Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги бесплатно без .TXT, .FB2) 📗
Вот это уже лучше, бабушка. Молодец, что ни за кого не оправдываешься и не разводишь сомнений. Мило с твоей стороны было изобразить пожилую пару на бумаге, чтобы Оливер мог взять рисунок с собой на Запад. И тебе явно доставляло удовольствие просматривать семейные бумаги, где обнаруживались свидетельства той респектабельности, той преемственности, которой, ты считала, американской жизни часто недостает: такие памятки, как письмо Джорджа Вашингтона генералу Уорду, предку Оливера, и любовное послание его прапрабабушке, начинающееся словами “Досточтимая мадам”. Тебя позабавило, что она, хоть и отказала воздыхателю, письмо оставила, только подпись вырвала: сохранила, можно сказать, поклонение, уничтожив поклонника.
Пробыв с молодой женой две недели, Оливер снова уехал, чтобы приготовить дом в Нью-Альмадене. Перед его отъездом Огаста заставила себя пригласить пару на ужин. Я уверен, что Огаста была очаровательна и что Томас проявил полнейшее дружелюбие и внимательность хозяина. Я настолько же уверен, что Оливеру не удалось “себя показать”, что он застенчиво и приниженно помалкивал, слушая разговор, пересыпанный литературными и художественными словечками, в котором то и дело звучали известные имена. Я уверен, что Сюзан, наконец оказавшись в одной комнате со всеми тремя, кого она больше всех любила, была в легкой истерике от удовлетворения, смешанного с опасениями. Она, вероятно, слишком много говорила и слишком восторгалась ребенком Огасты, который, как все, что происходило от Огасты, был лучшим на свете. Даю слово бабушке.
Хоть это и кажется почти неприличным, скажу тебе, что вы с Томасом, ваш дом и все ваше произвели на Оливера именно то впечатление, какого я желала… Если бы он не пришел от вас в восхищение, я была бы до крайности удивлена и возмущена. Но Оливер – совсем другое дело. Я не удивлюсь, если он не очень тебе понравился, и не буду возмущена разностью наших с тобой вкусов. Он не безупречен так, как безупречны вы с Томасом, но ничто не может сейчас поколебать мою полнейшую удовлетворенность и мою веру в него. Так что, милая моя девочка, не чувствуй себя обязанной восхищаться им ради меня. Не прилагай стараний к тому, чтобы он тебе понравился. Это само придет исподволь, когда мы все будем вместе.
Опять она за свое – неисправимая.
Будущее своего брака она видела так: года два они с Оливером проживут на Западе. Он укрепит свое положение, они вернутся, и тогда разница между Оливером с его личными качествами, с его западными пристрастиями, и кружком Хадсонов с его светским и художественным блеском тем или иным образом сгладится. Они будут ездить друг к другу в гости, их дети будут неразлучны. Само собой, это придет не сразу, надо немного подождать.
Оливер написал, что нашел сельский дом, где раньше жила семья горного мастера, после некоторых улучшений это будет для него и Сюзан приятное и уединенное жилище. Управляющий позволил ему начать ремонт. Он послал ей план дома, она добавила веранду вдоль трех стен из четырех, а в пустые комнаты поместила то, что хотела: угловые шкафы и тому подобное. Письма, посвященные обустройству, летали туда-сюда, как эпизоды сериала.
С прислугой дело обстояло непросто. Оливер настаивал, чтобы она поискала помощницу, которая согласится поехать с ней, потому что на месте можно нанять только китайца. И Сюзан нашла красивую, мрачноватую молодую маму с семимесячным ребенком, она сказала, что ушла от жестокого мужа, но, возможно, никакого мужа и вовсе не было. Взять такую в дом было немного боязно, но она держалась тихо и вежливо и очень хотела поехать на Запад. Когда Сюзан заказали иллюстрации к подарочному изданию “Алой буквы”, сомнения отпали: у нее в ее собственной кухне будет готовая модель для Эстер Принн [37]. Но ей нужна будет комната. Сюзан в письме спросила Оливера, не возражает ли он против ребенка в доме и нельзя ли добавить еще одну комнату. Он бодро ответил, что согласен, если она согласна, и что к кухне сделают пристройку. Понадобится еще пара недель.
