Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
И как это по-русски — писать, что западная демократия нынче «в политическом кризисе и в духовной растерянности»! Как будто были сколь-нибудь длительные периоды в жизни человеческого рода (или отдельной нации, или — даже! — отдельного человека), когда не было бы этого самого «кризиса» и этой самой «растерянности»! Удивительный мы народ! Сколько нас история терзает, мучит, учит, гнет и давит, а мы все мечтаем об отсутствии «кризиса и растерянности»! И маскируем от самих себя страдания от своих кризисов и растерянности уверенной критикой других. К счастью, у Солженицына это проскальзывает редко, хотя приводит к тому парадоксу, что он не в силах понять тех людей на Западе, которые оскорбляются несправедливостью в своих странах — не в силах, как мне кажется, потому, что по сравнению с несправедливостями собственного отечества те, западные, несправедливости кажутся ему пустяками. Боюсь, что так недалеко до попыток взвешивать нравственность на весах или мерять ее сантиметрами и километрами.
И вот вслед за такой оригинальной критикой западной демократии, вслед за трудно доказуемым тезисом, что и без демократии люди веками жили (и не всегда хуже), Солженицын как-то вдруг и совершенно непоследовательно, но совершенно справедливо для внеполитического подхода к делу, говорит, что вообще государственное устройство — условие второстепенное «по отношению к истинной земной цели людей (а она не может сводиться к целям животного мира, к одному лишь беспрепятственному существованию)». Золотые слова! Но какова же истинная земная цель людей? Есть ли у автора что-нибудь на этот счет новое или он хочет повторить нам заветы Христа? И чем так уж плохо «беспрепятственное существование»? Не есть ли оно то самое бессмертие во плоти? Может быть, это то, о чем писал Пастернак: «А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению. Для этого открывают математическую бесконечность и электромагнитные волны, для этого пишут симфонии… Для этих открытий требуется духовное оборудование. Данные для него содержатся в Евангелии. Вот они. Это, во-первых, любовь к ближнему, этот высший вид живой энергии… и затем это главные составные части современного человека, без которых он немыслим, а именно идея свободной личности и идея жизни, как жертвы»?
На эти вопросы автор не отвечает, а взамен не то предлагает, не то вслух размышляет, прикидывает: может быть, эволюционное развитие нашей страны от нынешней тоталитарной формы к некоей смягченной авторитарной было бы естественней, плавнее, безболезненней?
Отвергнув чужое, Солженицын предлагает свое. Как бы в два адреса обращается он: к правителям и к подданным, каждым по-разному говорит одно и то же по сути. Написано Солженицыным много, остановлюсь только на концентратах его мыслей.
Начнем с «Письма вождям».
Существует и довольно распространено — разумеется, не в официальном мире, — мнение, что Солженицын нетерпим, полон ненависти и чуть ли не злобы. Вызывается это мнение, среди прочего, горьким порой тоном Солженицына.
Ничего похожего на нетерпимость ни в других произведениях Александра Исаевича, ни в «Письме вождям» нет. Оно написано с очевидным желанием убедить, уговорить, с надеждой на «мирную эволюцию нашей страны». Автор так и высказывается весь: «Это письмо родилось, развилось из единственной мысли: как избежать грозящей нам национальной катастрофы? Могут удивить некоторые практические предложения его. Я готов тотчас и снять их, если кем-нибудь будет выдвинута не критика остроумная, но путь конструктивный, выход лучший и, главное, вполне реальный, с ясными путями. Наша интеллигенция единодушна в представлении о желанном будущем нашей страны (самые широкие свободы), но так же единодушна она и в полном бездействии для этого будущего. Все завороженно ждут, не случится ли что само. Нет, не случится».
Уже в этих словах звучит сомнение автора в конструктивности, реальности и ясности предложенного им пути. Тем больше ему чести, что решился начать и обнародовать свои идеи. Этого одного — зачина, начинания — достаточно, чтобы сказать ему спасибо. На Руси всегда в пояс кланялись за добрый почин.
Солженицын считает, что в ближайшие 10–30 лет нашу страну ждут две главные опасности: война с Китаем и общая с западной цивилизацией гибель в тесноте и смраде изгаженной Земли.
Что ж, и первое, и второе — очень и очень вероятно. Выход из этих опасностей автор и предлагает, считая, что они выросли «из точного следования указаниям марксизма-ленинизма: в первом случае — повредить мировому империализму, во втором — поддержать зарубежное коммунистическое движение. Соображения национальные в обоих случаях отсутствовали».
