Обезьяна и сущность - Хаксли Олдос (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗

Лула бьет его по лицу, толкает изо всех сил, вырывается и снова бросается в объятия к доктору Пулу.

– Да? – шепчет она.

И он восторженно отвечает:

– Да!

Они целуются, дарят друг другу восторженную улыбку и уходят в темноту за раздвижными дверьми. Когда они проходят мимо трона, архинаместник наклоняется и, иронически улыбаясь, похлопывает доктора Пула по плечу.

– Как там насчет моего бинокля? – спрашивает он.

Наплыв: ночь, чернильные тени и полосы лунного света. Вдали – громада разрушающегося музея округа Лос-Анджелес. Нежно обнявшиеся Лула и доктор Пул входят в кадр, затем исчезают в непроницаемой тьме. Силуэты мужчин, бегущих за женщинами, женщин, набрасывающихся на мужчин, на секунду появляются и пропадают. На фоне музыки «Страстной пятницы» то громче, то тише слышится хор воркотни и стонов, непристойных выкриков и протяжных воплей мучительного наслаждения.

Рассказчик

Возьмем птиц. Сколько изысканности в их любви, сколько старомодного рыцарства! И хотя гормоны, вырабатываемые в организме племенной курицы, располагают ее к половому возбуждению, воздействие их не столь сильно и не столь кратковременно, как воздействие гормонов яичника, поступающих в кровь самки млекопитающего в период течки. К тому же по вполне понятным причинам петух не в состоянии навязать свое желание не расположенной к нему курице. Этим объясняется наличие у самцов птиц яркого оперения и инстинкта ухаживания. Этим же объясняется и явное отсутствие этих привлекательных свойств у самцов млекопитающих. Ведь если любовные желания самки и ее привлекательность для самцов предопределены исключительно химически, как это имеет место у млекопитающих, то к чему самцам такое мужское достоинство, как способность к предварительному ухаживанию?

У людей каждый день в году потенциально брачный. Девушки в течение нескольких дней химически не предрасположены принять ухаживания первого попавшегося мужчины. Организм девушки вырабатывает гормоны в дозах, достаточно небольших для того, чтобы даже наиболее темпераментные из них имели определенную свободу выбора. Вот почему в отличие от своих млекопитающих собратьев мужчина всегда должен был домогаться женщины. Но теперь гамма-лучи все изменили. Унаследованные стереотипы физического и умственного поведения мужчины приобрели иную форму. Благодаря полному триумфу современной науки секс стал делом сезонным, романтику поглотила случка, а химическая готовность женщины к совокуплению сделала ненужными ухаживания, рыцарственность, нежность, да и саму любовь.

В этот миг из мрака появляются сияющая Лула и довольно растрепанный доктор Пул. Дородный мужчина, временно оставшийся без пары, проходит мимо. Завидев Лулу, он останавливается. Челюсть у него отвисает, глаза расширяются, дыхание становится прерывистым.

Доктор Пул бросает на незнакомца взгляд, потом с беспокойством обращается к своей спутнице:

– Думаю, неплохо будет прогуляться в ту сторону…

Ни слова не говоря, незнакомец набрасывается на него, отшвыривает в сторону и заключает Лулу в объятия. Какое-то время она сопротивляется, но затем категорический императив химических веществ в крови заставляет ее прекратить борьбу.

Со звуками, какие издает тигр во время кормежки, незнакомец поднимает девушку и уносит во тьму.

Доктор Пул, успевший к этому времени подняться с земли, делает движение, словно хочет броситься за ними, чтобы отомстить, чтобы спасти невинную жертву. Но страх и скромность заставляют его замедлить шаг. Ведь если он пойдет за ними, бог знает, на что он там натолкнется. А потом, этот мужчина – волосатая груда костей и мышц… Вообще-то, наверное, лучше… Он в нерешительности останавливается, не зная, что предпринять. Внезапно из музея выбегают две хорошенькие мулатки и, обняв доктора Пула своими шоколадными руками, принимаются целовать.

