Антибард: московский роман - О'Шеннон Александр (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Слабо.
Одна унылая ебля. Так и довели его до дуэли бабы — жена и свояченица Финкельмон. Да что дуэль! В дуэли хоть какой-то пафос есть, а у остальных? Тут тебе и сифилис, тут тебе и гонорея, и алкоголизм. Рубцова, говорят, вообще задушила по пьяни ревнивая любовница — вот смерть, достойная русского поэта.
Маяковский, пожалуй, единственный, кто попытался выйти за рамки обыденности, живя втроем с Бриками. Но история эта, вместо того чтобы послужить возбуждающим примером создания крепкой шведской семьи, была опошлена местечковой расчетливостью супругов и по-гимназически истеричными выходками самого Владимира Владимировича, который из нашего далека в роли третьего выглядит просто лысым мудаком.
Есенин, будучи натурой буйной и страстной, мог бы стать апологетом русского садомазохизма, если бы не остался до конца дней своих заурядным крестьянином, каких много до и после него погубил Город. Дальше пьяных дебошей с проститутками его фантазия не шла.
А вот Блок вообще отказался от плотских утех. Бог знает почему. Может, был онанистом и любил смотреть, а может, тайком бегал по солдаткам и блядям-чухонкам из закопченных клоповников Петербургской стороны, зачерпывал с самого дна. Или безответно любил Андрея Белого, представляя его в страусовых перьях и с длинным мундштуком в пальцах… Коим воздержанием и довел супругу до откровенного блядства.
А Артюр Рембо? Я так и не понял, трахались они с Полем Верленом или нет. Если трахались, то почему поэт, с безудержной отвагой бальзаковского отверженного клеймивший аристократию, буржуазию, скопидомных крестьян, чумазых рабочих, напустившийся даже на самого Иисуса Христа, так ничего и не сказал о своей любви? Только редкие стихи о женщинах, написанные со всей раздражительностью латентного гомосексуалиста, указывают на его ориентацию.
Но где же твое мужество, Рембо?
Где твой похуизм, которым восхищался даже похуистичнейший Генри Миллер?
Да, наверное, и не было никакого мужества и похуизма, а была только талантливая ворчливость озлобленного маргинала, всю жизнь мечтавшего заработать как можно больше денег.
Шекспир тоже был хорош, ебясь с каким-то златокудрым герцогом-театралом и слагая в то же время насквозь лживые сонеты в честь некрасивой, но якобы горячо любимой им дамы.
Мир так и не дождался от него честных и глубоких «Ромео и Тибальда».
Оскар Уайльд тоже долго морочил всем голову своими парадоксами, но в итоге оказался смелее всех, по крайней мере оставив нам «Золотого мальчика».
Хорошо начинал Эдичка Лимонов, прямо душа радовалась за его Манфреда и Зигфрида, но довела его до ручки Америка, сделала из него страдальца, и снесло у чувака крышу на почве Великой России. А из России ни хрена, кроме стонов народных, не выжмешь… Складывается такое впечатление, что все поэты — самовлюбленные ослы, мучительно пытающиеся казаться умнее, добрее и честнее, гражданственнее, что ли, чем они есть на самом деле.
Но особенно в этом смысле умиляют меня барды. Они вообще ни о чем таком не поют. Забавный пример полинезийского табу, распространившегося среди тонких интеллектуалов на просторах Среднерусской возвышенности. Генерация идеальных евнухов для гаремов, даже оскоплять не надо. Их трудно заподозрить в чем-либо, особенно в какой бы то ни было сексуальной ориентации. Иногда задумываешься: а может, они не от мира сего? Живут и творят за гранью добра и зла? Эдакие Франциски Ассизские с гитарами, только что стигматов нету, не удостоил пока Господь. Хотя, на мой взгляд, тот же Сергей Никитин уже вполне заслужил. Правда, непонятно, как он со стигматами будет играть на гитаре, радовать и поучать нас, грешных, но сам факт этот, учитывая все спетое Сергеем Яковлевичем, я думаю, никого бы не удивил.
Асексуальность российских бардов по степени безысходного величия сравнима разве что с личной жизнью Гитлера и Сталина, которые, может быть, и ебались, но как-то скромно, не напоказ, по-государственному.
На концертах и тусовках уши закладывает от звона ржавых вериг бардовских комплексов. В измученной чужим воздержанием душе сами собой складываются строки:
Или:
Мне уже стыдно быть бардом и поэтом.
Однако надо успокаивать Крюгера. Он сидит в напряженной позе и тупо смотрит на гитару. На лице его написано отчаяние: ну как же, только он меня зауважал, а я оказался гомосексуалистом. Бедный Крюгер!.. Заебанный жизнью русский поэт. Вильгельм Карлович Кюхельбекер первой половины двадцать первого века, такой же несносный идеалист. Не бойся, mein Liber, не нужен мне твой тощий немецкий зад.
Вера сидит в покорном ожидании нашего отъезда.
Что ждет ее впереди?
Чем это все кончится?
А хрен его знает.
— Ну ладно, — говорю я, — все это были шуточки. А напоследок я спою песню о нас, настоящих мужиках.
И веско смотрю на Крюгера. У Крюгера в глазах загорается огонек надежды. Он как бы спрашивает: «Нет, правда?» Правда, Крюгер, правда… И, ободряюще улыбаясь, говорю:
— Давайте, что ли, по последней.
И сам разливаю остатки.
— Мне больше не надо, — говорит Вера.
Не надо так не надо.
Это сколько же мы выпили? Почти две бутылки. Круто, Батхед! Правда, мужественно помогала Вера. Мое состояние можно назвать легким охуением. Главное, не сломаться дома. Не вырубиться. Продержаться до Алферова. А потом можно отключиться. В конце концов, Вера дотащит домой.
Чокаемся с Крюгером.
В движениях Крюгера все еще чувствуются какие-то сомнения. Опаска. Да, Крюгер, жизнь — штука поганая.
Заглатываю водку, как воду. Запиваю Вериным чаем.
— Песня про порно!
Крюгер оживляется. Вера настораживается. Ну, поехали.
…Мужик, лет под сорок, сидит дома, пьет пиво и смотрит порно. Натурально — майка, трусы до колен… Когда тебе под сорок и ты был женат хотя бы раз, имел любовниц, подруг и случайные связи, если ты не полный дебил и оттопыра, уверенный в том, что весь мир должен упасть на колени перед бампером твоего джипа, ты вдруг понимаешь однажды, что все эти женщины, начиная с самой первой, соседки-одноклассницы, имели тебя по полной программе. Отымели на всю катушку.
Ты понимаешь, что это не ты выбирал, а всегда выбирали тебя, арканили между многими в топочащем потном стаде гогочущих самцов, оценив твои стати по какой-то ведомой только женщине шкале. Что, с торжествующей ухмылкой овладевая покорным трепещущим телом, ты вовсе не был победителем, добившимся своего в жаркой схватке полов, а совершал именно то, к чему тебя старательно и терпеливо, как коня к выездке, готовила женщина. И что, сколько бы ты ни бегал на воле, опьяненный свободой, всегда прибегал в какое-нибудь стойло, где тебя ждали тепло, кормушка и утешение плоти. Но чтобы удостоиться уютного гостеприимства конюшни, ты должен быть или горячим жеребцом-мачо, или работящим сивым мерином-бизнесменом. Ты должен быть послушным добрым конягой, которым твоя хозяйка хвасталась перед другими наездницами, всегда готовыми оседлать какого-нибудь скакуна.
