Мы больше нигде не дома - Беломлинская Юлия Михайловна (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT, .FB2) 📗
— Мальчикам не покупают матрешек..
— Да конешно, им покупают сразу солдатиков. А начинать надо с матрешки!
И сразу объяснять, что солдатики нужны для того чтобы защитить матрешек. Матрешки — это женщины и дети, мирное население. Матрешек мы покупали только полхов-майданских. Потому что они были лучшие. Это был ритуал: по выходным меня привозили к папиным родителям в огромную коммуналку на углу Некрасова и Греческого. Знаешь, там такие серые дома начала 20 века — такой модерн. И вот мы с папой шли на Мальцевский рынок. Никто из семьи не называл его Некрасовский. Да и непонятно было, какое отношение рынок может иметь к поэту Некрасову. Все звали его по старинке — Мальцевский. И там были ряды деревянных игрушек. Но ни семеновских- клаасика, ни сергиево-посадских — праматерь русской матрешки, на Мальцевском не было. Только Полхов-Майдан. Мы с папой ходили по рядам — выбирали. У меня глаза разбегались от этих сумасшедших красок — фиолетовые, бирюзовые, малиновые, оранжевые… да разе можно было сравнить с семеновскими, что продавались в магазинах «Русский сувенир!» Те были скушно-желто-черно-красные. И все одинаковые. А полховские все разные! Всяк мастер, оставаясь в традиции, иемл свой стиль, свой почерк. Все это папа объяснял мне, показывал… мы покупали матрешек, птички свистульки, деревянные яички, а еще шкатулки. На крышках и боках этих шкатулок был нарисован Полхов-Майдан, отчий дом этих мастеров. Было очевидно, что это и есть Рай. Небеса в Полхов-Майдане были розовые, трава изумрудная, закаты малиновые… там стояли беленькие домики под красными крышами. А еще в Полхов-Майдане протекала ослепительно синяя речка, и по ней плыли лодочки. На бережку мельницы вертели радужными крыльями. Оранжевое солнце раскидывало золотые лучи. Церквей они конешно не рисовали — за этим строго следили, особенно в те, хрущевске времена моего детства. В этих шкатулках мы держали все: и пуговицы, и сахар, и карандаши… В доме их было множество. Папа мне рассказал, что матрешка пришла в Россию из Японии. Русская матрешка — очень молода. Ей и двухсот лет еще нету. Создатель русской матрешки — художник Сергей Малютин — мирискуссник. Все они — мирискуссники, увлекались архаикой. По его эскизам в конце 19 века сделали вот таких деревянных кукол в виде деревенских русских девушек. И дали игрушке самое распространенное в ту пору деревенское женское имя. Малютин прожил долго, умер в 1937-м своей смертью! Ему было 80. Он еще успел потрет писателя Фурманов написать, прикинь? Фурманова, который Чапаев! Но вообще то думаю, что родина матрешки не Япония, а Китай, а японцы уже взяли… Ой, я так никогда не дорасскажу. Значит начинать надо с матрешки…
— Да понял, я понял, и чтобы только Полхов-Майдан!
— А потом в жизнь человека приходит Библия. Не в 25 как к тебе. А в пять. Потому что архаическое искусство и Библия это ФУНДАМЕНТ. И вот приходит Библия. И с ней приходит русская икона. Не те вот слащавые картинки 19-го века. на которые ты похож. Нет. Приходит Феофан Грек, Андрей Рублев, Федор Зубов… Такое вот. Понимаешь, все это люди начинают изучать по истории искусств где-нить в институте. И все равно лет в 19, да? Ну или в художке, лет в 12… А те кто негуманитари, те вовсе никогда. А это неправильно. На всех этих историях искусств, институтских, училищных, нормально изучать общемировое искусство. Тоже. начиная с архаики, потом древние греки… ну так, постепенно врубаться в то, что там вокруг происходило. Но свое — это надо сразу, с пеленок. Наверное так всегда было — такая оторванность. Два народа — простой и образованный. Есть народы — у которых иначе. У грузин иначе. У эстонцев. Даже может и у французов… точно не знаю. У англичан — как у нас. А у нас вот такое… «…Она по-русски плохо знала…» Пушкину вот попалась случайно Арина Родионовна и он создал русскую поэзию. Да и после революции ничего не изменилось. Все то же презрение городских к