И умереть некогда - Виалар Поль (книги без сокращений .txt) 📗

Он пробродил по городу весь день. Пообедал в закусочной неподалеку от Бастилии, затем по оживленным улицам спустился к городской мэрии. Там в одном из больших магазинов он купил чемоданчик — довольно скромный, но удобный. Да, на этом чемодане нет инициалов, как на тех из великолепного сафьяна, которые сгорели в самолете, или как на рубашке, которая все еще на нем. «Ж. Р.» — Жильбер Ребель… Но одновременно и Гюстав [3] Рабо: в Сопротивлении думали обо всем! Он возвращается в гостиницу. Расплачивается с мадам Самбльжан.

— До скорой встречи, мосье Рабо?

— Конечно, — говорит он.

И действительно, если он вернется в Париж, то именно здесь остановится, поскольку эта гостиница по карману Гюставу Рабо. Гюстав Рабо никогда не сможет заплатить за номер в отеле «Плаза» или «Крийон», да к тому же не так он туда и рвется.

Он садится в поезд. В купе, хоть оно и не одноместное, он один. Ужинает он в вагоне-ресторане. Вино подают хорошее, и меню здесь, на этой линии, изысканное. Сразу после ужина он ложится и засыпает. И спит так, точно не спал тысячу ночей. Тем не менее посреди ночи он просыпается: поезд стоит. Громкоговоритель на перроне хрипло возвещает: «Лион». Гюстав Рабо усмехается и спокойно засыпает.

Если он ехал за солнцем, то желание его сбылось. С самого раннего утра, как только он раздвигает шторки, солнце заливает купе. И море тоже тут: оно лижет берег возле самого полотна. И нет больше зимы, и жизнь — новая жизнь — так прекрасна, как никогда.

Он заново открывает Ниццу, не спеша спускается по авеню Победы, с легким чемоданчиком в руке. И вдруг обнаруживает, что даже что-то напевает и смеется, поймав свое отражение в стеклах витрин. На вокзале он видел рекламу гостиницы, которая предоставляет только кров, без еды, — именно это ему и нужно, так как пансионат его не устраивает: он хочет сам решать, где столоваться, чтобы тратить поменьше денег. И потом еще неизвестно, можно ли здесь так устроиться, как в Париже, в гостинице «Под пальмами», у Самбльжанов. Ему предлагают комнату — чистую, светлую, выкрашенную масляной краской, почти без мебели. Он оставляет в ней чемоданчик — теперь у него есть багаж, — платит за неделю вперед и выходит на улицу, ничем не обремененный, свободный, — выходит в город, когда день уже давно вступил в свои права.

Сначала он решает посмотреть на старую Ниццу. В это утро цветочный рынок, по выражению англичан, особенно победоносен. Море цветов всех видов и оттенков; аромат их смешивается с запахом оливкового масла, на котором хозяйки уже начинают готовить еду, с запахом чеснока, не резким, а еле уловимым, будоражащим обоняние, напоминая о блюдах южной кухни — всех этих буйабезах, бурридах, айоли, вкус которых он давно забыл.

Он садится на террасе, откуда открывается вид на порт, и заказывает себе рыбный суп и самую изысканную жареную рыбу с укропом. Безумие! Да, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. А впрочем, не все ли равно: пусть уменьшается пачка банкнотов, денег ему на какое-то время хватит, — так уж лучше не жаться. А потом, когда деньгам придет конец, он начнет работать. Он еще сравнительно молод, руки у него есть, и он по-прежнему в хорошей форме, хотя за эти десять лет, что он прожил в Нью-Йорке, ему некогда было даже сыграть партию в теннис или вместе с гостями поплескаться в керамическом бассейне возле своего дома: даже если он и появлялся там, то не для купанья, поскольку на столе уже ждал обед, который он устраивал для своих коллег. Итак, решено: никаких контор, где ему пришлось бы торчать по восемь часов в сутки, нет, он приехал в Ниццу не для того. Он приищет себе какую-нибудь несложную, живую работу. Впрочем, о работе он пока еще не хочет думать — успеется, времени предостаточно.

Пообедав, он отправляется дальше. Ему хочется увидеть Английский бульвар, пройтись вдоль моря, посмотреть, как рантье кормят хлебом кружащих над берегом чаек. Ему хочется просто бродить, смотреть на встречных женщин, — иные улыбаются ему так мило, что это его даже трогает.

