Тюрьма - Светов Феликс (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT, .FB2) 📗
— Не в обиде, что задержался? Расписание подвело.
— Надо было билет заране,— Боря сощурился на него.
— А я с утра сплю, не хотели беспокоить.
— Есть будешь? — спрашивает Андрюха.
— Сытый. Или у вас мясо?
— Мясо на больничке,— говорит Гриша.
— Молодой, а соображаешь. Я оттуда,— задирает грязный свитер, хлопает по тяжелому, голому брюху— на месяц зарядился.
— Из какой хаты? — спрашивает Боря.
— Из 407. Я бы там притормозился, да старшая сестра, сука…
Боря поднялся изза стола, лезет на шконку, разделся — и в матрасовку. Что это с ним, думаю, всегда долго разговаривает с каждым, кто приходит, у нас одно время была чехарда: приводили-уводили… Такая была активность, с каждым по-своему — слушал, советовал, расспрашивал, рассказывал: Петьке о зоне, Андрюхе про семейную жизнь, Васе об этапе, с Зиновием Львовичем —о чем не поймешь, даже с Гришей, когда нико го нет поблизости; со мной целые дни: шутки, рассказы, анекдоты, подначки — неистощимый человек. А сейчас… Ну что он привязался к Пахому?
— …из вас никто на больничке не был?..— слышу новоприбывшего.— Цирк, братцы… С куревом хреново,— он протягивает длинную руку, спокойно вынимает сигарету изо рта у Гриши.
— Ты что?..— Гриша распустил губы.
— Тихо, птенчик,— говорит новоприбывший,—у меня недокур. Так вот… Старшая сестра, сука, сбесилась. Такая, мужики, история… Баба непростая, майор ее… главный кум, все перед ней на цырлах, крутят жопой — Олечка да Ольга Васильевна, короче, хозяйка. А нам бы покурить и колес поболе, мясо в кормушке, кантуемся. Подход надо иметь — и курево будет и колеса. А тут оборзела. Мужика у нее увели.
— Какого мужика? — спрашивает Вася.
— Был на больничке, я не застал, рассказывают, месяца два назад, артист, он ее сразу схватил за что такую положено хватать, а она, вроде, не врубилась или цену знает, никто, короче, не видел, но известно — скальпелем по скуле. Мужик не простой, он ее не выпустил из процедурной, а когда вышли, у нее, говорят, весь халат в кровище. Уговорил, короче. После того он не ночевал в хате, в 408, рядом с моей, она все ночные дежурства отменила, сама взяла, ночью не вылезала из больнички. Жили мужики в 408, как короли, сигареты, чай, водку приносил — малина. Вся больничка знала, а ей хоть что, лихая стерва. Стукнули майору, а этот артист осужден, тормозится на тюрьме, зимой на зону дураком быть.
— Отправил? — спрашивает Андрюха.
— Хрена! — говорит новоприбывший, он докурил и щелчком сигарету в угол.— Майор бабы испугался, отправил его на корпус, говорят, на спецу. Сговорились.
— Как фамилия? — спрашивает Андрюха.
— Вроде… как это… Безарев ли, Бедарев.
— Кто? — спрашивает Вася.
— Хрен его знает, вроде, Безарев. Артист, короче — и бабу схватил, и майора поимел, и с бабы тянет, и с майора. Закладывает, само собой, лохов по тюрьме много… Я вздрагиваю, Боря стоит за моей спиной.
— Ты что балаболишь, падла? — тихо говорит он.
— Чего? Это ты мне?
— Ты что на хвосте принес? Я Бедарев.
— Ты?..— новоприбывший озадачен.— Не брехали — на спецу?
— Жми отсюда, — тихо говорит Боря,— сразу, чтоб…
— Я— жми?..— медвежьи глазки окидывают камеру, щупают каждого: Зиновий Львович на шконке, у сортира, он не жалует подогрев, остальные за столом.— Вон оно что...— медленно говорит медвежьи глазки — вас он, значит, ощипывает, а вы терпите? Ну хата…— он смачно сплевывает на пол и тяжело начинает подниматься из-за стола.— Терпите, как он на вас стучит, с майором за бабу расплачивается и никто из вас ему…
Договорить он не успевает, Боря точно выбрал момент, медвежьи глазки тяжелей килограммов на десять, здоровей, но он поднимается, ноги согнуты, нет опоры, Боря пролетает мимо меня и с размаху, кулаком бьет его в лицо. Медвежьи глазки поднимает в воздух, голова глухо брякает о кафельный борт сортира, он сползает на пол. Боря уже у двери, жмет на «клопа». Никто за столом не успел двинуться.
Лязгает кормушка.