В июле он написал ей, что она может выезжать, дом будет готов к ее появлению. Она потрясла конверт, думая, что выпадет платежный ордер или банковская тратта, – но ничего не выпало. Подождала несколько дней: может быть, он по ошибке отправил письмо без чека, а потом вспомнил и послал чек вдогонку? Нет, никакого чека. Пришло в голову послать ему телеграмму, но смущала мысль, что телеграмму прочтет мистер Сандерсон на почте в Покипси.
На четвертый день она была вне себя от волнения. Медлить дальше и тем самым оттягивать встречу, которой Оливер ждал с явным нетерпением, – или предположить, что платежный ордер каким‑то образом заблудился, купить билеты самой, и пусть Оливер все уладит по ее приезде? Родители советовали ждать; она читала в их глазах сомнение. Но после еще двух бессонных ночей она сверилась со своими чувствами и решила не ждать. Озабоченная и сконфуженная, пересекла реку, купила билеты на свои деньги и двадцатого июля 1876 года, в сотый год республики и в седьмой год трансконтинентальной железной дороги, отправилась в путь на Запад.
Трудное было расставание. И месяца не прошло с тех пор, как индейцы уничтожили кавалерию подполковника Кастера при Литл-Бигхорне, и ее родители воображали себе индейские засады вдоль всего рельсового пути. А тут еще эта неясность с оплатой поездки. Она видела их невысказанный страх, что она связала свою жизнь с ненадежным человеком. На их молчание о нем она могла отвечать только наигранной веселостью и аффектированным предотъездным волнением.
Как прошло расставание с Огастой – бог весть. Я представляю себе два больших листа мушиной липучки, слипшихся клей с клеем, какие я в прошлом разъединял и вешал летом. Знаю, это с моей стороны непочтение к “двух душ союзу”, но ничего не могу поделать. Я твердо считаю, что Сюзан было лучше под опекой Оливера Уорда, заплатил он за поезд или не заплатил, чем под влиянием этой блистательно эстетствующей светской особы.
Расстояние, конечно, не было такой уж помехой союзу двух душ. Уже из Чикаго Сюзан отправила Огасте первую открытку, а задержка в Омахе дала ей возможность написать письмо на пяти страницах. Ни слова в нем про Оливера Уорда, никаких предвкушений и тревог в отношении Калифорнии. Эти корочки она не расчесывала, особенно когда ее уверенность пошатнулась.
Но некоторые пассажи я читаю как смутные предвестья ее будущего. Омаху она нашла “западной в худшем смысле слова. Там есть одно здание – Скотная биржа, – одетое в плед, моя милая: красные, белые и синие квадраты!” Ее удручали похожие друг на друга уродливые голые городки с жилищами из дерна, и, возможно, не без легкой дрожи предчувствия она описывала “одинокие маленькие кучки жилищ переселенцев, а вокруг них громадные однообразные просторы, миля за милей, они накатывают волнами, и сердце болит за женщин, которые там живут. Они стоят в дверях домишек, провожают глазами поезд и, может быть, ощущают безнадежность своего изгнания”.
Сегодня медицинский день. Эд повез меня в Невада-Сити в своем пикапе. Не то чтобы я и правда нуждался во врачебном осмотре. Я знаю о своем состоянии не меньше, чем этот перегруженный работой, ограниченно мыслящий врач общей практики. Мне и без него известно, что аспирин снимает боль, что помогают горячие ванны и что бурбон в умеренном количестве полезен для тела и души. Я езжу к нему раз в месяц ради галочки, чтобы было зафиксировано: я забочусь о себе. Чтобы Родман, когда будет скармливать факты компьютеру, знал, что я, пользуясь этим его перфокарточным жаргоном, медицински мотивирован. Мне это не так уж трудно, и это самое малое, что я могу сделать для его душевного покоя. Вся поездка занимает от силы час и дарит мне перемену обстановки. А сегодня вдобавок она подарила мне курьезную короткую встречу со школьным товарищем Элом Саттоном.
Эд оставил меня у врача и поехал в свою шинную мастерскую. Я сказал ему, что сам туда доберусь после осмотра. На то, чтобы согласиться с врачом, что до осени рентген не нужен, ушло минут двадцать, а затем я вкатился в лифт, спустился на первый этаж и примкнул к полуденным прохожим.