Есть тут и старухи, которые греют старые кости на солнце, прижимая к груди большие сумки со всем своим достоянием, — старухи, которых — так и быть — пускают в казино, где они изо дня в день добывают средства к существованию, ставя «вдогонку». Надо будет и ему позабавиться — поставить франков пятьсот, когда придет охота.

Он шагает дальше. Спускается даже на пляж, не такой уж большой, с тех пор как от него отхватили кусок, чтобы расширить бульвар. Он усаживается прямо на гальке и смотрит на воду: восточный ветер — самый скверный здесь ветер — подул, и по морю заходили валы. Только бы эти облака, которые он гонит сюда, не застлали солнце!

Однако солнце они все-таки застилают, и Гюстав поднимает воротник пальто, так как ветер усиливается и становится холодно. Смотри-ка! Капля! Он встает, возвращается на бульвар. Вот и дождь пошел, правда, пока еще не сильный. О, здесь такая погода не надолго, хотя сейчас ноябрь, и наряду с хорошими днями перепадают и плохие дни. А вот теперь дождь разошелся. Куда же себя девать?

Перед ним казино. Он заходит. Сегодня тут тихо. Побродив по гостиным, он вдруг оказывается у зала, где идет игра. Что ж, ведь он решил рискнуть пятью сотнями франков — вот оп и рискнет. Пятьсот франков! Да неужели можно волноваться из-за пятисот франков, когда ты был тем, чем ты был. А, собственно, чем он был? Ничем, — ведь он Гюстав Рабо, родившийся в городе Курпале департамента Сена-и-Марна.

Он покупает жетоны, садится к столу. Вот проиграет назначенную сумму и уйдет, это обойдется ему не дороже, чем если бы он зашел в кафе укрыться от дождя. Он ставит. И теряет сначала двести франков — о нет, Гюстав Рабо не ставит по-крупному! — потом несколько раз выигрывает. Теперь возле него лежит уже около двух тысяч франков. Потом он проигрывает два раза подряд. Потом снова выигрывает. Он не рискует. Играет наравне со старухами, ибо вокруг одни старухи — главные посетительницы дневного казино. Они посматривают на него — не с завистью, как сообщницы; это его забавляет, и порой, удваивая ставку, он им подмигивает. Время проходит — проходит так, как он хочет, потому что оно принадлежит ему. И даже проходит быстро, потому что игра постепенно захватывает его, вызывает в нем интерес. В итоге он оказывается богаче почти на пять тысяч франков: есть чем заплатить за обильный обед и даже в значительной степени за ужин. Но хватит играть: уже семь часов, и дождь не полосует больше окна салона, а ночную тьму за ними прорезают городские огни. Надо немного пройтись перед ужином.

Сунув деньги в карман, он решает отыскать ресторан, который знал когда-то, — он уже успел восстановить в памяти план города. Боже мой, где же этот ресторан находился? Ему казалось, что он найдет его с закрытыми глазами, а вот извольте — вдруг потерялся среди маленьких улочек. Не важно, ведь еще не поздно. А если б даже и было поздно? Он ведь никуда не торопится. Пересекая авеню Победы, он купил в киоске газеты, в которых уже не упоминается о катастрофе, — он прочтет их за ужином, — а также детектив — его он будет читать в постели, если не заснет сразу, в чем он сомневается, так как уже сейчас только и думает о том, как бы заснуть тем особым, беспечным сном, какой появился у него за последние два дня. Ну-с, так где же он находится? Этот ресторан, который он ищет, был где-то недалеко от Французской улицы, — значит, к Французской улице ему и надо вернуться. Вот улица Бюффа. Направо? Нет, конечно, налево!

Улочка, на которую он сворачивает, в этот час пустынна и темна. Ни одной освещенной витрины. Очень мало прохожих. Внезапно в нескольких шагах впереди него возникает женщина, непонятно, молодая или старая, уродливая или красотка, но стройная, хотя и горбится, — он замечает это, когда равняется с ней, — должно быть, ветер заставляет ее втянуть в плечи голову, повязанную платком. Во всяком случае, это, видимо, женщина местная, и она должна знать, где находится ресторан, — у него еще такое итальянское название… Ага, вспомнил: «Альфьери»!