Белые башни родины - Крапивин Владислав Петрович (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
– Да ну?! Ты, старик, не загибаешь?
– Вообще-то малость загибаю. – Пока речь идет о двадцати девяти книжках. Но, глядишь, наскребется и тридцатая…
– Ну, ты, брат, гигант, – говорит он, проглотив шашлык. – Я сколько ни пишу, а у меня и трети твоего не наберется.
– Так у тебя же поэзия. Там другие объемы.
– Я и прозой баловался…
– Но не много. А я этот воз тащу пятый десяток лет…
Он наклоняется поближе, смотрит по-хорошему, сочувственно.
– Слушай, тяжкое, наверно, это дело, а? Столько лет тянуть такую телегу… «Целый воз всевозможных проз»…
– Тяжкое, – признаюсь я. – Напишешь пяток страниц и встаешь из за стола с таким скрипом, будто целый день мешки таскал на пароходной пристани… – (И сразу вспоминаю старую пристань у тюменской станции Тура).
Правда, здесь я немного отхожу от истины. Если говорить честно, в последние годы я писал не за столом, а на диване. Кладешь на колени какой-нибудь альбом или фанерку, на них – тетрадь. И – поехал. Спина устает не так сильно, как на стуле. Но, впрочем, все равно нелегко… А потом приучился к компьютеру: отвалишься в кресле, клавиатуру – на колени и стучишь по кнопкам. Так вот настучал уже несколько повестей и романов. Раньше никогда не думал, что смогу такое… Но техника техникой, а от ощущения «мешков» в конце дня все равно никуда не деться…
– Ну а сейчас… над какой темой трудишься? – интересуется Поэт.
Мне говорить про это не хочется, но и молчать неловко.
– Да так… Кое-что вспоминаю о прежних годах. О парусах… Ты ведь слышал, наверно, что я три с лишним десятка лет командовал ребячьей флотилией?
– Ну как же, как же! Эта твоя знаменитая «Бригантина»…
Я морщусь. Терпеть не могу, когда мою «Каравеллу» снисходительно именуют «Бригантиной».
Впрочем, шут с ним. И о моих парусах слышал он лишь мельком, и книжек моих, наверняка, не читал. Да ведь и я его творения знаю лишь слегка. Мы люди «разных пространств». Но все равно он славный парень. Лишь бы не начал лезть в душу и спрашивать что-нибудь этакое, об «источниках вдохновения». Ведь не буду же я ему рассказывать о белых башнях Города, в котором, несмотря на все невзгоды, был счастлив. Того города, где первый раз влюбился, где сочинил свои первые стихи и первый «настоящий» рассказ…
И вообще все это – сон. И кабачок с томатным соком, и Поэт, охотно принявший в подарок мои башмаки, и старинный граммофон на буфетной стойке (откуда он тут взялся?). Мне пора. И торопливо сказав Поэту «пока», я снова превращаюсь в босоногого Славку, который ждет у мокрой калитки девочку Галку…»
Такой вот получился рассказик. А сейчас, вставив его в предисловие, я понимаю, что мне ужасно не хочется превращаться из десятилетнего Славки в грузную «творческую личность», застрявшую в низком кресле перед компьютером. В старого дядьку, обремененного обширным пузом и довольного тем, что в стекле монитора отражаются его новые искусственные зубы. Наконец-то обзавелся ими! А то ведь просто ужас – выступаешь на какой-нибудь студии перед телекамерой и боишься улыбнуться: сразу все увидят, что у тебя пасть, как у бабы Яги, с единственным передним зубом. Еще недавно их было два, но случилось так, что левый я сломал при попытке раскусить чайный сухарик. Зуб противно заныл и заболтался на какой-то связке. Собрав моральные и физические силы, я выдернул беднягу плоскогубцами. Потом пошире открыл рот, чтобы полюбоваться делом с своих рук, и с горечью убедился, что теперь от свидания с дантистами не отвертеться.
Я всю жизнь боялся дантистов не меньше, чем экзаменов по математике и чиновников паспортного стола. Но сейчас деваться было некуда. Я одолел страхи. И хвалю себя. По крайней мере, сейчас могу улыбаться навстречу телеобъективам без оглядки. «Владислав Петрович, а теперь скажите, пожалуйста, что вы думаете о новых реформах в области народного образования?» – «Гы-ы…»
Но искусственные зубы не имеют ничего общего с молодостью. И тем более с детством. С тем временем, когда я был не тем, кто безответственно критикует очередные педагогические потуги, а беззащитным субъектом таких экспериментом. Тем самым Славкой, который… (я закрываю глаза) который, раздвигая ногами густые лопухи, бредет по краю глубокого лога, что тянется рядом с улицей Герцена. Заросшей, деревянной, старой. Только что обрызганной мимолетным и солнечным дождиком. Самой лучшей улицей на свете. Той, которая сразу встает перед глазами, когда я слышу слово «родина».
Лопухи чиркают мокрыми краями по моим подвернутым штанам, по голым щиколоткам, стряхивают капли на босые ступни. Я отчетливо ощущаю влажный запах этих великанских листьев…
У живущего в Тюмени художника Юрия Юдина есть серия больших работ, которая именуется «Лопухи» (если я ошибся с названием, Юрий Дмитриевич, думаю, не рассердится). Художник рассказал, как он работал над этими картинами (или, может быть, монотипиями? – не знаю). Он выбирал большой лопуховый лист, на его тыльную сторону с выпуклой сетью прожилок осторожно наносил белую краску и затем прикладывал лопух к темно-синему картону. На картоне отпечатывалось сотворенное природой тончайшее кружево. Как удавалось не размазать, не сбить рисунок, сохранить все мельчайшие фрагменты такого кружева – это секрет художника. На то и мастер.
Лопухи как бы заново прорастали на листах картона – серебристым ажурным контуром в синеве теплых сумерек. Каждое такое волшебное растение мастер то вписывал в пейзаж старинных тюменских улиц, то окружал фантастическими существами, то соединял с загадочным портретом. И рождалась сказка. В ней было и что-то очень знакомое, и загадочное, полное необъяснимых чудес. Такими загадочными становились летние вечерние улицы, когда я после шумных игр брел в сумерках домой и за каждым кустом репейника чудилось лохматое добродушное волшебство, а мелкие городские ромашки у заборов светились, как остатки недавнего звездопада…
Мой добрый тюменский знакомый, университетский сокурсник Рафаэль Гольдберг, и я провели в мастерской Юдина целый вечер. Картин было множество, и ощущением чуда веяло от каждой из них. Это ощущение я испытал еще до знакомства с художником, когда разглядывал копии его полотен в альбоме, посвященном тюменской старине. На картинах был мир моего детства, мир старых тюменских улиц, увиденных глазами мальчишки-фантазера и согретых на всю дальнейшую жизнь неисчезающей мальчишечьей любовью…
Редактор газеты «Тюменский курьер» Гольдберг бы знаком с художником. Он и взялся познакомить нас…
И вот – случился один из таких вечеров, которые изредка выпадают в нашей жизни, как подарок судьбы. Стирают грань между реальностью и запредельным миром, коснуться которого нам позволяется лишь чуть-чуть и не часто. Тут вот удалось. Я оказался в городе, который я то и дело вспоминаю и вижу во сне. Сон и сказка неразделимы. Я узнавал памятные с детства старинные дома над откосами реки и лога, заросшие дворы с перекошенными воротами, крылечки с фигурными навесами, резьбу старинных наличников, таинственные заречные дали и путаницу переулков в пристанском районе, где прошло детство тюменского мальчишки Юры. И где в одном из дворов, может быть, до сих пор прячется в лопухах старенький трехколесный велосипед – символ неисчезающего детства, который нет-нет да и появился на полотнах известного художника Юдина…
У меня в моем давнем дошкольном детстве был такой же велосипед. Сохранилась даже фотография, где я, трехлетний, надув щеки и вытаращив глаза, пытаюсь крутить педали. Этот снимок я вклеил в фотоколлаж с другими давними снимками о детстве и о Тюмени. Вся эта композиция висит над электрокамином, который достался мне в наследство от мамы… Катался на велосипеде я в основном по нашей обширной комнате в старом доме на улице Герцена, на двор меня с этим транспортом выпускать не решались. И радость продолжалась недолго. Скоро на велосипед сел, дурачась, товарищ моей старшей сестры (и двоюродный брат моего соседа-приятеля Пашки) Шура Шадрин. У велосипеда отлетело заднее колесо. Шура очень расстроился и обещал починить, но не успел, ушел на фронт. И с фронта не вернулся. У сестры сохранился школьный снимок, где среди ее одноклассников есть и Шура. Его лицо чем-то острым перечеркнуто крест-накрест – Шура сам перечеркнул себя перед уходом в армию: «Потому что знаю точно – не вернусь…»
