Нигилэстет - Калич Ричард (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений txt) 📗
И сегодня после обеда это произошло.
Как всегда, все началось с Матери. Кажется, чем больше времени я проводил с Бродски, тем больше она становилась жадной до денег, делая меньше работы. В последнее время вдобавок к моим обычным обязанностям по дому: уборке квартиры, размещению картин и регулировке падающего на них света, протиранию пыли и глажке белья, стирке и даже приготовлению пищи, я принял также добрую порцию ее обязанностей как работника, обслуживающего на дому. И она знает это. По вечерам, даже когда она дома, это я купаю малыша и затем укладываю его в постель. Конечно, я использую эти часы с пользой для себя. Например, я понял, что в ванной он реагирует на рубенсовскую наготу не больше, чем на цветную вклейку в журнале: эротическое воображение полностью у него отсутствует. Но он все же реагирует на прикосновение. Когда я ласкаю его интимные места и вижу, что его член увеличивается в размерах, это нельзя отнести на счет воображения: он морщит лицо, закрывает глаза и радостно визжит, причем кажется, что все его тело превращается в клубок сконцентрированного удовольствия, и даже мне не удалось бы так громко выразить свое довольство: он просто завывает от наслаждения. Теплая вода и мыльная пена (из лучшего мыла), прикосновение моих рук к его телу – все это он любит. Если даже у него отсутствует эротическое воображение, то тактильное у него, без сомнения, имеется. Возможно, он просто не знает, как мысленные образы связаны с сексом. В конце концов, у него же не было такого опыта. Мои прикосновения (как и Матери) – это единственное сексуальное наслаждение, которое он знает. Должен признаться, что когда я поглаживал его, я тоже испытывал некоторое наслаждение. Хотя его вряд ли можно назвать сексуальным. Такое же, хотя и не столь сильное, чувство я испытываю, когда держу бабочку за крылья, в то время как она порывается лететь, или давлю ее пальцами, в зависимости от моей прихоти.
Когда Мать пришла в офис сегодня днем, объяснив это тем, что она не получила чек за работу на дому, я очень удивился, потому что она взяла с собой Бродски. Она могла бы отнести его к подруге, но когда почтальон сказал: «Чека нет», ей, видимо, стало так невтерпеж, что она решила не тратить на это время. Это хорошая иллюстрация того, как далеко зашли ее жадность и недовольство. Еще два месяца назад она на коленях умоляла меня не брать его на улицу. А теперь, значит, вот как. Из-за нескольких паршивых долларов она демонстрирует его подонкам из центра социального обеспечения. Впрочем, я не протестовал и не читал ей нотации. Это мне не свойственно. От этого никакой пользы. Вместо этого я взялся одной рукой за ручку инвалидного кресла, другой подхватил под локоть Мать и направился из приемной к своему столу, уверяя ее по дороге, что все будет в порядке. В отделе я познакомил ее с миссис Нокс. Впервые моя начальница (и остальные сотрудники, таращившие от удивления глаза, – несмотря на то что это был не их ЧП-день, они не спешили к своим подопечным) познакомилась с миссис Ривера и Бродски, и даже ей было немного не по себе. Какой-то проблеск человечности мелькнул в ее глазах.
Обращаясь к миссис Нокс, но говоря достаточно громко, чтобы слышали все, я сказал:
– Обратите внимание, миссис Нокс. Разве это нормально? Вот женщина, работа у которой тяжелее, чему любого другого, а Управление ей не платит.
Миссис Нокс поднимается из-за стола, подходит ко мне и приказывает сходить и принести бланки по возмещению потерянных чеков, а тем временем она позаботится о том, чтобы поудобнее разместить мою клиентку. Выходя, я услышал, как она сказала: «Не беспокойтесь, миссис Ривера. Все, что вам необходимо, – это подписать бланк, и наш нотариус заверит вашу подпись. Как только вы это сделаете, мистер Хаберман сможет вернуть ваш чек».
