Куклу зовут Рейзл - Матлин Владимир (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
— По крайней мере, пусть вас в тюрьму посадят, — сказал я со злостью.
— Вот уж этого я меньше всего боюсь. — Он даже рассмеялся. — Жить за решёткой или на решётке — это не такая большая разница. Я скажу так: и там, и здесь есть свои преимущества и свои недостатки. Там — крыша над головой и трёхразовое питание, здесь — свежий воздух и полная свобода делать что хочешь в любое время суток. Но за решётку я не попаду: как прокурор сможет доказать, что это сделал я? Ваше слово против моего слова, а объективных доказательств нет. Притом не забывайте, кто я. Жертва капиталистической экономики, урбанизации, глобализации и систематического попрания прав трудящихся. Помните, я вам говорил, что в нашем обществе больше нет ни закона, ни правосудия, а только политически корректная мода. Voila! — Он театрально развёл руками.
Меня раздражала его самоуверенность. Но, с другой стороны, вся эта ситуация вызывала недоумение.
— Пусть даже половина стоимости — это тоже изрядная сумма, — сказал я. — В любом случае, на эти деньги можно было бы прилично одеться и снять скромную квартиру.
— О нет, эти деньги мне нужны были для другого… Позвольте присесть, я вам всё расскажу.
Я не ответил, но бродяга всё равно сел в кресло. Я демонстративно остался стоять.
— Собственно, я за этим и пришёл, чтобы всё рассказать. В прошлый раз — помните? — я говорил, что бывшая жена с помощью суда лишила меня дочки. Я переживал очень сильно. Пытался бороться за своё отцовство — официально, через суды. Ничего не вышло — проиграл во всех инстанциях и разорился на адвокатах. Тогда я попытался её похитить — чуть не сел в тюрьму. Единственное, почему не посадили: жена просила суд не сажать, потому что из тюрьмы я не буду платить алименты. Но я свёл с ней счёты: я стал бездомным бродягой. С меня нечего взять. А она соответственно настроила против меня дочку: твой отец бродяга, бездельник, пьяница, уголовник, и вообще он тебе не отец. Извините, сэр, это малоприятная история.
Но вот не так давно через своих родственников, которые как-то пересекаются с её родственниками, я узнаю, что дочка моя собирается замуж. За такого же неимущего студента, как она сама. И меня просто захватила идея — подарить ей квартиру. Это бы сразу нейтрализовало все нашёптывания матери. Хороший свадебный подарок от отца, верно? Но где взять? И тут судьба посылает мне вас со скрипкой… Прошу прощения. Однако в чём я хочу вас заверить: к вам в квартиру я вошёл тогда без всяких гадких целей. Но в разговоре вы упомянули дорогую скрипку и при этом непроизвольно взглянули на тот шкаф. Я перехватил ваш взгляд и понял, что вот он — мой шанс!.. Про вас я подумал: он нисколько не пострадает, скрипка наверняка застрахована, так ведь? Вот вам моя сторона этой истории. А дочка с мужем живёт теперь в квартире, подаренной отцом. Отцом! Я знаю её адрес, и может быть, в один прекрасный день… Но для этого нужно вернуться в так называемое «приличное общество», где тон задают люди вроде моей жены, а вместо закона — политическая мода…
— Значит, закон вы уважаете? По крайне мере, на словах, — съехидничал я.
— Безусловно уважаю, — ответил он очень серьёзно, как будто не заметив моей насмешки. — Иногда я его нарушаю (по необходимости), но не издеваюсь и не игнорирую его, как те суды, которые выносят решения в угоду политической моде.
Мужчина помолчал, потом хлопнул себя обеими руками по коленям:
— Вот и всё! А теперь мне надо идти, а то займут мою решётку. Я опять вернулся на своё старое место, так что вы знаете, где меня найти. Говорю это на тот случай, если всё же надумаете обратиться в полицию.
Признаюсь честно: в этот момент мне стало его жалко. Да, он меня обокрал, лишил инструмента, который так важен для меня, и сейчас унижает уверенностью в своей безнаказанности. А мне его жаль… До чего же нелепо!
Вслух я сказал:
— А как насчёт стаканчика виски? На дорогу.
