(не)свобода - Лебеденко Сергей Владимирович (читать лучшие читаемые книги .txt, .fb2) 📗
Прасковья вежливо улыбнулась. Больше никто на байку не отреагировал, кроме самого Фомина, крякнувшего от удовольствия, – ему явно нравилось рассказывать мрачные истории из повседневности следака.
– Это, типа, значит, что у меня тоже где-то спрятана спецовка, заляпанная кровью, да? – поднял голову Егор.
– Видите ли, Егор Андреевич, не все преступники – убийцы; не у всех, кто нарушает закон, на руках кровь… – Фомин усмехнулся, казалось, добродушно и почти по-дружески, но взгляд его поверх очков был очень цепким и внимательным. – Есть, скажем, просто мошенники… – Он выдержал паузу и кивнул подбородком в сторону ноутбука: – Которые очень часто прикидываются добросовестными бизнесменами.
– Ну хватит уже намеков, – перебила Марина. – Вы нашли, что искали? Потому что я могу не только Алексею Константинычу позвонить.
Прерванный на полуслове, Фомин перевел на нее взгляд.
– Чтобы сказать – что? Что вашего мужа подозревают в мошенничестве в особо крупном, и вам нужна крыша, потому что вы не уверены, виновен он или нет?
Судя по всему, смущение отразилось у Марины на лице, потому что Фомин выпрямился, поправил очки и сказал:
– Возьмите себя в руки, Марина Дмитриевна. Вроде судья, а ведете себя, как… – Он кивнул подчиненным на Егора. – Пакуйте товарища, поедет с нами.
– Но как же…
– Марина Дмитриевна, оспорить решение суда сможете в общем порядке, – практически пропел Фомин, пока двое рослых оперативников надели на Егора наручники и повели к двери. – Все-таки судейский иммунитет на супругов и близких родственников не распространяется.
Пока Егора уводили, Фомин разложил на столе бланк с протоколом обыска, ручку, карандаш, несколько пакетов и стал записывать, что́ они изымают; вероятно, вещей этих они уже больше не увидят, подумала Марина. Ноутбук запаковали первым: закон позволяет скачивать нужные файлы с компьютера прямо на месте, но следователи предпочитают не заморачиваться. Туда же, в пакет, отправилась и флешка, которую нашли в кабинете, – и Марина молилась, чтобы это оказалась не та флешка, о которой она думает (ту самую флешку она, кажется, эпично забросила в кузов уезжающего мусоровоза, но, как и любые мелкие вещи, флешки, раз уничтоженные, имеют обыкновение возвращаться невредимыми в самый неподходящий момент).
Марина не стала наблюдать за оформлением протокола – что толку, прочитает и напишет, что с изъятием не согласна, – и вернулась к формикарию, наблюдать за которым любила и сама. Особенно по вечерам, как сейчас, когда ферма была подсвечена лампой – чтобы муравьи быстрее переселялись в недавно пристроенный для них аквариум. Они и переселялись: в заполненных тонким слоем воды ячейках желтели пятнышки яиц, рядом копошились черные с красными лапками няньки; чуть дальше виднелась толпа рабочих, которые таскали тыквенные и подсолнечные семечки в комнаты-склады в особо затемненных местах, вышагивали гиганты-солдаты, похожие на шагоходов из фантастического фильма, и несли, словно в паланкине, мертвую гусеницу – сморщенную, пожелтевшую. Из нее могла бы получиться бабочка, но теперь сходство между гусеницей и бабочкой было как между щебенкой и Шартрским собором.
Королева лежала в одной из «комнат» в окружении яиц. Длинная, с обширным сегментированным брюшком, небольшой красной головкой и усиками, напоминавшими рога, она медленно и лениво оглядывала свои владения, которые скоро должна была покинуть, как бы с немым вопросом: успеют ли подданные всё подготовить вовремя?
Королева в муравейнике. Может быть, такую судьбу ей готовит Константиныч. Вроде бы и не худший вариант. Вот только если королева умрет, ей на смену всегда вылупится другая, а если муравьев станет слишком много, автоматически появятся такие же королевы: две, три, четыре, сколько угодно. А самое главное: один удар кулаком – и от империи останется только мокрое место, будто и не было ничего.
А над всем этим – фон, макет провалившегося проекта Артема и Егора, жилой комплекс на месте бывшего цирка. Высокие, почти во всю стену аквариума, трехмерные фигуры из картона и пластика. Одна сторона их выглядела правильной и ровной, облепленной рядами темно-синих квадратов, словно мухами, а другая – влажная и чуть заваленная песком – осы́палась, скукожилась до маленьких разноцветных привидений, которых правильные формы словно тащили вслед за собой на поводке. То, что было мечтой о новой жизни, превратилось в маленький монумент почившим амбициям.
Марина написала, что не согласна с протоколом обыска, и пообещала позвонить, кому надо, и написать, куда надо. Фомин с удивительным спокойствием выслушал ее жалобы. Марину не покидало чувство, что за Фоминым кроется какая-то крыша, но трудно было сказать, какая и что ей нужно, так что, наверно, с утра ей придется разбираться и с этим делом – помимо нескольких гражданских дел, двух убийств, одного грабежа и целой дюжины мер пресечения.
Когда следователи вместе с позевывающими оперативниками ушли, Марина закрыла дверь на все запоры, погасила свет и вышла из комнаты.
Саша выбрался с балкона только двадцать минут спустя.
Из них двоих той ночью заснул только Саша. Где-то под утро.
Саша с Олегом договорились встретиться возле метро. Оттуда до редакции было всего минут пять пешком. Тут же рядом был старый «макдак», который спасал изголодавшихся за время ночной смены журналистов. Олег ждал ее возле казенного серого куба с надписью «Пресса» и аккурат напротив другого куба, подписанного «Мороженое». Как будто хотел поймать какой-то символизм, но не успел сформулировать, в чем этот символизм должен заключаться.
К остановке подкатил старый красно-желтый трамвай прямиком из детства – с младенчески удивленными глазами-фарами. Поверх вагона шла реклама трактира «Маргарита». Олег улыбнулся, словно встретил старого знакомого: когда он впервые оказался на Чистых, лет десять назад, точно такой же трамвай подходил к той же самой остановке. Тогда еще, как любой начитанный приезжий, Олег путал Чистые пруды с Патриаршими – они же ведь о-го-го! Не то что роскошная лужа в переулках между «Баррикадной» и «Маяковской». В павильончиках тогда торговали шаурмой, палеными сим-картами и зарядками для телефонов, жарко пахло шкварками и пивной пеной. Но уже год, как площадь вокруг станции превратилась в выскобленное от людей пространство, точно кто-то рубанул миниатюрным ядерным зарядом и оставил вместо палаток кусок гранита. Потом этот гранит, точно зараза, расползся по всей Москве.
Сашу он заметил издалека: в черной кожаной куртке, как на суде, но уже в клетчатой красно-черной блузке, расстегнутой на две пуговицы, и кожаной юбке с черными же колготками. Как будто собралась на панк-концерт, а не на собеседование; хотя, с другой стороны, въедливый журналист так и должен выглядеть, наверно: вгрызающаяся в толпу черно-красная лунь. Сашины девочковые веснушки почему-то не контрастировали с пирсингом над верхней губой и прической грибочком, а наоборот, дополняли образ: будто Алиса из книги математика хлебнула горя, о котором Кэрролл решил умолчать, чтобы не травмировать маленьких читателей, и выбралась из норы, чтобы рубить головы красным королевам уже в этом мире.
– Хейо, Робин Гуд.
– Куда путь держишь, путник? – ухмыльнулся Олег.
Саша прищурилась.
– Хм. А какие есть варианты?
– Ну, налево пойдешь, Сахарова найдешь. – Олег задумался. – Направо пойдешь – на Меншикова набредешь. А прямо пойдешь…
– …в жопу пойдешь, – докончила за него Саша и фыркнула. – Давай без экскурсий. Я сегодня еще планировала на работу устроиться.
Они миновали оградку вокруг парка, через которую Олег перемахивал, когда в декабре одиннадцатого года оппозиция проводила здесь митинг (его приятель тогда у одного из ларьков с шаурмой успел взять автограф у Навального), пошли вниз по бульвару, чтобы пару сотен метров спустя повернуть направо.
Меньше всего возле редакции либеральной газеты Саша ожидала увидеть скверик с бюстами отечественных полководцев. С невысоких постаментов на Сашу и Олега, насупившись, поглядывали высоколобый Нахимов, Суворов с большими детскими глазами и Александр Невский с бородой, словно бы тщательно обритой стилистом из ближайшего барбершопа. Жуковых было целых два: один крупный, с мясистым лицом, задумавшийся, видать, над очередной главой мемуаров, устремил взгляд куда-то вглубь Газетного переулка, а другой, полный кавалер всех возможных советских орденов, в парадной форме и лайковых перчатках, держался так, словно он, Жуков, здесь навсегда, а тысячелетняя столица вокруг – лишь реликтовое море, которое высохнет всего пару столетий спустя, когда бронза Победы еще не успеет окислиться. Свое место среди полководцев нашел и медведь: правда, зрителя не проинформировали, какими войсками при жизни он командовал. Зверь, кажется, и сам не знал: лучше всего скульптору удалось передать отлитое в бронзе удивление, с которым медведь взирал на пышнорукавичного Жукова. Как бы в довершение образа у зверя была широко раскрыта пасть. Видимо, автор хотел изобразить рык, но вместо этого медведь выглядел откровенно ошалевшим от того, что наблюдает вокруг. В общем, против воли скульптора получилось актуально.
