Кто я для себя - Пантич Михайло (полные книги .TXT, .FB2) 📗

Михаило, поддавшись страсти, опустился на колени, все еще одетый, в запотевших очках, и начал целовать ноги девушки — от точеных коленок кверху, все выше и выше. Сердце его колотилось, а желание было столь сильным, что где тут думать о том, что он, быть может, в этот момент совершает нечто предосудительное. Собственно говоря, в такие моменты вообще ни о чем не думаешь: в сознании мельтешат и мешаются отрывочные кадры, которые наплывают внезапно и так же, вдруг, улетучиваются, без порядка, без повода, без очевидного смысла, хотя истинный смысл всегда неочевиден и непередаваем. Человек — он ведь, даже пребывая в состоянии вменяемом, не властен над своими мыслями, что же говорить о тех мгновениях, когда его собственное тело движимо, в присутствии тела другого, лишь животной страстью, которая, как и страх, требует что-то предпринять. Страха в тот момент, впрочем, не было — было одно лишь желание, осуществленное им столь рьяно, что, спустя время, когда все завершилось, Михаило подумал: уж не случилось ли это с кем-то другим, а он лишь за этим наблюдал или, быть может, сам обратился в другое существо, о котором внутри себя даже не подозревал. А оно, оказывается, есть.

Всю ночь она проспала рядом с Михаило, прильнув к нему и дыша ему в шею, как звереныш с влажной мордочкой. Утром он проснулся от того, что она распахнула ставни и створки окна. В комнату хлынуло яркое, буйное июльское солнце. Он открыл глаза — обнаженная, она стояла спиной к нему и смотрела на море, над головой — ни облачка, дождь умыл небо, и вдали угадывалась морская пучина: пейзаж смерти. Девушка подошла к его кровати, наклонилась, поцеловала, молча оделась — платье, куртка, кроссовки на босу ногу — и, обернувшись в дверях, сказала:

— Я п-п-пошла. Дай к-к-люч от к-калитки.

— Там возьми, на столе, — ответил Михаило, и это было все, что они в то утро сказали друг другу.

Она ушла — он слышал, как она отворяет дверь в сад, как прикрывает ее за собой. Оставшись в комнате один, он некоторое время лежал, глядя то в потолок, то в распахнутое окно. Внизу, возле дома и на пирсе, зазвучали голоса. Весь окрестный мир, словно после катастрофы, выползал из дремотных комнат, квартир и домов; ребенок спрашивал маму, где его мячик.

Михаило встал, подошел к столу, включил компьютер, дождался загрузки, нашел файл с тем самым дурацким списком, выделил все и стер одним нажатием клавиши.

Удалить.

Никому все это не надо. И никогда не понадобится. По крайней мере, ему. Здесь будет список сбывшихся подспудных желаний. И, разумеется, одним из них будет Апокалипсис.

Он знал: на днях сюда из города-негорода утренним рейсом, уставшая от суетно проведенного года, приедет Милица. Он накроет стол и встретит ее собственноручно приготовленным обедом. За которым расскажет ей все. Она поймет его без лишних слов, ведь оба они, хм, уже в том возрасте, когда тишина вступает в свои права, когда большая часть того, что ты еще только хочешь сказать, просто подразумевается. Без лишних слов.

Это, конечно, случится у распахнутого настежь окна. Снаружи — июль, пора уже ввериться солнцу.

У воды

(Рыбная ловля и беседы рыбаков)[17]

@Перевод Анастасии Плотниковой

Бодрый, еще не старый человек лет шестидесяти, без стука вошел в редакцию, поздоровался и стал осматриваться, словно пытаясь найти знакомое лицо. Не увидев никого, кроме меня — поскольку был в комнате лишь я, а меня он не знал, — он молча опустил на стол мешок с рыбой.

Я тут же их засёк, наметанным глазом маньяка: молодые судачки. Пять штук, все одного улова.

— Добрый день, — ответил я на приветствие, уже мысленно у воды. — Простите, а вы…

— Николич. Я это принес для главного редактора. Угощаю.

— Знаю, — перебил я его. — За рассказ «Сторож маленького озера», который мы опубликовали в прошлом номере. Я его прочитал…

— И что скажете? — теперь уже он меня перебил, сразу придя в хорошее настроение и не скрывая своего любопытства.

— Неплохой рассказ, только…

— Только что?

