Я отвечаю за все - Герман Юрий Павлович (читать книги без txt) 📗
— Скучно мне, папа.
— Я знаю, — не сразу ответил он. И посоветовал, хоть нелегко ему было именно это ей советовать: — Уезжай!
— Куда?
— К черту на кулички! — крикнул он. — Куда глаза глядят, только уезжай отсюда, брось эти свои мечтанья, брось его, забудь о нем, полюби хорошего человека, очнись, прочухайся…
— Лучше его нет, — сказала Варвара.
— Есть! — побагровев шеей, яростно закричал адмирал. — Все лучше его! Так с тобой поступить, так тебя не ценить, так ничего не понимать…
— Все он понимает, — спокойно и светло глядя в сердитые глаза отца, перебила Варвара, — не может не понимать! Ах, да что мы, право! Ведь это все чепуха, куда бы я ни уехала, ничего не изменится…
— Изменится, — опять зашумел Степанов, — на Сахалине изменится, и на Камчатке изменится, и в Архангельске изменится, и в Крыму изменится. Из-за меня, из-за дурака, ты опять с ним встретилась, больница эта, будь она неладна, то я, то Амираджиби, то партизан этот, Земсков, зачем ты ходила к нам, зачем тебе это дурацкое положение…
И этот разговор опять ничем не кончился. Часов в пять Ираида осторожно позвала их обедать. По столовой, заложив руки за спину, выкатив вперед плотный животик, в шелковой синей с желтым пижаме прохаживался Женя, насвистывал «Тореадора».
— Тореадор — смелей? — осведомился Степанов, входя в столовую.
Ираида распаковала давешнюю покупку, шпагат она повесила себе на шею, вместе с цепочками и побрякушками, которые по-прежнему носила в большом и даже неловком изобилии.
— А дед Мефодий где? — спросил Степанов.
— Он, наверное, по обыкновению, в кухне, — дыша в большой хрустальный бокал, который она только что вынула из мягкой бумаги, сказала Ираида. — Его, папа, невозможно оттуда вытащить…
Женя перестал свистеть и запел:
Тореадор, тореадор…
— Ох, Женька, у тебя голосочек, — почти со стоном сказала Варя, — словно ножом по стеклу…
Евгений не ответил, опять засвистел. Павла внесла суповую миску, Степанов велел ей привести деда. Женька у буфета налил себе рюмку водки, выпил, поискал по столу вилкой и, поразмыслив, закусил маринованным грибочком. Адмирал со строгим выражением лица открыл дверь в переднюю, потом в коридор, потом в кабинет Евгения Родионовича. Ираида с Женькой быстро переглянулись.
— Не тесно вам здесь жить? — спросил Степанов резким голосом.
— Что? — не понял Евгений.
— Спрашиваю, не тесно тут вам — семейству? — крикнул Родион Мефодиевич. — Спрашиваю, вам здесь…
И смолк внезапно, потому что из передней, вытянув к нему руки, сияя всей измазанной чернилами мордочкой, бежал Юрка, обожающий деда человек, явившийся из своего первого «Б» класса с парой неоспоримых двоек и потому совершенно счастливый, что всегдашний его заступник дома.
Родион Мефодиевич смяк, поднял мальчика на руки, ударил его лбом в лоб, по старой их манере, и сказал:
— Здорово!
— Салют! — ответил Юрка. — А Павла Назаровна думала, что ты помрешь!
— Кукиш с маслом! — ответил дед (Ираида поморщилась — ей всегда казалось, что не кто другой, как Родион Мефодиевич, учит мальчика грубостям). — Фиги! Я, Юрец, еще поживу на свете, покуражусь…
— По морям, по волнам, — подсказал мальчик дедову присказку, — да?
Евгений и Ираида еще раз переглянулись: самодур-адмирал как будто был опять в хорошем расположении духа, гроза проходила стороною. Дело заключалось в том, что супруги знали, зачем приходили к Степанову пионеры, и ждали взрыва, который вполне мог произойти перед обедом. Важно было мирно отобедать, а там Евгений уже подготовил легкую беседу на тему о том, как все в самое ближайшее время рассосется с проклятым Домом пионеров и школьников Приреченского района. Впрочем, решиться заговорить об этой истории не представлялось Женечке безопасным шагом.