Рассматривая войну с Китаем, Солженицын считает блицкриг невозможным, а войну обыкновенную — самой длительной и кровавой из всех войн человечества. «После этой войны русский народ практически перестанет существовать на планете». И заклинает всех: «Этой войны не должно быть вообще, эта война вообще не должна состояться!» Человек, переполненный ненавистью, так, согласитесь, не скажет.
Солженицын видит две причины для войны: идеологические разногласия и динамическое движение миллиардного Китая на неосвоенные сибирские земли.
И тут все кажется очень близким к истине, хотя замечу, что опасность войны из-за перенаселения Китая сильно преувеличивается. В чем автор видит выход? Как избежать войны? Цитирую:
«Отдайте им эту идеологию! Пусть китайские вожди погордятся этим короткое время. И за то взвалят на себя весь мешок неисполнимых международных обязательств, и кряхтят, и тащат, и воспитывают человечество, и оплачивают все несуразные экономики, по миллиону в день одной Кубе».
И это все?
Все: «Отпадет идеологическая рознь — советско-китайской войны скорее всего не будет вовсе. А если в отдаленном будущем и будет, то уж действительно оборонительная, действительно отечественная».
По поводу войны с Китаем — все.
Невольно мерещится, что автор недоговаривает. Разве не знает он, что идеология — не предмет, ни «взять», ни «отдать» ее иначе, как с головами, в которых она содержится, — невозможно? Что идеология маскирует реальность, скрывает глубокие жизненные интересы ее носителей? Что идеология — средство сплочения, соединения разрозненных личных страстей (а их — что песку на морском берегу, как говорил Гоголь, но главных немного: властолюбие, стяжательство, похоть, суеверия) для совместного их удовлетворения? Идеология, конечно, может быть ложью, но, во-первых, это не беспочвенная ложь, она паразитирует на каком-либо жизненном основании, а, во-вторых, ложь чрезвычайно выгодная ее адептам и хранителям, если им удается объединиться. Не знает, что ли, автор нашей реальности? Не знает, что такое аппарат, не думал об академии общественных наук, о высших партийных школах? о партии наконец? Пусть никто из мало-мальски развитых партийцев не верит сейчас ни в какую идеологию, не пользуется ею ни в какой ситуации; пусть сотни тысяч ее распространителей и хранителей давным-давно рукой махнули на ее противоречия, отчаявшись их уразуметь; пусть ее толком мало кто и знает, кроме очень немногих действительно убежденных марксистов (а эти в ужасе от «несовместимости» теории марксизма с нашей практикой); пусть толкований марксизма существует великое множество, так что и не понять иной раз с ходу, что же объединяет одну ересь с другой; пусть все это так, но — обязательным условием активной общественной жизни в нашей стране является публичное исповедание преданности марксизму, верности «идеалам коммунизма» (едва ли кто-нибудь в состоянии вразумительно сказать, что это такое, а два человека, спрошенные врозь, никогда не совпадут в ответе), хоть внешний, хоть ритуальный только, но поклон официальной идеологии — неизбежен, если вы хотите существовать в данной общественной жизни, хотите работать, а тем более, если стремитесь занять какое-то положение, даже самое малюсенькое, а еще пуще — пост. Конечно, сейчас открылся и жертвенный путь — не поклониться и пострадать, и всегда был путь катакомбного существования, «внутренней эмиграции», но как за такими охотились и охотятся, как таких ненавидели и ненавидят! Преданность (повторяю — пусть фальшивая, пусть невежественная — неважно!) идеологии марксизма-ленинизма стала необходимейшим качеством любого человека, причастного к власти, шире — к официальной общественной деятельности, еще шире — к жизни в нашей стране. И, разумеется, особенно это относится к партийному аппарату, к руководителям всех уровней. Хорошо известно, что подбор кадров и их выдвижение производится в нашей стране по «деловым и политическим признакам» (не по деловым и нравственным, как было бы нормально), а под этими «политическими признаками» разумеется, прежде всего, публично выражаемая преданность идеологии. Поэтому самому наивному человеку понятно, что публичный, открытый отказ от идеологии означает для большинства наших управляющих отказ от власти, а ждать такого подвига — чистейшая фантазия.
