Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология) - Фрай Макс
Леденцы пестрят в витрине разноцветными фантиками, краска с которых сходит от воды, и на клеенке останется воспоминание – бесформенное, ничем не смывающееся лиловое пятно.
Кто-то берет спички и соль, кто-то застыл, разглядывая свиные морды колбас, висящие вдоль стен. Или наблюдает за сливочным маслом. Оно называется «крестьянское» и отрезается большим ржавым ножом-саблей, ручка которого обмотана зеленой изолентой. Конечно, лучше не брать это желтое, ломкое, лежалое масло, тающее на шуршащей кальке поверх квадратной чаши синих весов. Зато как дрожит острая одноглазая стрелка, выбирая, в какую бы из цифр уткнуться.
Впереди старушка из соседнего подъезда, в стоптанных войлочных сапогах, в пыльной шифоновой косынке, приколотой к кукольному шиньону рядком черных невидимок, хочет попробовать окорок, что лежал еще вчера за стеклом холодильника, перевязанный грубыми шерстяными нитками. А сегодня в холодильнике-витрине голубая, прохладная пустота. Поэтому старушка просит «два молока». И бережно укладывает бело-голубые пирамидки в коричневую нейлоновую авоську, ручки которой укреплены изолентой, как и нож для масла.
В магазинчике кафельная сырость. Пахнет кислой капустой, какао, рыбой, землей, налипшей на картофель. А еще цейлонским чаем, конфетами «барбарис», солеными огурцами, подгнившим луком. В тихом убаюкивающем шуме, между мясным и бакалейным отделами за железную петельку к оконной раме подвешена небольшая клетка. Многие суетливые, спешащие покупатели вообще не замечают ее, другие почему-то уверены, что клетка продается. Окончательно определяясь, что сегодня возьмет, складывая в уме, сколько придется уплатить, не всякий сразу разглядит из очереди лимонное тельце спящей на жердочке канарейки, что спрятала мокренькую встревоженную голову под крыло.
Птицу утомляют резкие неожиданные выкрики, стуки, магазинный гул, запахи рыбы, гнили и одеколонов. Но особенно ее доводят сюсюкающие дети. Они просовывают между прутьями клетки всякие неожиданные предметы: обертки от конфет, фольгу от жвачки, свернутую в обручальное кольцо, крышечки от лимонада, солдатиков, колпачки фломастеров, монетки, скрепки и пластмассовые ножнички от набора «Парикмахерская».
От шума, выкриков, смешков и обожания всех этих надувающих пузыри из слюны детей канарейка потеряла аппетит, похудела, разучилась летать и петь. Со временем птице удалось отыскать особое место ровно посередине жердочки, куда никто никогда не дотягивается. Там можно целый день дремать, не обращая ни на кого внимания, вцепившись костяшками крохотных пальчиков с коготками в жердочку, исклеванную предыдущим жильцом клетки – синим волнистым попугаем, выдержавшим два с половиной года магазинной жизни. После удачной попытки к бегству, после безумного получасового метания под потолком в тусклом свете пыльных ламп, его истощенная тушка стала добычей кошек – бойкая серая компания кочует между прилавками под ногами покупателей.
Изредка спящую канарейку заставляет вздрогнуть и проснуться скрежет бака с рыбой, который грузчики тащат по коричневому битому кафелю. В чуткий птичий сон вторгается громкая ссора двух старух из-за места в очереди, истошный рев клянчащих ириски детей. Кто-то сморкается в необъятный клетчатый платок. Падает половник. Клетку нечаянно задевает плечом шатающийся красномордый мужик в серой клетчатой фуражке, съехавшей набок. А потом, уже в дверях, потеряв равновесие, он же роняет бутылку пива.
Взрослые с серьезнейшим видом делают покупки, заглядывая в пасти широких клеенчатых бумажников, пересчитывая свернутые гармошкой или же расправленные одна к одной разноцветные деньги. А маленькая девочка стоит у окна, дышит ртом, удерживает равновесие на одной ноге и наблюдает за канарейкой, которая спит, упрятав голову под крыло и не обращает никакого внимания на очередную сопливую зеваку. Маленькую девочку обижает, что канарейка безразлична и не хочет дружить. Она-то пришла в магазин исключительно из-за птицы: протянуть мизинчик, поговорить, угостить уголком печенья. В городке нет зоопарка, птицы на улицах какие-то совершенно непримечательные: блеклые и неяркие. Даже синицы. И редкие-прередкие февральские снегири. Канарейка встряхнулась. Потянула крыло, покосилась на мизинец, на уголок печенья, но не поддалась на уговоры и продолжила неподвижно сидеть посередине жердочки. А потом снова спрятала голову под крыло, заслонившись от всего вокруг. И никто из очереди не заметил или не придал значения этой незначительной будничной сценке.