— Так, как ловят рыбу ваши персонажи, ловили сто лет назад. Антиквариат какой-то: удочки из бамбука, гусиные перья, — все это давно в прошлом. В детстве я и сам ловил рыбу в том затоне, кое-что помню.

— Может быть, может быть, — ответил он, слегка обидевшись. — Вы наверняка один из тех, кто презирает реализм, и о таких, как я, говорит, что мы пишем, как мафусаилы. Да знаете ли вы, юноша…

— Писарев, Михайло Писарев.

— Господин Писарев. Погодите, припоминаю это имя, видел в журналах. Вы тоже пишете какие-то рассказы, не очень понимаю, о чем, — он вернул мне удар и сразу продолжил, — но я знаю одного Петрония Писарева, доктора из Сланкамена, он жил в Новом Белграде, гроза всех карпов.

— Это мой дядя, он учил меня ловить рыбу.

— И где он сейчас? От него уже давно ни слуху, ни духу. Хороший человек, настоящий энтузиаст. Дела делами, а карпы на первом месте.

— Отсутствует по уважительной причине. Его уже нет в живых.

— Господи, не могу поверить. Как, скажите, пожалуйста?

— Хорошая смерть. Очень хорошая. Если можно так сказать о смерти. В лодке. Это было года четыре, нет, уже пять лет назад. Он отправился на рыбалку, и уже на воде у него случился инфаркт. Говорят, умер в считанные секунды. Лодку течением отнесло на несколько километров вниз по реке и прибило к берегу. Нашли его только на следующей день, лежащего на дне лодки. Проходившие мимо рыбаки думали, что это просто кто-то напился и уснул.

— Господи помилуй… Как-то я это пропустил, хоть я газеты читаю постоянно, обычно с конца-спорт и некрологи. А мы когда-то с вашим дядей дружили, в нас были влюблены две сестры.

— Об этом мне ничего неизвестно, — сказал я. — Дядя не рассказывал ни о каких сестрах. Я ходил с ним на рыбалку, чтобы молча рыбачить. Ну, насколько можно так сказать о рыбалке с Глигорием, который языком молол, не переставая.

— Как вы сказали?

— Глигорий. Глигорий Бабура.

— Дьякон?

— Он самый. Так его называли старшие. Я его звал дядя Глигорий.

— Я с ним рыбачил с самых ранних лет. Какой был выдумщик! Из тех добродушных, незлобивых, которые сами верят в свои выдумки. За ним сам Мюнхгаузен мог бы записывать.

— Точно. Он мне рассказывал, будто, когда карп стареет и становится горбатым, у него вырастают крылья, и он летит. И теперь, когда я у воды, мне все это мерещится, все жду, что карп-хитрец вспорхнет в воздух — но нет.

— Его я тоже сто лет не видел, Дьякона. Как и огромного карпа: соревноваться с ним в выдумках я не буду. Я перешел на судака, ловлю время от времени, когда вода поднимается, там у себя, в Крчедине. Вчера повезло с уловом, — не без гордости кивнул он в сторону мешка рыбы, лежавшего на заваленном рукописями столе.

— И дядю Глигория вы тоже уже не увидите, всё по той же причине. История различается лишь в деталях, исход такой же. Умер в прошлом году. Тоже хорошая смерть. Уснул на веранде после обеда.

— Он жил один?

— Давно. Летом в Калакаче, зимой в Старом Сланкамене. Они с моим дядей были неразлучны. Подружились в армии в Дебре, служили на границе, рассказывали, как ловили форелей на Радике, да так потом и рыбачили вместе, все последующие годы. И меня приняли в компанию, чтобы я обучился ремеслу. Сначала я им ловил живца, смешивал приманку, привязывал леску на удочки, чтобы им самим не надевать очков, а потом набрался опыта и стал равноправным членом компании. А теперь мне не с кем выехать из Белграда на рыбалку. Рыбачу на Устье и по набережным, между дебаркадерами, где и начинал мальчишкой, тогда еще не было всех этих новомодных штучек. Теперь мне немного неловко: вдруг кто-то знакомый увидит, как я выжидаю с удочкой, будет смеяться. Серьезный человек, а рыбачит, где попало.

— Верно, дело говорите, поэтому и я перебрался в дикие уголки. В смысле, когда-то, они, и правда, были дикие, а теперь дача на даче, но это все же лучше, чем у Бранкова моста, где сотни желающих поудить рыбу борются за кусочек берега. Но…