Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон (читать книги без сокращений TXT) 📗
Он выпускает руку Макмерфи, откидывается на спинку, кладет ногу на ногу и глубоко затягивается. Затем вынимает сигарету из узкой щели улыбающихся губ и вновь смеется: и-и-и… и-и-и… и-и-и — как будто гвоздь достают из доски.
— Мистер Макмерфи, друг мой… я не курица. Я кролик. И доктор — кролик. Чесвик тоже кролик. И Билли Биббит. Все мы здесь кролики в разной степени и разного возраста, прыгаем и скачем по стране Уолта Диснея. Поймите меня правильно, мы здесь не потому, что мы кролики — кроликами мы были бы везде, — мы здесь потому, что не можем приспособиться к нашей кроличьей доле. И чтобы мы знали свое место, нам нужен хороший, сильный волк вроде медсестры.
— Послушай, ты что, дурак? Собираешься сидеть сложа руки, а эта синеволосая старуха будет уговаривать тебя стать кроликом?
— Не уговаривать, нет. Я родился кроликом. Ты присмотрись. Сестра мне нужна, чтобы я почувствовал себя счастливым кроликом.
— Какой ты, к черту, кролик!
— Вот мои ушки, вот дергающийся носик, вот хвостик пуговкой.
— Ты говоришь как ненорм…
— Как ненормальный? Вы очень проницательны.
— Черт возьми, Хардинг, да я о другом. Не в этом смысле ненормальный, а… дьявол, я удивляюсь, какие вы тут все ненормальные. Не хуже любого первого встречного придурка…
— Да, конечно, первого встречного придурка.
— Да нет. Понимаешь, не те ненормальные, каких в кино показывают. Вы просто странные и немного…
— Немного вроде кроликов, да?
— Кролики? Черта с два! Никакие, дьявол, вы не кролики.
— Мистер Биббит, попрыгайте для мистера Макмерфи. Мистер Чесвик, покажите, какой вы пушистый.
Прямо на моих глазах Билли Биббит и Чесвик превращаются в съежившихся белых кроликов, но им слишком стыдно делать то, что сказал Хардинг.
— Ах, они стесняются, Макмерфи. Как это трогательно. А может быть, им неловко, что они не защитили своего друга? Возможно, они чувствуют себя виноватыми, потому что в очередной раз позволили ей обмануть себя и вести допрос. Не огорчайтесь, друзья, у вас нет оснований стыдиться. Все так, как и должно быть. Кролики не защищают своих сородичей. Это было бы глупо. Нет, вы поступили мудро, трусливо, но разумно.
— Послушай, Хардинг, — обращается к нему Чесвик.
— Нет, нет, Чесвик. Не сердись на правду.
— А вот послушай. Когда-то я говорил про сестру Вредчет то же, что и Макмерфи.
— Да, но говорил очень тихо, а впоследствии отказался от своих слов. Ты тоже кролик и не пытайся уйти от правды. Именно поэтому я не сержусь на тебя за твои вопросы на сегодняшнем собрании. Ты только играл свою роль кролика. Если бы на ковер вызвали тебя или Билли, или Фредриксона, я бы нападал на вас не менее жестоко. Мы не должны стыдиться своего поведения. Мы, мелкие животные, обязаны себя так вести.
Макмерфи поворачивается в своем кресле и смотрит на других острых.
— Может, я и не прав, но им должно быть стыдно. По мне, это выглядело чертовски паршиво, как они взяли и переметнулись на ее сторону. Уж мне показалось, что я снова в китайском лагере для пленных…
— Макмерфи, послушай, — обращается к нему Чесвик.
Макмерфи поворачивается, но Чесвик молчит и, кажется, продолжать не собирается. Он никогда не продолжает, он один из тех, кто обычно поднимает много шума, собираясь в атаку, зовет за собой, с минуту марширует, а затем делает пару шагов и останавливается.
Макмерфи видит, как Чесвик сникает после такого грозного начала, и повторяет:
— Ну точно как в китайском лагере.
Хардинг примирительно поднимает руки:
— Нет-нет, это не так. Не осуждай нас, друг мой. Нет. Дело в том, что…
Я замечаю, как в глазах Хардинга появляется лукавинка, и кажется, что он сейчас засмеется, но он вынимает изо рта сигарету и дирижирует ею — она похожа на его палец с дымящимся кончиком.
— …вы тоже, мистер Макмерфи, при всей вашей китайской удали и показной развязности, под этой твердой оболочкой вы такой же, вероятно, пушистый кролик с маленькой душонкой.