***
Некоторое время спустя маленькая девочка сидела дома одна и, чтобы не скучать, разрисовывала масляными красками, обнаруженными в секретере у брата, крышку коробки из-под замшевых туфель с серебряной пряжкой, которые мама надевает по праздникам. В комнате было тихо, тепло, где-то вдали, за окном гудела машина. Потом кто-то легонько ударил кулачком в окно. Не показалось, потому что ударил еще раз. И еще. Маленькая девочка насторожившись и, немного струсив, секунду-другую сидела, застыв с кисточкой в руке, чувствуя, как по телу начинают сновать холодные невидимые насекомые, очень суетливые, спешащие куда-то все сильнее, вроде муравьев изо льда. Потом она все же выдохнула, положила кисточку на стол и смело, на цыпочках пошла к окну. Что-то темное отчаянно билось, запутавшись в тюле. Это отчаянье и волнение передались маленькой девочке. Но, тем не менее, она сообразила, что в открытую фортку влетел воробей. Вымытые к Первомаю окна обманули его своей прозрачностью, он был любопытен, бесстрашен и беспечен. Теперь птица маленьким кулачком билась в окно, все сильнее запутываясь в пыльном кружевном тюле.
Встревоженный, перепуганный гость тяжело дышал, неловко бил крыльями, оплетаемый паутиной кружев. Маленькая девочка все же поймала его, кое-как, преодолевая сопротивление, распутала из западни. Обрадованная, онемевшая, с расплетенной в потасовке косичкой, она стояла посреди комнаты и, затаив дыхание, разглядывала крошечный клювик и застывшие от ужаса, настороженные, недружелюбные, остренькие глазенки птицы. Воробей изо всех сил старался спасти свою жизнь, трепыхался, бился в кулачке. И норовил клюнуть маленькую девочку за палец или за руку.
− Что бы с ним такое сделать? − размышляя, она подошла к столу, где были разбросаны мятые тюбики с масляной краской. Вдруг, загоревшись, сообразив, что правильнее всего сделать, она выдавила из желтого тюбика густую яркую каплю. Обмакнула в нее кисточку и, стараясь удерживать в кулачке непослушного, трепещущего воробья, провела кончиком кисти по его коричневой головке.
От старания маленькая девочка даже высунула язык.
Скоро вдоль тельца воробья уже тянулась липкая желтая лента. От запаха масляной краски маленькую девочку штормило, воробей поник, сдался на произвол судьбы, перестал клеваться и с отчаяньем наблюдал происходящее не моргающими черными глазенками. Решив, что он рад и не возражает, маленькая девочка продолжила украшать своего воробья да и сама медленно преображалась: ее пальцы, руки, ворот платья, резинки гольфов, нос, прядка волос и правая щека были в желтых перышках – кляксах. Докрасив спину птицы, маленькая девочка обнаружила, что краска слишком быстро густеет и надо бы немного растворить ее. Она вздохнула, бросила кисточку на круглый журнальный столик, от этого мелкий горошек лимонных брызг усыпал вытертый, застиранный бархат коричневой скатерти. Золотистые блестки усыпали приоткрытую пасть секретера и шершавые ветхие корешки книжек.
Художница одернула рукав, оставив желтые полосы на локте и крапинки на манжете платья, быстро направилась через комнату, украсив дверь пятерней. Она чуть не упала в коридоре, споткнувшись о неубранный с утра пылесос. Не упала, зато на синеньких обоях, усеянных веселыми моряками, плывущими куда-то на лодках под треугольниками парусов, появилось одно на всех небольшое солнце – желтый след ладони. И тут воробей, улучив момент, дернулся, клюнул маленькую девочку за палец, вырвался и теперь метался по коридору, рассыпая по стенам одуванчики, одаривая потолок звездами, раздавая мальчикам-морякам желтые погоны, превращая входную дверь, обитую зеленым дерматином, в готовый к снятию урожая сад лимонных деревьев.