– Какой большой и красивый негодник! – раздается в унисон их хриплый шепот.

Какое-то мгновение доктор Пул колеблется между сдерживающими воспоминаниями о матушке, верностью Луле, предписываемой всеми поэтами и романистами, с одной стороны, и теплыми, упругими фактами, какие они есть, – с другой. Секунды через четыре внутреннего конфликта он, как и следовало ожидать, выбирает факты. Ботаник улыбается, начинает отвечать на поцелуи, шепча слова, которые изумили бы мисс Хук и просто убили бы его мать, обнимает девушек и принимается ласкать их груди руками, которые прежде не делали ничего подобного – разве что в постыдных мечтаниях. Звуки, сопровождающие процесс повального совокупления, на несколько секунд делаются громче, потом стихают. Некоторое время стоит полная тишина.

В сопровождении архимандритов, служек, пресвитеров и послушников в кадре величественно движутся архинаместник и патриарх Пасадены. Завидев доктора Пула и мулаток, они останавливаются. С гримасой омерзения патриарх сплевывает на землю. Архинаместник, как человек более терпимый, лишь иронически улыбается.

– Доктор Пул! – окликает он своим странным фальцетом.

Словно услыхав голос матушки, доктор Пул с виноватым выражением опускает свои неугомонные руки и, повернувшись к архинаместнику, пытается принять вид воплощенной невинности. «Девушки? – словно говорит его улыбка. – Кто они? Да я даже не знаю, как их зовут. Мы тут просто поболтали немного о высших тайнобрачных – и все».

– Какой большой… – начинает хриплый голос.

Громко кашлянув, доктор Пул пытается уклониться от сопровождающих эти слова объятий.

– Не обращайте на нас внимания, – любезно говорит архинаместник. – В конце концов, Велиалов день бывает лишь раз в году.

Подойдя поближе, он прикасается к золотым рогам на тиаре и возлагает руки на голову доктора Пула.

– Твое обращение было внезапным и чудесным, – произносит он с неожиданной профессиональной елейностью. – Да, чудесным. – И, резко сменив тон, добавляет: – Кстати, ваши новозеландские друзья доставили нам кое-какие хлопоты. Сегодня днем их заметили на Беверли-Хиллз. Думаю, они вас искали.

– Да, наверно.

– Но они вас не найдут, – мило продолжает архинаместник. – С ними справился отряд служек под предводительством одного из наших инквизиторов.

– Что случилось? – тревожно осведомляется доктор Пул.

– Наши устроили засаду и осыпали их стрелами. Одного убили, остальные скрылись, прихватив с собой раненых. Не думаю, чтобы они побеспокоили нас снова. Но на всякий случай… – Он кивает головой двоим из сопровождающих. – Значит, так, вы отвечаете, чтобы его никто не освободил и сам он не сбежал, понятно?

Два послушника склоняют головы.

– А теперь, – повернувшись к доктору Пулу, заключает архинаместник, – можете зачинать уродцев сколько душе угодно.

Он подмигивает, треплет доктора Пула по щеке, затем берет под руку патриарха и в сопровождении свиты удаляется.

Доктор Пул смотрит им вслед, потом бросает смущенный взгляд на своих охранников.

Его шею обвивают шоколадные руки.

– Какой большой…

– Ну что вы в самом деле! Не на публике же! Не под носом же у этих!

– Какая разница?

И прежде чем он успевает ответить, представители «жизни, как она есть» в два счета снова подступают к нему, хитроумно обвивают его руками и, словно наполовину упирающегося, наполовину счастливого и на все согласного Лаокоона [107], уводят во мрак. Послушники с отвращением одновременно сплевывают.

Рассказчик

L'ombre etait nuptiale, auguste et solennelle… [108]

Его перебивает взрыв бешено-похотливых воплей.

Рассказчик

Когда гляжу я в пруд в своем саду [109]

(Или в чужом – в любом саду довольно

И нор угрей, и лун в воде), мне мнится,