Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич (читаемые книги читать .txt) 📗
– За ночь весь выльется – небо синей будет.
Дождь и впрямь загулькал среди ночи.
– Ишь какой ласковый! – удивился Алексей Михайлович.
– В тебя, государюшко мой, – притуркнулась к мужу Мария Ильинична.
– Совсем меня захвалила, – довольный-предовольный Алексей Михайлович погладил жену по голове. – Охота бы не сорвалась.
– Как мы ехали нынче! – вспомянула Мария Ильинична.
– Да как же мы ехали? – забеспокоился Алексей Михайлович. – По чину ехали.
– На удивление всем ехали! Шведский посол, в щелочку я видела, и тот выбегал глядеть.
– Да уж какая у нас езда… – сказал государь и сам не понял: осудил, что ли?
– Аннушка, сестрица, уж больно радовалась. А на карету свою наглядеться не может.
– Вот и хорошо, что радуется. Лишь бы не завидовала.
* * *
Пустили соколов Беляя да Промышляя – двух дикомытов, пойманных уже после того, как успели перелинять на воле, птенцов высидеть.
Хорошо летели. Гораздо высоко.
– Не пора еще, рано на охоту выехали! – забеспокоился Хомяков. – Не слазят на уток.
– Давай холмогорских попробуем пустить, северных! – загорелся Алексей Михайлович.
– Разве что молодиков? Лихача да Бумара.
– Пускай!
Пустили.
Оба залетели безмерно высоко, и Бумар на охоту не пошел, а Лихач кинулся с неба на озерцо и напал сразу на два гнезда шилохвостей. Утки брызнули по озеру, хлопоча крыльями в беспокойстве, а Лихач ушел в небо, кинулся на гнездо чирков, согнал птиц с гнезда и снова ушел в небо, выбрал жертву, и погнал шилохвоста по озеру, и ударил по голове. Утка закрутилась, кувыркнулась и ушла под воду.
– Худо заразил! – крикнул государь. – Стрелять ее надо.
Утка вынырнула, подплыла к берегу, и все увидали, что у нее не только голова побита, но и живот распорот – кишки вон. Шилохвост выбрался на берег, и тут небо для него закрылось. Это Лихач сел на добычу.
– Скачет! Скачет! Братец скачет! – кричала царевна Татьяна Михайловна, хлопая в ладоши.
Алексей Михайлович подскакал, соскочил с лошади.
– Вот, государыни! Первая добыча! – И передал Марии Ильиничне шилохвоста. – Лихач добыл, молодик холмогорский.
– С почином тебя, государь! – Царица поцеловала мужа троекратно, и сестры облобызались с ним, и мать Марии Ильиничны. Шагнула было и Анна Ильинична, да вспыхнула: положено ли ей? Алексей Михайлович сам подошел, поцеловал в губы, и губки те дрогнули обидчиво, и глаза как бы пеленой подернулись. Надо же ведь! Увидала в тот миг, как царь ее целовал, своего суженого. Тоже ехал на женский холм, ехал, сидя тяжело, боком, словно снизу его то ли кололо, то ли припекало.
– Борис Иванович! – полетел воспитателю навстречу Алексей Михайлович. – Как Лихач шилохвоста заразил! Любо-дорого! Так заразил, что кишки вон!
Морозов понимающе кивал, но было видно, что другим его мысли заняты.
– Великий государь, гонец от Никиты Ивановича Одоевского. Казачий запорожский полковник Хмель с чернью и татарами на украйны идет.
– Эти гонцы всегда не вовремя! Когда я в радости, пусть на другой день являются.
– Великий государь, в Москву меня отпусти! Нужно объявить службу всей земле… Не то страшно, что татары идут, – не впервой! Страшно, что полковник чернь увлек. Наши-то холопы как кинулись к тебе на Вербное с челобитьем! Пока весть о Хмеле до народа не дошла, нужно казнить челобитчиков. Чтоб другие знали свое место.
– Делай как знаешь, Борис Иванович, а я потешусь! Сначала-то пустили дикомытов, а они на уток не слазят. Петр Семенович испугался: рано, мол, с охотой затеялись. А молодиков пустили – другое дело.
– Ни пуха тебе, ни пера, государь!
– К черту! – засмеялся Алексей Михайлович и ускакал в поле.
Казнь холопов
Базары в Москве бывали по средам и пятницам. Зимой торговцы устраивались у Кремля, на льду Москвы-реки. Летом – у Василия Блаженного.
