Аут. Роман воспитания - Зотов Игорь Александрович (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT, .FB2) 📗
В обществе же американском я тоже не смог прижиться, что оказалось для меня полнейшей неожиданностью. Сказалось, очевидно, советское воспитание: воспитан-то я был в искренней вере в слово, и потому разговоры по-американски казались мне пустыми, никчемными. Мне хотелось раскрыться, и я хотел, чтобы и собеседники отвечали тем же. А они лишь вежливо молчали, их не интересовал мой внутренний мир. Единственный человек, которому, как мне казалось, я, как личность, был интересен, – доктор Строус – жил далеко. Да к тому же я понял, по здравом размышлении, что я для него-то не более чем клиент, хорошо платящий клиент.
Я превозмог себя. Я начал изнурительную жизнь с проститутками. Домой возвращался под утро и уже ни о чем не мог и не хотел думать. Так легче.
Опять же, с трудом превозмогая себя, я, когда подошел срок моего первого со времени развода отпуска, созвонился с Люсей и сказал, что хочу провести эти две недели с детьми в Израиле, у своих родственников. Она ответила, что в Израиле стреляют-взрывают и она боится отпускать детей.
– Лучше съезди с ними в Грецию. И полезно, и безопасно.
– Хорошо. Но сначала мы хотя бы пару дней проведем в Иерусалиме. Семен (это мой двоюродный брат, уехавший из Москвы в Израиль еще в середине семидесятых) говорит, что стрельба – полная чушь. Они ничего не слышат и не видят. А в смысле истории Иерусалим не хуже Греции.
– Ты представляешь, какая там жара в июне? – спросила она.
– Не большая, чем в Калифорнии или в той же Греции, я тебя уверяю.
– Ну, хорошо, если ты обещаешь мне, что только три дня и не больше, а потом вы поедете в Грецию, я согласна.
– Я могу свозить их на Кипр, там тоже, говорят, много чего. Афродита вышла из… из спермы, ха-ха! Лазарь похоронен… Ну тот, что потом воскрес. И всего миль двести от Израиля. К тому же там много русских, а ребятам недурно поговорить и по-русски после Копенгагена. Я закажу хороший отель, прямо сейчас.
– Валяй, – вяло согласилась Люся.
Вы заметили, что мы с ней говорили ровно, без ругани? Это так. Но на самом деле, когда я слышал ее нарочито бесстрастный голос, я дрожал от ненависти. До которой от любви, как известно, один шаг.
Я вылетел в Копенгаген.
Вот уж не знал, что соскучусь по детям. Мы гуляли по городу, ходили в Тиволи, в Экспериментариум, ездили в «Луизиану», обошли все ресторанчики в Нюхавн. Они, особенно, конечно, Маша с Мишей, мне тоже обрадовались, наперебой рассказывали о школьных успехах, о трубочисте, который приходил, когда задымил камин, об Андерсене, о его Русалочке, которая стоит памятником возле берега и кто-то постоянно ее крадет… Алексей же в основном молчал, но иногда вдруг ни с того ни с сего начинал тоже рассказывать про свое житье. Жаловался на скуку.
Он пробовал возобновить занятия рисованием, но учитель в студии заставлял их сидеть на лестницах Пинакотеки или в тесных залах музея Торвальдсена и срисовывать скульптуры и бюсты.
– Ничего скучнее не мог придумать, – вздохнул Алексей.
– Но ведь это везде так – начинают с классических образцов, а уж потом – сами, – сказал я с излишним, правда, жаром.
– Папа, ты не понимаешь, насколько это никому не нужно. Мы даже ни разу не съездили на море, ни разу не рисовали море! – с ответным жаром возразил Алексей.
– Какое море! Чтобы нарисовать море, нужно долго учиться. На чем-нибудь простом. Уметь выстраивать композицию… В конце концов…
– Какая же, папа, у моря композиция?! – перебил он.
– Ты ничего не понимаешь, – кипел я.
Но вовремя понял – нужно притормозить. Впрочем, такого рода стычек у нас бывало по нескольку на дню. Мне-то сначала казалось, что я уже нашел контакт со старшим сыном, а оказалось – ничуть. Все как всегда.
Потом мы вылетели в Тель-Авив, там нас встретил Сема и повез к себе в Иерусалим. Жара и вправду стояла несусветная.