После возвращения к своему столу с необходимыми бланками я проводил миссис Ривера на другой этаж и помог отыскать нотариуса. Бродски был оставлен в отделе. В лифте я продолжал ее успокаивать, говоря то, что, как я знал, ей необходимо слышать:
– Нет, мамаша, я ни капли не осуждаю вас за то, что вы сюда пришли. За то, что хотите получить деньги. Это самая нужная вещь в жизни. Фактически, я восхищаюсь вами. В сегодняшнем мире мать должна быть сумасшедшей, чтобы посвятить всю свою жизнь детям. За это не дождешься благодарности. Теперь от детей никакого проку. Стоит им вырасти, и они вас бросают. И даже не оглянутся. Да вы посмотрите на себя. Он не исключение. И подумать только, всю любовь и заботу вы растрачиваете на этого неблагодарного. Всю жизнь вы принесли ему в жертву. Говорю вам, мамаша, лучшее, что вы можете для себя сделать, – это пожить оставшиеся годы в свое удовольствие. Не беспокойтесь за Бродски. Он сам может о себе позаботиться. Или, вернее, у него есть такой дурак, как я, чтобы позаботиться о нем. И подумать только, еще несколько месяцев назад он даже не знал о моем существовании.
Спустя час Бродски и Мать (чек благополучно лежал уже в ее кошельке) собирались покинуть офис, когда произошло нечто совершенно непредвиденное.
Началось с того, что миссис Нокс, нарушив свои жесткие правила неукоснительно следовать политике Управления, порекомендовала выдать миссис Ривера и Бродски талон на проезд.
– Но, миссис Нокс, – воскликнул я в крайнем недоумении, – вы знаете, что мои клиенты живут в двух шагах от Центра. Нам запрещается давать им деньги на проезд.
– Проявите немного понимания, мистер Хаберман, – ответила миссис Нокс возмущенным тоном. – Уже поздно. Скоро совсем стемнеет. Кроме того, вы ведь не ожидаете, чтобы такая пожилая женщина шла пешком, да еще везла своего ребенка в инвалидном кресле. – Она остановилась. Еще какие-то соображения? Желает подстраховаться? – Я хотела бы сказать вот что, мистер Хаберман. Идите и поговорите с вашим офисным координатором. Скажите мистеру Беккеру, что если он решит, что все в порядке, то и я буду так считать.
Удивительно? Я был слишком шокирован, чтобы удивляться. Но я ведь всего лишь простой социальный работник и не могу спорить с моей начальницей.
Ганс Беккер – еврей из Европы, он был в концентрационном лагере. На руке у него голубой номер, подтверждающий это. Из австрийской аристократии – в Освенцим. Полная перемена образа жизни. После того как Беккер увидел гибель Старого Света, он каждый свой нерв посвятил тому, чтобы перестать сожалеть о том, что оставил, и начать новую жизнь. Жители Гарлема извлекают пользу из этой историко-синаптической связи.
Когда-то он занимал высокий пост директора, но потом был понижен до рядового сотрудника с номинальной должностью: офисный координатор. Его тяжкое преступление состояло в том, что он всегда говорил «да». Всякий раз, когда у него спрашивали; «Могу я дать миссис Смит безвозмездную субсидию для возмещения домашних расходов?» Да. «Расходов на транспорт?» Да. «На зимнюю одежду?» Да. «На летний лагерь?» Да. «Арендную плату за три месяца вперед, залог и агентское вознаграждение?» Да. Финансовые аналитики Главного управления чувствовали, как дрожь пробегает по их коллективным хребтам. После проверки безвозмездной помощи, оказанной за восемь месяцев Центром социального обеспечения, возглавляемого Гансом, и сравнения полученных показателей с показателями других центров по всему городу в городскую администрацию была направлена докладная записка, в которой говорилось, что Ганс стал единственной причиной того, что город Нью-Йорк не вылезал из хронической задолженности. Это Ганс его разорял. Теперь же единственное, по поводу чего ему разрешалось говорить «да», – это просьбы о талонах на транспорт. Он мог санкционировать не более одного или двух.
Однако Ганс совсем не ощущает незначительности своего положения. Он воображает, что его смещение с должности было скрытым благодеянием. В результате снижения ответственности за работу он может полностью посвятить себя внеплановой («теневой», если процитировать последние докладные записки из Главного управления) деятельности. Короче, он может помогать «людям» все время. Несмотря на любовь и заботу по отношению к черным братьям и сестрам, наш офисный координатор испытывает тяжелые приступы страха. Ганс Беккер никогда не покидает офис в пять часов в одиночку. Он боится. Он остается еще на три часа, которые ему не оплачиваются, и ждет ночного сторожа, чтобы идти с ним к метро, а еще лучше, если какой-нибудь сослуживец соглашается подвезти его до дому. Голубая отметина осталась у него не только на руке.