На его лице отразилось внутренняя борьба. Он вздохнул и поднял вверх растопыренные ладони:
— Нет, я не должен выпивать с человеком, которого обокрал. Я не могу, это непорядочно.
И ушёл.
На следующий день я позвонил в полицию:
— Что нового? Как идёт расследование?
— К сожалению, ничем порадовать вас не можем, — ответил полицейский с преувеличенным сочувствием. Потом посопел, собираясь с духом, и произнёс: — Тут вообще собираются закрыть это дело как безнадёжное, но вы имеете право настаивать на продолжении расследования, если у вас есть новые факты.
— Пусть закрывают, не возражаю, нет у меня новых фактов и не будет. Могу написать официальное заявление, что против закрытия дела не возражаю.
На вершине мира
Когда раздался звонок, Ларри завтракал. Он поставил чашку на стол и с удивлением посмотрел на телефон. Последнее время ему звонили редко — чем дальше, тем реже. А уж в такую рань…
— Это я, Нина. Не разбудила? Ну, как ты там? Как здоровье?
Они жили в одном городе, но виделись редко. Нина иногда звонила, справлялась о здоровье — не нужно ли чем помочь. Ларри благодарил, от помощи отказывался. Он и в самом деле в помощи не нуждался: чувствовал себя сносно, гипертонию удавалось держать в рамках, а материальное положение — скромное, но стабильное — беспокойства не вызывало. Больше не вызывало…
Странная это всё же вещь — материальное положение, рассуждал иногда Ларри. Вот уж, казалось бы, понятие объективное, определяемое числами и фактами: такой-то доход, столько-то тратишь на то и на это, владеешь тем-то и тем-то… Можно подсчитать и сказать — хорошо, достаточно, недостаточно… А вот оказывается, что и это сугубо объективное понятие тоже зависит от твоего сознания: чего ты хочешь, чем довольствуешься, что считаешь приемлемым.
Да, материальное положение больше его не тревожило. С недавних пор не тревожило. А ведь раньше… собственно говоря, всю жизнь, до совсем недавних пор — словно какой-то пропеллер крутился внутри! Ему казалось, что вот достиг уже почти всего, не хватает только ещё что-то прибавить — новый «мерседес» или квартиру в лучшем районе — и он взойдёт наконец на самую-самую вершину, to The Top of the World.
И всё это не от жадности, не от испорченности: он мог бы жить куда скромнее — скажем, так, как живёт теперь, на склоне лет. Всё это нужно было ему как символ, как обозначение жизненного успеха, которого он добился вопреки всему, вопреки тем, кто не считал его способным на такое.
Кто они были, те, кто «не считал»? Прежде всего, родители. Нет, они не смотрели на него как на бездарность, неудачника или что-то в этом роде. Наоборот, они считали его способным мальчиком и очень хотели, чтобы он стал зубным врачом. Наверное, он мог бы воплотить в жизнь эту их мечту, но его потянуло совсем в другую сторону.
Когда Ларри было шестнадцать лет, семья его жила в бедном еврейском районе Лоуер Ист-сайд. Собственно говоря, он даже не был тогда Ларри, а звали его Лазар или (по-домашнему) просто Лайзик. Водился он с соседскими ребятами, подростками из таких же бедных еврейских семей. Но однажды он случайно познакомился с молодым человеком, который занимал комнату в доме напротив. Это был необычный человек, и соседи посматривали на него с любопытством и опаской. Звали его Сидней Пинскер, и одно это уже было странно: если он нормальный еврей по фамилии Пинскер, то почему он Сидней? И почему не носит бороду и усы, как полагается еврею, а ходит наголо побритый, даже смотреть неудобно? И что это за одежда: клетчатый костюм в обтяжку, ботинки остроносые, на голове шляпа?! И галстук бантиком, смешно сказать. Прямо артист какой-то!..
Познакомились они так. Однажды Лайзик возвращался из школы, и у самого дома его окликнули:
— Эй, парень, подойди сюда на минуту. Дело есть.
Лайзик оглянулся и увидел Сиднея Пинскера, который поманил его рукой. Ещё одна странность: Пинскер обратился к нему по-английски. Не на идиш, даже не по-польски или по-русски, как все нормальные люди кругом, а по-английски.