— Убери кого привел, — говорит Боря.
— Чего?
— Убери, говорю, сдохнет, будешь отвечать.
Лохматая голова вертухая лезет в кормушку, он видит только ноги на полу, дальше не разглядеть. Кормушка захлопывается.
— Ну, — говорит Боря,— кто за ним?
Все молчат.
— Пораззявили хлебала, вам каждый наговорит. Есть вопросы?..
Распахивается дверь. Входит корпусной.
— Что тут у вас?
— Споткнулся,— говорит Боря,— ножки слабые. Еще раз споткнется, уйдет на волю.
Корпусной наклоняется, берет лежащего за руку. Тот с трудом садится, крутит головой, лицо в крови.
— Вставай, — говорит корпусной.
Медвежьи глазки поднимается, вид у него страшный.
— Ну, гад… я тебя…— он отшвыривает корпусного.
Боря не двинулся. Корпусный успевает раньше: заламывает руки и вытаскивает грузное тело в коридор. Возвращается.
— Как твоя фамилия?
— Бедарев,— говорит Боря.
— Смотри, Бедарев… Где его вещи?..
Корпусной выбрасывает мешок в коридор. Дверь захлопывается.
Минут через двадцать, все уже улеглись, снова гре мит дверь — длинный белобрысый майор с лошадиным лицом, за ним корпусной, в дверях вертухаи.
— Встать!..
Поднимаемся; Боря лежит.
— А тебе отдельно?
Боря вылезает из матрасовки.
— Фамилия?
— Бедарев.
— Это ты?! — кажется майор захлебнется от крика. — Беспредел устраиваешь в камере! Да я тебя…
— Не тыкайте,— говорит Боря, он белый, как плитка над умывальником.— И кричать не положено.
— Будешь учить меня, что положено?.. Я дежурный помощник начальника следственного изолятора. Как стоишь?!
— У вас права нет кричать, говорит Боря.— И унижать достоинство — нет права. Я в следственной камере, не осужден. У вас и на преступника нет права кричать, а я…
— Вон из камеры!.. С вещами, с вещами!..
Боря начинает собирать вещи.
— Вы бы разобрались, гражданин майор…— говорю я.
— Что? А вы кто такой?.. Нет адвокатов в тюрьме! Быстрей собирайтесь,..
Боря явно не торопится, вижу пихает в мешок один сапог, второй под шконку, шапку оставил, берет сигареты…
— Десять суток! — кричит майор.— Понюхаете карцер!..
— А я без обоняния, — говорит Боря.
— Разговоры!.. Это что такое?..— майор срывает петлю над Бориной шконкой, картинку со стены, календарь, топчет ногами коробки-пепельницы, хлебницы…
— Люди работали, — говорит Боря,‚— старались, хотя бы поглядели, что ломаете.
— Молчать. Чтоб ничего на стенах! Разгоню камеру!..
Боря выходит первым, майор, корпусной следом. Дверь грохнула.
— Часто у вас так? — спрашивает Пахом.
— Кто из них врет? — говорит Вася.
— Врет-не врет, а с Борей хорошо жилось, — говорит Петька.— Раскидают хату. Ладно, мне на суд.
— И я не задержусь,— говорит Вася.
У меня все дрожит, не могу прикурить.
— В камере самое страшное тишина,— говорит Гриша,— когда тихо, спокойно — тут и начинается, из ничего.
— Давайте спать, мужики, завтра с утра потащут,— говорит Андрюха.— Эх, не успеем мою передачу схавать!
— Жалко Борю,— говорит Гриша.
— У нас на двадцать четверке, на Урале…— начинает Зиновий Львович.
— Заткнись, дед,— обрывает его Петька,— надоело.
Заползаю в матрасовку. Шконка рядом пустая, холодные черные полосы, на полу под ними валяется сапог, шапка, тетрадь с вылетевшим листом, скашиваю глаза — крупный, быстрый почерк: «Боречка! Любимый мой, радость моя ненаглядная…»
Боря вернулся утром, после завтрака: спокойный, веселый.
— Всю ночь прыгал,— говорит, — раздели, выдали кальсоны и майку без рукавов. Батареи отключены, из параши течет…
— А этого куда? — спросил Андрюха.
— Хрен его знает. Его из больнички за драку поперли, потому меня и отпустили. Вытаскивают утром: напрыгался, лейтенант спрашивает, другой раз не так попрыгаешь… А вы хороши: семьей живем, чтоб жрать вместе? Дошло до дела — попрятали языки в жопу…
Первым делом Боря застелил шконку, прикрепил на место сорванную майором картинку, приладил петлю, достал из-под шконки тетрадь и собрал разбросанные на полу листки.