За щами Юрка рассказывал школьные новости, Варвара была весела, как бы помогая разрядить то угрюмое и даже угрожающее состояние, в котором перед обедом пребывал Родион Мефодиевич, Женька из кожи вон лез — сыпал анекдотами, Ираида нарочно громко хохотала, даже деду Мефодию никто не выговорил, когда он, зацепившись рукавом, вывалил на скатерть хрен со свеклой и ужасно переконфузился и залебезил. В общем, все шло к тому, что история с пионерами могла рассосаться, если бы не бокалы, которые Ираида, им всем на беду и горе, купила по знакомству в комиссионном магазине. Случилось так, что адмирал, мучимый изжогой от пирожков, встал после супа, чтобы попить боржому, и, как всегда, не замечая качества и ценности посуды, по дороге к буфету прихватил бокал, который стоял на радиоприемнике.
— Осторожнее, папочка, — крикнула издали Ираида, — это уникальная вещь!
— Уникальная? — еще совсем спокойно удивился адмирал. — А что в ней уникального?
— Шесть, — немножко даже задохнувшимся голосом, но негромко, а лишь крайне почтительно к тому предмету, который разглядывал адмирал, объяснила Ираида, — их всего шесть, этих фужеров. Вы взгляните на свет, там гравировка…
Степанов простодушно посмотрел.
— Корона? — осведомился он, дальнозорко отставляя от себя уникальную вещь. — Римское два и литера «Н»? Правильно?
Он все еще ни о чем не догадывался.
— Царь Николай из них пил, — пережевывая супное мясо, дал справку Женька, — на футляре написано, что эти бокалы «принадлежат к инвентарю яхты „Штандарт“. А продолжение судьбы фужеров тоже занятное в своем роде. По слухам, они каким-то образом попали впоследствии в Унчанск и были здесь преподнесены военному коменданту майору СС, по фамилии цу Штакельберг унд Вальдек…
Вот тут-то все и случилось.
Уже по тому, как буро побагровел адмирал во время монолога Женьки, Варвара поняла, что сейчас произойдет, и не успела вскочить, как именно то, чего она ждала, произошло.
— Унд Вальдек! — крикнул адмирал таким хриплым и не похожим на свой голосом, что Женька вскочил. — СС? И Николай из них пил? Ваше величество, император?
Варвара рванулась к отцу, но было уже поздно. Под визг Ираиды и испуганный, заячий вопль Юрки адмирал ударил один фужер об стенку, другой — об пол, третий запустил в дверь. Варвара повисла на крутом плече отца, он не оттолкнул ее, он только все силился достать с приемника оставшиеся бокалы и быстро трясущимися губами шептал:
— Мы беляков… монархистов… гадов… на всех фронтах били… мы лучших, лучших наших товарищей… в войну с фашизмом… А он? Пионеров из дому? Царские плошки?
— Папа, папа, папочка, — уговаривала, припав к нему, Варвара, — папа, тебе же нельзя, милый, ну разве стоит…
Медленная, крупная дрожь пробежала по всему его еще сильному, даже могучему телу. Словно стряхивая с себя припадок тяжелого безумия, он потряс головой, прижал Варвару к себе и горько, с тоской сказал:
— Сволочи! Ах, сволочи! Свиньи! Какие свиньи!
Ираида, истерически повизгивая, уволокла ревущего и тем не менее рвущегося к деду Юрку. Разумеется, под предлогом защиты ребенка от самодура-деда она спасалась сама. И Евгению пришлось выслушать спокойный приказ адмирала — спокойный и угрожающий приказ на тему о том, в какие именно сроки Евгению Родионовичу Степанову надлежит убраться «к чертовой матери» из дома, украденного им у детей.
— Понял, негодяй? — осведомился Степанов-старший. — Или я до Центрального Комитета дойду, а из партии тебя, подлеца, выкачу. Ясно?
— Ясно! — вытянувшись в своей пижаме, слегка даже по-военному, ответил Степанов-младший.
Они были только втроем в столовой. Дед, от греха подальше, давно улепетнул в кухню, еще после первого бокала. Там он и пересказал все события потной от счастливого возбуждения Павле.
— Двадцать пятого я сюда приду, — предупредил Степанов.
— Ясно! — повторил Евгений.
Он расстегнул и вновь застегнул на себе пижаму. Челюсть у него дрожала. «Хорошо бы сейчас грохнуться с сердечным припадком», — меланхолически подумал младший Степанов.
Варвара и Родион Мефодиевич ушли. Женька кликнул Павлу, велел ей убрать за «рехнувшимся» стариком. Высунулся и дед — на разведку: чья взяла? Евгений, с задумчивым и бледным лицом, пережевывал бефстроганов. Дед наложил и себе в тарелку еды, поперчил, помазал горчицей, потом спросил, без всякого вызова в голосе:
