. — Интересно.
— А наши все кружки позакрывались, — быстро, отчаянным голосом заговорила Бойченко Саша, — и коротковолновиков, и хоровой, и краеведов, и речников, и другие. И мы к вам пришли, чтобы попросить помочь, — раз вы тут живете, то вас-то послушают, вы можете и к товарищу Лосому обратиться, и даже к товарищу Золотухину, ведь нельзя же так — выгнать, и все…
— Откуда вас выгнали? — опять тупо не понял адмирал.
— Отсюда, — терпеливо и ласково поглаживая отца по широкому плечу, сзади, в самое ухо сказала ему Варя. — Отсюда их, папочка, выгнали. Дело в том, что Евгений Родионович незадолго до твоего приезда, узнав о демобилизации, проделал ряд, мягко выражаясь, фокусов. Он обещал пионерам…
— Понятно, — произнес Степанов. — Совершенно понятно!
Как только он услышал про Женьку — сразу понял все.
— Вот, значит, каким путем, — произнес он погодя. — Так, так. Ну, что ж, понимаю, все понимаю…
Наступила длинная и довольно неловкая пауза. Ребята переглядывались, не зная, что им делать дальше. Алик снял и протер очки. Наконец Степанов погасил в тарелке свой окурок, сильно примял его пальцем и произнес спокойным и твердым голосом:
— Сегодня мы переживаем восемнадцатое марта. Так?
— Так, — подтвердил Алик Штуб, — восемнадцатое.
— К двадцать пятому вы сюда вернетесь, — вставая, произнес Родион Мефодиевич, и все трое ребят — и Саша, и Валя, и Алик — именно сейчас вдруг увидели в этом старичке не просто отставника-пенсионера, а военного моряка, адмирала и, конечно, Героя Советского Союза.
По их представлению, он был теперь словно на мостике боевого корабля во время сражения, когда стреляют пушки, сбрасывают бомбы фашистские стервятники, подводные субмарины выпускают свои стальные торпеды. А такой вот адмирал, как ни в чем не бывало, стоит на бронированном мостике и заявляет ровным голосом:
— К двадцать пятому марта вы сюда вернетесь. И вновь все ваши кружки начнут работать. Ясно?
— Ясно, товарищ Герой Советского Союза, — стоя ответил Алик, и теперь девочкам показалось, что не только адмирал стоит на своем бронированном мостике, но и Алик Штуб, тоже на этом же мостике, принимает приказание, которое будет исполнено, хотя бы ценою жизни.
И так как никто из них, из всех троих, не ожидал такого успеха доверенной им миссии, то Валя, вдруг преисполнившись тем восторгом, который не редок в юные годы, сказала тихим, счастливым, замирающим голосом:
— Вот видите же, видите? Я говорила — есть правда! И вот она — есть!
— Да, правда есть, — печально улыбнувшись, ответил адмирал.
Все помолчали.
— У нас все, — опять военным, служебным, как на корабельном мостике, голосом сказал Алик.
— И у меня все, — ответил адмирал. — Спасибо, что пришли именно ко мне.
— Понятно, — не сразу ответил Штуб. — Так мы пойдем?
— Идите, — кивнул Степанов. — Как откроетесь, я вас навещу. Позовете?
Варвара пошла провожать ребят, а дед Мефодий налил себе еще стопочку.
— Значит, я так понимаю, что отсюдова нас — по заду помелом? — осведомился он. — Куда, Родя, денемся-то, обое — старики… И ты, сынок, не гордись, тоже голова белая…
— Денемся, — сказал Степанов. — Советская власть двух стариков без крыши не оставит. А хоромы эти нам ни к чему, на кой они нам ляд, батя?
— Поехали! — угостил себя дед Мефодий и вылил в рот коньяк. — С таких делов любой напьется. Нет, ты мне разъясни? Ты мне дай разъяснение — за нашего Женьку…
Но разъяснений дед не дождался. Родион Мефодиевич ушел в свою комнату, и Варвара туда отнесла ему валерьянку с ландышем. Когда она открыла дверь, он смотрел в окно, и на лице у него было неожиданно проказливое, мальчишеское выражение.
— Ты что — сияешь? — удивилась Варя.
— А мечтаю, как Женюрочка отсюда станет когти драть. С Ираидочкой! Но пионеры-то каковы, а? Это, брат, никуда не денешь, это особое чувство — отобрали наш дом незаконно…
Он прошелся по комнате из угла в угол, совсем вдруг молодой, во всяком случае помолодевший, с ярким взглядом, сильный, словно и не было никакого инфаркта и страшных дней в московском госпитале, где положили его в отдельную маленькую палату — помирать.
— А знаешь, батя, — вдруг сказала Варвара, следя взором за отцом. — Я все окончательно решила. Тебе работать надо.
— Это кем же? — удивился он.
— А хоть бы педагогом. Математика, физика. Ведь ты академию кончил. И только представь: в школе преподаватель — контр-адмирал, Герой Советского Союза. Только подумай.
— Подумаю, — нерешительно обещал он.
И в который раз удивился на свою дочь: ну откуда могла она знать самые потаенные его мысли? Или, может быть, действительно, он взял себе стариковскую привычку бормотать то, что думает? Нет, никогда он об этом не говорил. И думал даже вокруг да около, не такой готовой фразой, как произнесла Варвара. Думал приблизительно, что-де, пожалуй, чем заедать государственный хлеб дарма, неплохо каким-никаким делом заняться. А то, чего доброго, станешь в кастрюли залезать носом, в кухонные, — заглядывать, что нынче парится-жарится. Но учить? А впрочем, это, пожалуй, и есть то, что он сам, не отдавая себе в этом отчета, больше всего любил. И вдруг, совершенно забыв нынешнюю отвратительную историю с Женькиной комбинацией, живо и деловито заговорил с Варварой о том, как, по ее мнению, он, приотсталый отставник и фагот, сможет заниматься с молодежью — ведь, наверное, в педагогике много новых веяний, появились всякие там системы, взгляды, направления…
— Ах, да брось ты, батя, — покачивая ногой в спадающей туфле, сказала Варя, — какие там веяния. Ты — знающий, умный, всего повидавший человек, как это можно в себя не верить? Вот вернется Аглая Петровна…
— А ты уверена — вернется? — быстро спросил он.
— Но ты же слышал, как давеча девочка — беленькая эта, с косой — сказала, что есть правда! Ужели ее может не быть, правды?
— Да, да, — согласился адмирал, подергивая плечом и отворачиваясь. Ему вдруг сделалось противно самому на себя за то, что он уже давно перестал верить этой неопределенной правде. — Да, да, — повторил он, — конечно.
И, еще пройдясь по комнате, спросил:
— Где же мы, однако, дорогая моя дочь, жить станем? Как предполагаешь? Ведь тут оставаться категорически невозможно, это ты, наверное, понимаешь! Согласна?
Варвара кивнула, думая о чем-то своем. Ей было совершенно все равно, где жить. Сама-то она, в конце концов, здесь только гостья, ей пора в Гриднево возвращаться, к геологам. Ей вообще было все равно: разве не все равно где жить, когда неизвестно, зачем живешь? Ей стало жутковато от этой горькой мысли, она взяла у отца папиросу, закурила, пустила дым ноздрями, как на войне, зевнула и пожаловалась, словно в давние годы, когда жила у Степанова на эсминце:
