Туарег - Васкес-Фигероа Альберто (версия книг .txt) 📗
Самому Гаселю это соленое озеро не было знакомо, но он слышал о нем от многих путешественников, и оно, помимо своих размеров, не особенно отличалось от тех, которые он встречал в своей жизни.
Много-много лет назад Сахара была огромным морем, и, когда оно ушло, вода оказалась в ловушках таких вот многочисленных углублений. Затем она начала очень медленно испаряться, образуя на дне слой соли, которая в самом центре зачастую достигала толщины в несколько метров. Нередко случалось так, что иногда, когда шел дождь, эти озера также питали подземные потоки селитровых вод, и по берегам образовывалась зона пастообразного мокрого и соленого песка, который обжигало солнце, превращая в затвердевшую корку, подобную корке хлеба, вынутого из печи. Эта корка таила в себе опасность: в любой момент она могла лопнуть, и путник погружался в трясину, напоминающую полурастаявшее масло, которая поглощала его за считаные минуты. Она была еще коварнее, чем предательский феш-феш – зыбучий песок, в котором человек и верблюд исчезали, словно их никогда и не было.
Гасель боялся непредсказуемости феш-феша, который никогда не предупреждал о своем присутствии, однако был благодарен ему за то, что он, по крайней мере, заглатывал жертву в мгновение ока. А вот подвижный песок по краям соленых озер забавлялся с добычей, увязшей в нем, как муха в меду, засасывая ее сантиметр за сантиметром, не давая возможности выбраться, – это была самая затяжная агония, какую только можно себе представить.
Вот почему теперь он очень медленно двигался на север, пытаясь обойти это белое пространство, которое словно не имело пределов, сознавая, что это еще одна преграда, которую природа возвела между ним и его преследователями. Солончак проглотит любое средство передвижения, которое устремится вглубь него.
– Мубаррак мертв. Этот сукин сын проткнул его мечом. Альмаларик уверяет, что это, мол, был честный поединок и что родственники Бен-Сада не собираются по этому поводу начинать межплеменную войну. Для них проблема решена.
– К несчастью, мы не можем поступить так же. Глядите в оба до получения нового приказа.
– Понятно, сержант. Конец связи.
Малик повернулся к негру:
– Мне нужно поговорить с постом в Тидикене. Соедини меня с лейтенантом Разманом. Дай мне знать, когда он будет на связи.
Он удалился, чтобы в одиночестве прогуляться в ночи, созерцая звезды и луну, которая извлекала золотистые отблески из высоких барханов, вздымавшихся у него за спиной. Он понял, что, хотя впереди, несомненно, трудные дни, он счастлив, что находится здесь, у края эрга, и его ожидает непростое приключение – охота на человека, который, безусловно, знает пустыню намного лучше, чем когда-либо смог бы узнать он, и для которого все это лишь забава: так заяц играет с верблюдом, пожелавшим его поймать. Однако, что ни говори, охота есть охота, и благодаря ей он вновь ощущал себя в движении, в действии, вновь чувствовал себя молодым, как в те времена, когда он подстерегал французских офицеров на каком-нибудь углу Старого города, чтобы всадить им нож в живот и затеряться в лабиринте темных улочек. Или когда швырнул бомбу внутрь кафе европейского района в день, когда они наконец решились на открытую борьбу, уверенные в скором освобождении.
Замечательная была жизнь – бурная и полнокровная, не то что серые казарменные будни, которые принесла с собой независимость. Она была совсем не похожа на ужас ссылки в Адорасе и их напрасную извечную борьбу с наступающим песком.
«Я хочу поймать этого грязного туарега, – сказал он себе. – Поймать его живьем, чтобы сдернуть с него покрывало, взглянуть ему в лицо, и чтобы он в свою очередь увидел мое и понял, что ему не суждено стать первым человеком, который надо мной посмеялся».
Он всю ночь напролет ворочался без сна в кровати: мечтал, как отправится вместе с ним в «пустую землю» на поиски Большого каравана; представлял, какие приключения они переживут вместе и чему его может научить человек, сумевший побывать там и вернуться обратно, да еще и не один, а целых два раза. За ту долгую ночь этот туарег превратился в его друга, вернул ему надежду на возможное будущее – и вдруг спустя какие-то несколько часов тот же самый туарег дважды разбил его мечты: отказавшись от его компании и перерезав горло капитану, которого ему уже удалось убедить.
