Сквозь тернии - Эндрюс Вирджиния (книги полностью бесплатно .txt) 📗
— Как вам нравится ваша сестренка? — спросила Эмма, вытирая рот Синди и снимая с нее испачканную салфетку. — Разве не кукла?
— Она очень хорошенькая, — ответил я.
— Синди — никакая нам не сестренка! — взвился Барт. — Просто слюнявая малышка, которую никто, кроме мамы, не желал!
— Бартоломью Уинслоу, — строго проговорила Эмма, — не смей больше говорить в таком тоне. Синди — чудесная девочка, и она так похожа на вашу маму, будто действительно ее дочь.
Барт продолжал хмуриться на Синди, на меня, на Эмму, даже на стену.
— Ненавижу белые волосы и красные губы, которые вечно мокрые, — пробормотал он и высунул язык. Синди засмеялась. — Если бы мама так не кружилась вокруг нее, не завивала ей волосы и не покупала бы ей новые вещи, она была бы уродкой.
— Наша Синди никогда не будет уродкой, — проговорила с восхищением Эмма.
Она поцеловала Синди, и Барт еще сильнее нахмурился.
Я со страхом ждал, что еще вытворит Барт. Каждое утро я просыпался и думал о своем брате, который становился все более и более странным. А я любил его, я любил и родителей, и даже Синди. Я знал, что надо защитить всех от грозящей нам напасти, но от чего?
Этого я не знал и даже не мог предполагать.
Черт побери Джори и Эмму, думал я, пробираясь по Аризонской пустыне. Хорошо еще, что меня любит бабушка и любит Эппл, а то бы совсем мне было тоскливо. Вот она стоит, моя леди в черном, раскинув руки, ожидая меня: меня будут целовать и обнимать много горячее, чем Синди.
Она предложила мне тарелку супа. Он был такой вкусный, с сыром.
— Почему я не могу сказать родителям, как я люблю тебя, и что ты любишь меня? Это было бы прекрасно.
Я не сказал ей, что не верю, будто она на самом деле моя бабушка, а просто думаю, что она хотела угодить мне. Вот и сказала так. Все равно она мне родная, а в семье все должны любить друг друга. Только незнакомые не любят.
Она молча показала мне новый подарок — грузовик. Вся радость будто слетела с нее от моего вопроса.
— Твои родители ненавидят меня, Барт, — едва слышно прошептала она. — Не говори им ничего. Пожалуйста, храни наш секрет.
Мои глаза округлились от изумления:
— Ты что, была с ними знакома?
— Да, давным-давно, когда они еще были молодыми. Вот это да!
— А что такого ты сделала, что они тебя ненавидят? Сама ненависть не была мне удивительна: я считал, что меня тоже все ненавидят.
Она прикоснулась ко мне рукой:
— Барт, иногда даже взрослые совершают непростительные ошибки. Я за свою ошибку дорого заплатила. Каждую ночь я молю Бога о прощении, я молю мысленно своих детей о прощении. Я не нахожу себе места, когда гляжу на себя в зеркало, поэтому я прячу от всех свое лицо; я нарочно сижу в таких неудобных креслах, чтобы ни на минуту не забывать о зле, которое я причинила тем, кого любила больше всех.
— А куда делись твои дети?
— Разве ты не помнишь? — расплакалась она. — Они убежали от меня: Барт, мне так тяжко вспоминать это. Никогда не убегай от своих родителей, Барт.
Я и не хочу. Мир слишком большой. Слишком страшный. Я хочу остаться там, где тепло и безопасно. Я подбежал к ней, обнял; потом начал играть с новым грузовиком — и тут в комнату вошел, хромая, Джон Эмос и взглянул на нас очень злобным взглядом.
— Мадам! Вы испортите ребенка, потакая каждому его желанию. Следовало бы вам знать это.
— Джон, — высокомерно проговорила она, — не смей больше входить ко мне без стука, оставайся в своей комнате.
Властная. Оказывается, моя бабушка властная. Я улыбнулся над Джоном Эмосом, который удалился, бормоча себе под нос, что она не предоставила ему никакой комнаты, а также достойного его положения. Я забыл о нем сейчас же, как только он вышел. Я слишком был занят новым грузовиком и тем, как и почему он работает. Но мое любопытство всегда плачевно оканчивалось: менее чем через час грузовик был разломан на части.