Я в принципе храню в себе какие-то родовые черты. К примеру, люблю жару. Точно варан или змея. Не то чтобы кровь начинает циркулировать быстрее, но именно в жару я чувствую себя человеком. Предки мои ведь вышли из этой безжизненной земли и рассеялись по иным землям. Вроде бы адаптировались на севере, западе, даже на востоке. И там живут веками. Но я холод не переношу. А вот в знойном Иерусалиме я чувствовал себя прекрасно. Дети мои если и выходили из кондиционированного дома Семена, то лишь затем, чтобы перебраться в кондиционированный же его автомобиль. Я же вставал очень рано, брал такси и ехал в центр, и там гулял с картой под мышкой по воображаемым мною булгаковским маршрутам. Ничего, конечно, похожего на впечатление от любимого романа я не находил, но в мозгу отмечал: здесь примерно Иешуа беседовал с Пилатом, которого мучила мигрень, а вот этот почти смешной бугорок и есть Голгофа… И было так же жарко, и так же многоголосо на улицах, как два тысячелетия назад.
Дети же откровенно скучали. Один лишь раз Сема вывез нас на джипе на Мертвое море, так, для галочки, и они с боязливой радостью погрузились в этот странный водоем, в котором и утонуть невозможно.
Алексей в тот день завел со мной речь о еврейском народе. Он недоумевал, как евреи, выросшие в этой расслабляющей, томительной жаре, смогли сохранить в себе такую неуемную витальность, равную, быть может, только витальности армян или китайцев. Я честно ответил, что и для меня это загадка. По всему они должны были разделить судьбу ленивых арабов, своих братьев по семитству.
– Наверное, общность происхождения – это еще не все, – предположил я. – Вероятно, тут роль сыграла какая-то сверхидея. Идея одного бога. Вот посмотри: единобожие евреям помогло выжить и не исчезнуть. Потом – христианам помогло победить язычество и построить, с помощью тех же евреев конечно, такую грандиозную цивилизацию, ни с каким Древним Римом не сравнимую. А потом и ленивым арабам ислам помог стать чудовищно влиятельной цивилизацией. Вот сейчас ислам воюет с христианством, а евреи не то чтобы в стороне, но они переживут и эту войну. Они много таких войн уже пережили за свою историю. И много искушений чужими богами и золотым тельцом.
– А по-моему, один бог – это ужасно, – сказал Алексей. – Какой бы он ни был. Какая же может быть демократия с одним богом? То ли дело, когда их много – какому хочешь, такому и поклоняйся. А так – какой-то папочка получается…
– Это у тебя фрейдистские комплексы, – рассмеялся я.
– Читал я твоего Фрейда! – воскликнул Алексей.
Я немало тому удивился. Я Фрейда читал только в чужом изложении.
– Ну и что?
– А ничего. Все вокруг одного вертится… Скучно. Никакого величия.
– Ну, ты еще слишком молод, чтобы так рассуждать, – ответил я. – Ты еще слишком многого не видел и не знаешь.
– Я-то видел, – запальчиво сказал Алексей. – И знаю.
– Что же такого ты знаешь?
– А ваше с матерью отношение ко мне. По Фрейду так и должно быть, чтобы никакого выхода. Один порочный круг. Я так не хочу.
– Не суди так, ты еще слишком молод, посмотрим, что ты скажешь, когда вырастешь.
Мы даже не поругались. А на следующий день попрощались с Семой и поехали в Хайфу. Там нас ждал корабль на Кипр, в Лимасол.
VIII
Накануне мы с Семой сильно выпили. Я вообще-то алкоголь не переношу и почти не пью. Врачи, правда, советуют пару бокалов красного вина вечером, я и пил их у себя в Калифорнии. Удовольствия никакого: голова начинала кружиться, а то и болеть. Но тут Семен, а он и в Москве был порядочным выпивохой, приготовил прощальный ужин, ностальгический, на русский манер. Далась им эта ностальгия. От скуки, что ли. Израиль вообще довольно скучная страна, как все маленькие страны. Я, честно говоря, за четыре дня, проведенных там, успел затосковать.
Вы скажете, что я и в Калифорнии особенно не развлекаюсь. Так, работа и время от времени – продажная любовь. Но это совсем другое дело, скажу я вам. Я в Калифорнии все равно ощущаю вокруг себя огромную страну, в которой все время что-то происходит. В которой можно сесть в самолет и полететь в какой-нибудь Сиэтл, на Аляску, в Массачусетс… Да куда угодно! И везде будет по-разному. То горы, то пустыня, то каньоны, то океаны. Океаны! Целых два, даже три полноценных на одну страну! Такого нет нигде больше. Даже в России. Там вся Атлантика – это жалкий кусочек Черного и не менее жалкий Балтийского моря. А Северный Ледовитый и Тихий настолько далеки и нереальны для всех почти обитателей этой несчастной страны, что и в расчет их брать нельзя. Зато в Калифорнии я чувствую себя частичкой великой цивилизации, и это чувство всегда со мной, где бы я ни был. Я очень хорошо понимаю, отчего американцы повсюду ведут себя так раскованно. Они – граждане мира. Я сам, правда, был тогда еще не полноценным американцем, мне еще только предстояло получить гражданство, но чувствовал я себя едва ли не более американцем, чем сами американцы.