Ну уж нет. Не родился еще такой «Сын Ветра», который смог бы совершить подобный поступок и остаться живым. Не родился.
– Сержант! Лейтенант на связи.
Он бросился к машине:
– Лейтенант Разман?
– Да, сержант. Туарега схватили?
– Пока нет, мой лейтенант. Однако у меня такое впечатление, что он пересекает большой эрг на юге Тидикема… Если вы пошлете своих людей, то сможете преградить ему путь, прежде чем он окажется в горах Сиди-эль-Мадья…
Воцарилось молчание. Наконец раздался неуверенный голос лейтенанта:
– Но это же почти в двухстах километрах отсюда, сержант…
– Я знаю, – согласился он. – Но если он доберется до Сиди-эль-Мадья, тогда даже армиям всего света его не достать. Это лабиринт.
Лейтенант Разман обдумывал ответ. Он презирал сержанта Малика так же, как презирал капитана Калеба эль-Фаси, чьей смерти он обрадовался, и всех, кто в итоге оказался в Адорасе. Это были отбросы армии, которую ему хотелось видеть достойной. В ней нет места таким вот подонкам, даже для того, чтобы держать открытым этот злосчастный пост.
Если какой-то туарег имел смелость сунуться в этот ад, прикончить капитана и унестись быстрее ветра, он в глубине души был на его стороне, какими бы ни были мотивы его поступка. Однако лейтенант также понимал, что речь идет о чести армии, и если он ответит отказом на просьбу о помощи и туарег уйдет, то сержант этим воспользуется, чтобы свалить на него ответственность перед начальством.
Через два года его должны произвести в капитаны. Он превратится в высшее должностное лицо в регионе. Если вдобавок он поймает убийцу офицера, эти два года могут сократиться. Он вздохнул и кивнул головой, словно собеседник мог его видеть.
– Ладно, сержант, – ответил он. – Мы выступим на рассвете. Конец связи.
Он оставил микрофон на столе, повернул выключатель и продолжал неподвижно сидеть, уставившись на передатчик, словно надеялся получить от него ответ.
Голос Суад вывел его из задумчивости, вернув к действительности.
– Тебе не нравится это задание, правда? – спросила она из кухни, высунув голову.
– Нет, конечно, – признался он. – Я родился не для того, чтобы быть полицейским, не для того, чтобы гоняться по пустыне за человеком просто потому, что он совершил то, что считал справедливым по своему закону.
– Этот закон – уже не закон, и ты это знаешь, – заметила она, сев с другого конца длинного стола. –
Мы – современная и независимая страна, в которой все должны быть равны, потому что, если каждый будет руководствоваться своими обычаями, в итоге мы окажемся неуправляемыми. Как увязать обычаи жителей побережья и жителей гор или же бедуинов и туарегов пустыни? Надо порвать с ними и начать заново, введя общее законодательство, а не то мы все рухнем в пропасть. Разве ты этого не понимаешь?
– Понимаю. Можно понять, когда кто-то, как я, учился в военной академии или, как ты, во французском университете. – Он сделал паузу, поискал изогнутую трубку среди полудюжины висевших на стене и начал со знанием дела ее набивать. – Но сомневаюсь, что это может понять человек, который провел всю свою жизнь в глубине пустыни. Вдобавок мы не позаботились сообщить ему о том, что ситуация изменилась. Есть ли у нас право заставить его принять – вот так, вдруг, – что его жизнь, жизнь его родителей и его предков, обитавших здесь две тысячи лет назад, теперь преступна? Почему? Что мы дали им взамен?
– Свободу.
– Свободу войти в дом, убить одного гостя и увести другого? – Он изобразил удивление. – Ты говоришь о политической свободе, как какая-нибудь студентка в университетском городке или в баре, но не так, как человек, который всегда считал себя по-настоящему свободным, кто бы ни правил – французы, фашисты или коммунисты… Полковник Дюпрэ, который был колонизатором, сумел бы с большим уважением отнестись к обычаям туарега, чем эта сволочь, капитан Калеб, принимавший такое участие в борьбе за независимость…