Москва жила по-прежнему.
Неделю назад, 22 апреля, царь объявил «службу всей земле». Одним дворянам надлежало ехать в Яблонов, Белгород, Ново-Царёв. Другим без мешканья – в столицу.
Указ города не переполошил. О татарском набеге и не судачили почти: то ли будет, то ли нет, а коли будет, остановят, не допустят до Москвы. Судачили о Петре Тихоновиче Траханиотове. Он 23 апреля справил новоселье. Такие палаты отгрохал – боярам иным на завидки.
Челобитные дождем сыпались. Траханиотов забирал половину жалованья у подьячих своего Пушкарского приказа, не платил пушкарям. Плещеев грабил купцов, забирая меха и все, что стоило дорого.
На пиру в палатах Траханиотова Анна Ильинична была. На женской половине. Жена Петра Тихоновича – сестра Бориса Ивановича. Траханиотовы стали родней Милославских.
На пирах еда и питье Анну не радовали. Ее сажают рядом с хозяйкой – сестра царицы, жена правителя. Слово скажешь – ловят. Улыбнешься – смотрят, кому эта улыбка. Кто-то уже в обиде, не поглядела, не приласкала вопросом о здоровье.
Но вот будни. Борис Иванович при делах. Нынче у него с капитаном Иноземного приказа разговоры. Капитан Вынброк прибыл из Англии, бежал от Кромвеля, от тирана. О Кромвеле Борис Иванович хотел знать, каков он и что от него ждать.
Дом Бориса Ивановича – диво дивное, но старый ревнивец заставляет служанок смотреть за каждым шагом своей молодой жены. С холопами наедине чтоб ни на минуту без пригляда не оставалась.
Анна Ильинична решила Федосье Соковниной поплакаться.
Выехала через Спасские ворота, на Красной площади толпа, не проехать и уже не развернешься.
– Что стряслось? – спросила Анна Ильинична своего начальника стражи.
– Холопы Москвы подали царю челобитную: просят дать им волю.
– А ведь он тоже холоп! – ахнула про себя Анна.
Толпа гудела, как развороченный медведем улей.
Подьячие на все четыре стороны читали в толпу царский указ: семьдесят холопов-челобитчиков были помилованы, смертную казнь государь заменял им ссылкой в Сибирь. Но шестерых заводчиков поставили на Лобное место.
Место казни было оцеплено драгунами.
Казнили холопов поодиночке. Покатилась первая голова, вторая…
– За что?! – крикнули в толпе.
– Христопродавцы!
– Царя! Пусть царь выйдет!
В мертвое пространство между Лобным местом и толпой выскочил на коне Плещеев, погрозил плетью.
– Погоди, Плещей! И твоя голова так-то вот попрыгает! – звонко крикнули из толпы.
– Гони! Бей! – приказал Плещеев, и его люди принялись буравить людское море.
Толпа шатнулась, наперла, цепочка стрельцов лопнула.
– Плетьми! – крикнул Плещеев.
Толпу погнали.
– Что вы стоите? Хватайте зачинщиков! – орал Плещеев.
– У меня такого приказа нет! – ответил драгунский полковник, и его драгуны с места не тронулись.
Анна Ильинична сидела в каретке, забившись в уголок. Наконец толпу разогнали.
Поехали.
– Ты что такая бледная! – перепугалась Федосья, глядя на Анну Ильиничну.
– Как снег станешь! – Супруга всесильного боярина всплакнула наконец. – До смерти напугали!
Рассказала о казни челобитчиков, о бунтующей толпе, о Плещееве. А потом обняла, расцеловала Дуню.
– Прости меня, голубок! Мне с Федосьей посекретничать надо.
Остались с глазу на глаз, и Анна расплакалась без удержу.
– Несчастнее меня в Москве нет никого! Погляди на молодуху, погляди, глаз не пряча. Бедра любого молодца на грех наведут. Талия-то какая! Грудь невелика, да тоже на загляденье. Очи, губы, ланиты! Федосья, разве я нехороша?
– Хороша, – сказала Федосья, смущенная странным разговором.
– Скажи! Разве не моложе я сестры моей, но царю ее красота легла на душу. И слава богу! Мне большой боярин достался. Как он скажет, так и будет на русской земле. А я на холопов глазами стреляю. Бабу во мне разбудили, и голодна я теперь любовью, как лютый волк на Святки! – Повисла на Федосье. – Бога ради, не выходи замуж за старого.