Бабушка молча вздохнула и, видимо, пожалела, глядя на несчастный грузовик.
Длинные летние дни проходили в нравоучениях Джона Эмоса о том, как стать таким же сильным и внушающим страх, как Малькольм, как накопить столько мудрости и коварства. Меня зачаровывала сама внешность Джона: его шаркающая походка, его костлявые ноги, его свистящее дыхание, шипящие звуки слов, его тонкие усы и лысая голова, на которой, казалось, растет один-единственный белый волос. Однажды мне захотелось выдернуть его.
Между ними с бабушкой были какие-то странные отношения. Она была хозяйкой; она не любила его и могла бы выгнать, но почему-то терпела.
Мне было хорошо между ними двоими; с одной стороны — бабушка с ее подарками, поцелуями и ласками; с другой — Джон Эмос, который учил меня тому, как стать сильным, властным и управлять женщинами. Теперь, когда меня любили, невзирая на мою неуклюжесть и злость, я начинал ощущать ту особую магию отношений, которая существовала между Джори и мамой. Теперь временами и мне казалось, что я чувствую музыку закатов. Мне казалось, что лимонное деревце у нас в саду слегка поет. У меня был Эппл, мой щенок-пони. И, кроме того, впереди меня ждал мой день рождения и Диснейленд.
Теперь, когда я готовился стать таким же умным, как Малькольм, я начал искать пути сохранить любовь к себе Эппла, пока я буду отсутствовать целых три недели. Я думал об этом по ночам, не спал. Я думал об этом днем. Кто начнет кормить Эппла и красть его любовь ко мне? Кто?
Я подошел к персиковому дереву и проверил: не дало ли оно корней? Оно должно было приняться, но не принялось. Потом я подошел к посеянному мной цветному горошку: глупые семена просто лежали и ничегошеньки не делали.
Проклятие. Я был проклят. Я кинул взгляд на часть парка, за которой ухаживал Джори: все было в цветении. Несправедливо. Даже цветы не хотят у меня расти. Я на коленях прополз туда, где цвели мальвы Джори. По пути я переломал петунии, размазал по земле портулак. Что бы сделал Малькольм, если бы он был на моем месте? Он бы сорвал все цветы Джори, вырыл на своем участке дырки пальцами и воткнул туда цветы.
Одну за другой я втыкал в дырки мальвы. Они не слушались и поникали, но я положил их друг на друга — теперь и моя часть сада была в цветении. Умный, хитрый и коварный.
Я посмотрел на испачканные колени и вспомнил, что порвал сегодня свои штаны о домик Кловера, который начал строить. Я хотел таким способом извиниться перед ним за то, что так часто наступал на него. Вот и он, лежит на веранде и вполглаза смотрит за мной, опасаясь. Меня он больше не интересует. Когда-то я хотел его любви, но теперь у меня собака получше.
Начали кусаться комары. Я потер глаза, не заботясь о том, что они были запачканы жиром после околачи-вания в папиной мастерской. Эмме не понравится моя испачканная белая майка, и мама наверняка откажется чинить порванное. Я закусил губу.
Субботы — для отдыха и развлечений, но у меня не было развлечений. Не было хобби, как у Джори. Я не рожден для балета, а только для того, чтобы получать синяки и пачкаться.
У мамы есть Синди. У папы — пациенты. Эмма увлечена готовкой и уборкой; никому нет до меня дела. Я с ненавистью взглянул на Кловера. «У меня собака лучше, чем ты!» — прокричал я ему. Кловер испуганно залез под стул.
— Ты всего-навсего малый французский пудель! — продолжал орать я. — Ты не умеешь спасать людей из-под снега! Ты не умеешь есть сено и ходить под седлом!
Я каждый день подмешивал Эпплу в пищу все больше сена, чтобы он полюбил сено больше, чем мясо.
Кловер устыдился. Он поглубже залез под стул и посмотрел на меня грустным взглядом, который так действовал мне на нервы. Эппл не глядел такими грустными глазами.
Я вздохнул, встал, отряхнул колени и руки. Надо навестить Эппла. По пути я отвлекся на отработку текстуры стены. Я поднял камень и начал лупить им по стене, стараясь выбить как можно больше камней из нее.
Черт, а что, если эта стена длится до самого Китая?