деревне. Ко всему что от нее исходит. Все как то быстро лет за 50 опять аристократами заделались. Я тут недавно разговаривала с одним дядькой, и что то ему такое сказала. Не помню, какую то примету што ль народную, или какую то пословицу. А он мне в ответ: « — Вот этого вот знаете, не надо. Я из старинного, знаете, шляхетского рода, я так ненавижу все вот это, то что большевики принесли в нашу жизнь…» я просто обалдепа, какие большевики? Это же просто деревенское. И вот с какого хера ему кажется что все, связанное с крестьянском бытом, принесли большевики. Бред такой полный, да? Но это наша жизнь…
А народные песни? Вот случайно остались в жизни советских детей две народные песни: первое, что мы слышим в детстве это «серенький волчок» и «во поле березынька»… не, ну «волчок» понятно, это одна единственна, случайно выжившая колыбельная. Настоящая, архаическая, поэтому страшная, все настоящие колыбельные — страшные. У всех народов. Жизнь начинается с ужастика…
— Да, помню «волчка»… но Лялька нашим «волчка» не пела. Она им Окуджаву пела, как раз то что надо мальчишкам — про войну. Маркитантка юная убита… Спите братцы, спите, все вернется вновь…
— Окуджава понятно! Я тоже конешно Поле пела Окуджаву. И мне папа пел. Он же специальный детский песенник. У него все для детей. Но вот из народных осталась такая парочка: вечно живой, издецкий ужас «волчок» И эта блядская «березынька».
— Почему блядская?
— Да потому что у нее есть не только первые три куплета! А еще двадцать три, о чем мы, поющие ее в младшей группе детского сада, и не подозревали! И все эти детские методисты тоже конешно были не в курсах. В курсах были только некоторые фольклористы. Очень наверное веселились. Я полный текст случайно нашла в каком -то толстом сборнике народных песен, даже еще присталинском по моему. Начала пятидесятых. Спеть тебе?
— Валяй.
— 20 куплетов заунывных выдержишь?
— И не такое выдерживали.
— Ну я сделаю щадящий вариант, без повторов.
Маргарита запела:
Во поле березынька стояла, Во поле кудрявая стояла, Люли, люли стояла.
Некому березу заломати, Некому кудряву заломати, Люли, люли, заломати.
Как пойду я в лес, погуляю, Белую березу заломаю. Люли, люли, заломаю.
Срежу с березы три пруточка, Сделаю себе я три гудочка. Люли, люли, три гудочка.
Четвертую балалайку. Пойду на новые сени. Люли, люли, на сени.
Стану в балалаечку играти, Стану я старого будити, Люли, люли, будити:
Встань ты, мой старый, проснися, Борода седая, пробудися, Люли, люли, пробудися.
Вот тебе помои, умойся, Вот тебе рогожка, утрися, Люли, люли, утрися.
Вот тебе лапотки, обуйся, Вот тебе дерюжка, оденься. Люли, люли, оденься.
— Погодь, так это баба поет? Не какой-то там пастушок?
— В том-то и дело, что баба! Это она мужу своему поет. Предлагает такое утреннее меню: дерюжка, рогожка, помои… видно что любит… А дальше там повторяется вся эта истрия про «заломати» и «сделати три пруточка» и про балалаечку, все повторяется, а потом она поет вот такое:
Стану в балалаечку играти, Стану я милого будити, Люли, люли, будити:
Встань ты, мой милый, проснися. Ты, душа моя, пробудися, Люли, люли, пробудися.
Вот тебе водица, умойся, Вот те полотенце, утрися. Люли, люли, утрися.
Вот тебе башмачки, обуйся, Вот тебе кафтанчик, оденься, Люли, люли, оденься…
Ниуясе да, такая детская песенка?
— То есть, это телка издевается над стариком мужем и мечтает о своем молодом любовнике? Действительно блядская…
— Да! И эта вот непристойная «березынка» в паре с гомерически страшным «волчком» — это все, что городские дети знали о народной песне… Конешно, у кого-то то были няньки деревенские, у кого-то родня в деревне… но и там уже выросло поколение оторвышей, которые не факт что вообще что-то помнили…
Меня вот хотя бы в ТЮЗ водили. И там сибирский еврей Зяма Корогодский ставил спектакли, где пели множество народных песен… Он все это откуда-то знал, любил, заряжал этой любовью и своих актеров и нас вот… Конешно, эта «березынька» — просто-напросто шутошная песня. Смеховая народная культура… частушки…