— Да уж, конечно. Маленький, серенький. Интересно почему, Хардинг? Потому что псих или потому что дерусь? А может быть, потому что люблю потрахаться? Наверное, последнее. Это самое трах-трах-спасибо-мадам. Ага, это уж точно делает меня кроликом…
— Постойте. Боюсь, что вы привели такой довод, который требует определенных размышлений. Кролики известны этой своей особенностью, не правда ли? По сути дела, знамениты своим трах-трах. Да. Хм. В любом случае приведенный вами довод просто доказывает, что вы нормальный, здоровый, активный кролик, в то время как у большинства из нас отсутствует сексуальная способность, что лишает нас возможности считаться полноценными кроликами. Мы дефектные особи, хилые, чахлые, слабые созданьица слабого рода. Кролики без траха. Жалкое явление.
— Минуту, ты все время перекручиваешь мои слова…
— Нет. Вы были правы. Помните, именно вы обратили наше внимание на то место, в которое сестра старалась нас клевать. Это верно. Здесь нет ни одного человека, кто бы не боялся потерять или уже не потерял эту свою способность. Мы, смешные зверьки, не можем достичь зрелости даже в кроличьем мире — вот насколько мы слабы и неполноценны. И-и-и. Мы, если можно так выразиться, из кроликов кролики!
Он снова подается вперед, и этот сдерживаемый скрипучий смех, которого я все время жду, наконец вырывается из него; руки пляшут, лицо дергается.
— Хардинг! Заткни глотку! — Это как пощечина. Хардинг замолкает, словно его обрезало: раскрытый рот в кривой усмешке, застывшие руки в облаке голубого табачного дыма. На секунду он замирает в таком виде, но вот глаза его суживаются в тонкие хитрые щелки, и он переводит взгляд на Макмерфи. Говорит так тихо, что я вынужден работать шваброй у самого его стула.
— Друг… а вы ведь… волк.
— Черт возьми, никакой я не волк, а ты не кролик. Чушь, я никогда не слышал…
— У вас настоящий волчий рык.
Громко сопя, Макмерфи поворачивается к обступившим их острым:
— Слушайте, вы все. Что с вами стряслось? Вы же не такие чокнутые, чтобы изображать из себя зверей!
— Да! — восклицает Чесвик и становится рядом с Макмерфи. — Ей-Богу, никакой я не кролик.
— Молодец, Чесвик. А остальные? Кончайте и посмотрите на себя: вдолбили себе в голову и боитесь какой-то пятидесятилетней бабы. Ну что она может вам сделать?
— Да. Что? — спрашивает Чесвик и свирепо смотрит на остальных.
— Жечь каленым железом не будет. Сечь кнутом — тоже. Привязывать и пытать вряд ли. Теперь есть законы насчет всего этого, мы живем не в средние века. Ничего она не может сделать…
— Ты же в-в-видел, что она м-м-может! С-с-сегодня на собрании. — Билли Биббит перестал быть кроликом. Он наклонился к Макмерфи, собираясь продолжить. На губах слюна, лицо красное. Но вдруг поворачивается и отходит — A-а, б-б-бесполезно. Лучше п-п-повеситься.
— Сегодня на собрании? — бросает Макмерфи ему вслед. — Что я видел сегодня на собрании? Бог мой, ну задала она пару вопросов, простых и вежливых. Вопросы не калечат, это не палки и не камни.
Билли оборачивается:
— А вот к-к-как она их з-з-задает…
— Но ты можешь не отвечать, правильно?
— Можешь. А она у-у-улыбнется и с-с-сделает пометку в своем блокноте, а п-п-потом…
К Билли подходит Скэнлон:
— Если ты не отвечаешь на вопросы, Мак, то молчание все равно знак твоего согласия. Вот так же и ублюдки в правительстве тебя накалывают. И ничего не поделаешь. Единственный выход — снести весь этот бардак с лица земли, взорвать к чертовой матери.
— А если, когда она задает такие вопросы, попросить ее заткнуться и послать к черту?
— Да, — повторяет Чесвик, грозя кулаком, — попросить ее заткнуться и послать к черту.
— И что из этого, Мак? Она тебе сразу: «Почему и-мен-но этот вопрос, больной Макмерфи, выводит вас из себя?»
— Тогда еще раз пошли ее к черту. Пошли их всех к черту. Они же тебя не бьют.
Острые теснее обступают его. На этот раз отвечает Фредриксон:
