Я исповедуюсь - Кабре Жауме (полные книги TXT) 📗

– По-эстонски сказал?

– Что?

– Он это сказал по-эстонски?

– Не знаю. Тут я увидела, как он отстегивает ремень безопасности, и почувствовала, что машина летит, и я закричала: Саааандреее, сукин сын… И все исчезло. Все. Пока я не очнулась. Он сидел рядом и говорил: это не моя вина, Гертруда, произошла авария.

– Ваш муж говорит по-эстонски?

– Нет. Но понимает. Или нет, говорит.

– А вы могли бы говорить по-каталански?

– А на каком языке я говорю?

Тут послышался звук поворачивающегося в замке ключа, и все три женщины похолодели от страха.

– Поставь ей градусник. Нет, лучше растирай ей ноги.

– Как?

– Блин, просто растирай! Он не должен был прийти в это время.

– О, у нас гости! – сказал он, скрывая удивление.

– Добрый вечер, сеньор Роч.

Он посмотрел на обеих. На всех трех. Мимолетным подозрительным взглядом. Приоткрыл рот. Увидел, как незнакомая сиделка мнет правую ногу Гертруды, будто это пластилин.

– Это… она пришла помочь мне.

– Как она? – поинтересовался он.

– Как всегда. Никаких изменений. – И, кивнув в сторону Агаты: – Это коллега, которая…

Профессор Роч подошел поближе к кровати, посмотрел на жену, поцеловал ее в лоб, потрепал по щеке и сказал: я сейчас вернусь, дорогая, забыл купить пирожные. И вышел, не удосужившись что-то объяснить сиделкам. Оставшись одни, женщины переглянулись. Все три.

Сара, вчера поздно вечером я нашел твою бумажку с фамилией. Там написано: Маттиас Альпаэртс. Живет в Антверпене. Но видишь ли что? Я не доверяю твоему источнику. Он отравлен завистью сеньора Беренгера и Тито. Сеньор Беренгер – мошенник и хочет только одного – отомстить моему отцу, моей матери и мне. Он использовал тебя в своих интересах. Дай мне немного подумать. Мне нужно бы узнать… Ох, не знаю. Клянусь, я делаю все, что могу, Сара.

Я знаю, что ты хочешь меня убить, Сандре, хотя называешь меня «дорогая» и покупаешь пирожные. Я знаю, чтo ты сделал, потому что видела это во сне. Мне сказали, что я пять дней была в коме. А для меня эти пять дней стали четким и медленным видением аварии: я наблюдала за тобой в темноте, потому что в последнее время ты стал очень странным, мрачным, раздраженным, неразговорчивым. Первое, что приходит в голову жене, когда муж так ведет себя, – у него на уме другая. Возникает призрак другой. Да, это первое, что приходит в голову. Но я не знала, что сказать. Я не могла смирится с мыслью, что ты можешь меня так… кинуть. И в первый же день в больнице я громко сказала: помогите! Мне кажется, мой муж хочет меня убить, потому что в машине у него было такое странное лицо и он отстегнул ремень и сказал: хватит, а я закричала: Саааандреее, сукин сыыыыыын, а потом мне снился этот долгий сон, где все повторялось и повторялось, пять дней подряд. Я уже не знаю, что говорю. Когда я в первый раз осмелилась громко сказать, что, мне кажется, ты меня хочешь убить, никто не обратил на это внимания, как будто не поверили. Но люди на меня смотрели, а эта Дора спрашивала: что ты говоришь? Я тебя не понимаю А я же совершенно ясно говорила: мне кажется, мой муж меня хочет убить, уже никого не стыдясь, и меня охватывала паника: никто мне не верил и не обращал на меня внимания. Меня как будто похоронили заживо. Это ужасно, Сандре. Я смотрю тебе в глаза, а ты отводишь взгляд: что ты вычисляешь? Зачем ты спрашиваешь меня: что ты говоришь другим, но не мне? Чего ты хочешь? Чтобы я сказала тебе в лицо, что мне кажется, ты хотел меня убить, что мне кажется, ты хочешь меня убить? Чтобы я сказала тебе, глядя в глаза: я думаю, ты хочешь убить меня, потому что я мешаю тебе жить и гораздо проще убрать меня с дороги, задуть, как свечу, чем объясняться со мной? Теперь, Сандре, объяснять мне что-либо… уже не нужно. Но только не задувай свечу: я не хочу умирать. Мне так покойно, когда я замурована в своей броне, во мне еще теплится слабый огонь. Не лишай меня его. Уходи, разводись со мной, но не гаси во мне огонь.

Агата вышла из квартиры, когда на лестнице уже витали вкусные запахи: пришло время ужина. У нее дрожали ноги. На улице ей в нос ударили выхлопные газы автобуса. Она направилась к метро. Она только что смотрела в глаза убийце, и это было страшно. Сеньор Роч – убийца. Это точно. Когда она уже собиралась спускаться по лестнице, этот самый убийца, с острым как нож взглядом, возник рядом и сказал: девушка, будьте так любезны. Она остановилась, похолодев от ужаса. Он смущенно улыбнулся, провел рукой по волосам и спросил:

– Каково, по-вашему, состояние моей жены?

– Она плоха. – Что еще Агата могла сказать?

– И что, действительно восстановление невозможно?

– К сожалению… ну, я…

– Но ведь миоматозные узлы рассасываются, как мне говорили…

– Да, конечно…

– То есть вы тоже полагаете, что они рассасываются?

– Да… Но я…

– Вы такая же сиделка, как я папа римский.

– Что, простите?

– Что вы делали в моем доме?

– Извините, я спешу.

Как действовать в подобных случаях? Как быть убийце, который замечает, что кто-то посторонний сует нос куда не просят? Как вести себя жертве, которая точно не уверена, что перед ней действительно убийца? Оба на несколько секунд растерялись. И тут Агата быстро сказала «всего хорошего» и бросилась бежать вниз по лестнице, а профессор Роч так и остался стоять на площадке, не зная, что делать. Агата спустилась на платформу. В это мгновение подошел поезд. Оказавшись в вагоне, она обернулась и оглядела станцию: нет, этот псих за ней не гонится. Но свободно она вздохнула, только когда двери вагона закрылись.

Ночью, в темноте, чтобы не видеть взгляда. Ночью, прикидываясь спящей, Гертруда различила тень трусливого Сандре и почувствовала запах подушки с дивана, той, что она, когда жизнь еще была настоящей, подкладывала под голову, чтобы было удобней смотреть телевизор. И еще успела подумать: Сандре выбрал подушку, как Тиберий, когда убивал Августа. Тебе-то это будет легко, потому что я уже наполовину мертва, только знай: ты не только подлец, но и трус. Ты даже не решился посмотреть мне в глаза на прощание. Больше Гертруда уже не смогла ничего подумать, потому что удушье оказалось сильнее оставшихся в ней сил, и она умерла мгновенно.

Дора положила руку ему на плечо и сказала: сеньор Ардевол, идите отдохните. Это приказ.

Адриа проснулся и удивленно огляделся. Свет в комнате был приглушенный, и гардении Миньона излучали волшебное сияние. Сара все спала и спала. Дора вместе с какой-то незнакомой девушкой на цыпочках вывели его из больницы. Дора дала ему таблетку, чтобы он мог заснуть, и Адриа машинально зашагал прочь от больницы и спустился в метро. В это же время профессор Роч у выхода из метро на улице Вердаге встречался с девушкой, которая годилась ему в дочери, наверняка студенткой, а лучший в мире детектив Элм Гонзага, нанятый тремя храбрыми женщинами, следил за ними и запечатлел их поцелуй каким-то аппаратом, типа того, что был у Лауры, цифровым, или как там он называется. Потом все трое ждали поезда на платформе, а когда он подошел, в вагон вошли и счастливая пара, и детектив. А на станции «Саграда-Фамилия» вошли еще фра Николау Эймерик и Ариберт Фойгт, горячо обсуждая великие идеи, бродившие в их умах, а сидевший в углу доктор Мюсс, он же Будден, читал Фому Кемпийского [409] и смотрел в темноту сквозь окно вагона, а в другом конце клевал носом одетый в бенедиктинскую сутану брат Жулиа из монастыря Сан-Пере дел Бургал. Рядом с ним стоял Иаким Муреда из Пардака и хлопал от удивления глазами, смотря на открывавшийся ему мир, и наверняка думал обо всех своих родных и о слепой бедняжке Беттине. Вместе с ним был и перепуганный Лоренцо Сториони; не понимая, что происходит, он, чтобы не упасть, ухватился за металлический поручень в центре вагона. Состав остановился на станции «Успитал-де?Сан-Пау», несколько пассажиров вышли, и вошел Гийом Франсуа Виал, в траченном молью парике. Виал болтал с тучным Драго Градником, которому пришлось наклонить голову, чтобы не удариться при входе, и улыбка Драго напомнила мне серьезное выражение лица дяди Хаима, хотя на портрете, который написала Сара, он и не улыбался. Поезд вновь тронулся. Вдруг я заметил, что Маттиас, храбрая Берта, Тру, с русыми волосами цвета благородного дуба, Амельете, с волосами черными, как эбен, солнечно-рыжая малышка Жульет и доблестная Нетье де Бук в дальнем конце вагона разговаривают с Бернатом. С Бернатом? Да! И со мной – я тоже был там. Они рассказывали нам о своей последней поездке в поезде, в запечатанном вагоне, и Амельете показывала рану от удара прикладом Рудольфу Хёссу – тот сидел один и смотрел на платформу, вовсе не желая видеть шишку на затылке девочки. На губах Амельете уже лежал мрачный цвет смерти, но ее родители не обращали на это внимания. Все они были молодые и полные сил, кроме Маттиаса, – он был дряхлый старик со слезящимися глазами. Мне кажется, они смотрели на него с недоверием, как будто им нелегко было принять и простить старость отца. Особенно храбрая Берта, чей взгляд иногда становился похож на взгляд Гертруды, – нет, все же он был немного другим. Мы подъехали к «Камп-д’Арпа». Там вошел Феликс Морлен, оживленно болтая с моим отцом, я его так давно не видел, что почти не узнал лица, но уверен, что это был он. А следом – шериф Карсон со своим верным спутником Черным Орлом. Оба молчали и изо всех сил старались не смотреть в мою сторону. Я заметил, что Карсон чуть не сплюнул на пол вагона, но доблестный Черный Орел пресек это резким движением руки. Поезд почему-то долго стоял с открытыми дверями, и в него еще успели сесть неспешно шедшие под ручку сеньор Беренгер и Тито. Мне показалось, я увидел и Лотара Грюббе, который не решался войти в вагон, но мама с Лолой Маленькой, стоявшие за ним, в конце концов его подтолкнули. А когда поезд уже готов был тронуться, в вагон, придержав двери, вскочил сам Али Бахр, один, без подлой Амани. Двери захлопнулись, поезд поехал, и через тридцать секунд езды в сторону «Сагреры» Али Бахр вышел на середину вагона и заорал как ненормальный: Господь Милосердный, унеси всю эту падаль! Он сунул руку в дишдаш, взвизгнул: Аллах акбар! – и дернул за шнур, который торчал у него из-под одежды. Все озарилось яркой вспышкой, и никто из нас не смог увидеть огромный шар, который…